2
Анна Никитична не сразу заметила мальчиков. Но вот кто-то завозился, где-то зашептались. Тамара Бобылкова, сидевшая близко от двери, громко и насмешливо фыркнула; подружка ее, Маша Хлуднева, тихонько прыснула в ладонь.
Анна Никитична повернулась к двери и застыла с мелом и тряпкой в руках.
Дима стоял впереди, выдвинув ногу в разорванной штанине. Под мышкой - перепачканные книги, на кулаке - мятый и грязный картуз. Всклоченные волосы дико топырились во все стороны. А позади него - Веня в синей сатиновой рубашке, подпоясанной узеньким ремешком с расплющенными пульками на концах, в штанах галифе, заправленных в сапожки, - чистенький, аккуратный. Только сапоги заляпаны грязью, и Веня не знает, куда девать ноги. Рот у него кругло раскрыт, как у только что пойманной рыбешки-гальяна.
- Откуда вы… такие? - спросила наконец Анна Никитична.
- А мы из этого класса, - ответил Веня из-за Диминой спины. - Мы опоздали. Пожалуйста.
Почему он добавил "пожалуйста", Веня сам не знал, может, и не заметил. Но это "опоздали, пожалуйста" подействовало на пятиклассников, как пшено на кур. Класс заерзал, зашумел, развеселился.
- Почему вы опоздали? - спросила учительница, тревожно взглянув на класс.
- А мы, значит, ходили на разъезд, - зачастил между тем Веня. - Мы эшелон встречали, и вот, значит…
Дима лягнул его ногой. Веня умолк.
- Это мы не можем сказать. - Дима крутнул кулаком картуз. - Это… военная тайна!
- Вечно этот Пуртов, - послышался голос Тамары Бобылковой. - Остался на второй под и… вечно дерзит!
В узких расщелинах Диминых глаз сверкнули огонечки: "Ну, дождешься, Бобылиха! Забыла, как в прошлом году щелкунов надавал?"
- Военная тайна? Вот как! - Анна Никитична сощурила светлые глаза. - А почему не постригся? Почему щека исцарапана? Почему… в таком виде пришли? Тоже военная тайна?
Дима с притворным удивлением оглядел себя со всех сторон.
- А что? Я ничего! - сказал он, состроив глуповатое лицо, и снова класс задвигался, развеселился.
- Выйдите из класса! - вспыхнула учительница.
Дима смешливо хмыкнул, надел картуз и, приплясывая, пошел к двери. За ним, опустив кудрявую голову, поплелся Веня.
- Отмахова-то за что? - раздался грубоватый голос с задней парты. - Он-то не виноват.
Что ответила учительница, мальчики не слышали.
В коридоре они чуть не сшибли с ног Елену Сергеевну. В сером халате и мягких войлочных туфлях, старая уборщица была похожа на больничную няню.
- Ну вот, - она отвела в сторону совок с мусором. - Обратно Дима Пуртов! Первый день, а он уже спектакль устраивает. Посмотрел бы на себя: будто леший из болота! - Она перевела взгляд на Веню. - И этот, мурашок, за имя увязался. Ну, будет вам сейчас… Вот придет сейчас Мария Максимовна!
И, качая головой, уборщица прошла дальше по коридору и свернула к выходу.
Они стояли под дверью, поглядывая друг на друга: Дима - беспечно-вызывающе, Веня - тревожно-вопросительно. В школе тишина, как летом в тайге: то будто листья прошелестят, то словно речка с камешками перемолвится.
Эх, как хотелось Вене на первый урок!
Еще бы! Первый урок - как первая страница в книге, как первый весенний день. И главное - на первом уроке никогда не спрашивают.
- Все ты! - плачущим голосом сказал Веня. - Все испортил. Обязательно грубить!
Дима постоял со скучающим видом, потрогал пальцем ссадину.
- Ладно тебе, суслик! Что же, про разъезд рассказывать? Записку чужую отдавать? Пойдем-ка во двор!
В классе шум резко оборвался. Мальчишки прильнули к двери, и в тишине услышали голос учительницы:
- Так вы ничего не знаете о морском волчонке? Послушайте.
Дима тихонько приоткрыл дверь, и они носами приткнулись к щели.
"Морской конек есть, - думал Веня, - и про морского кота где-то читал. Кажется, еще морской петух водится. А морской волчонок? Неужели тоже есть?"
Анна Никитична рассказывала историю мальчика-сироты из приморской английской деревушки. Дома мальчику жилось не сладко, да к тому же с малых лет его влекло к себе море. Однажды он спрятался в трюме корабля "Ника".
Трюм завалили со всех сторон ящиками и бочками: беглец оказался в тесном пространстве между ними. Он не мог выбраться, не мог сообщить о себе капитану. Смерть от голода - вот какова была его участь…
- Ну-ка, сдвинься! - Дима плечом оттеснил Веню.
- …И вот мальчик обнаруживает, что рядом бочка с водой. У него с собой нож - единственное его достояние (Дима пощупал свой плоский ножик в кармане брюк), он просверливает в бочке дыру и не только добывает воду, но точно рассчитывает объем бочки, чтобы расходовать воду по порциям. Ведь только через полгода корабль придет в порт!
Анна Никитична объясняет, как маленький беглец смастерил себе линейку. Диме видна рука учительницы. Мелок живо бегает по доске.
- Дима, дай мне посмотреть…
- Погоди!
- …Морской волчонок нашел в трюме ящик с галетами и сумел в точности вычислить, сколько галет в ящике и надолго ли ему хватит. Как вычислил? А вот как.
Снова мелок проворно складывает, делит, умножает.
- А если бы у мальчика не было этих самых простых знаний по арифметике, он ел бы и пил без меры, потом остался бы без запасов и погиб в темном, мрачном трюме.
Дима и Веня толкают друг друга, вытягивают шеи, приседают, еще на палец раскрывают дверь, но все равно: цифры на доске сливаются в единый белый узор. Неплохо было бы все-таки сидеть сейчас в классе - кое какие расчеты могут пригодиться! Обиделась, и сразу выгонять!
В глубине коридора тихонечко скрипнула дверь, послышались мелкие, легкие шажки. Навстречу этим шажкам прошаркала туфлями Елена Сергеевна.
Веня высунулся из-за печки:
- Мария Максимовна!
Ну да, все ясно: техничка, размахивая пустым совком, докладывала директору школы насчет него и Димки. После вчерашнего сбора стыдно Марии Максимовне и в глаза взглянуть.
Собрались, как всегда, накануне занятий, чтобы поговорить о новом учебном годе. Вышла Мария Максимовна в своей серой вязаной кофте - седенькая, маленькая, а старается прямо держаться. Голос прерывается, дрожит: "Дети, когда мы расстались весной, не было войны, и мы не ожидали ее. Мы вам пожелали отдохнуть, весело провести лето. А веселого лета не получилось… Ваши отцы теперь на фронте, и учителя многие на фронте. Трудный будет у нас год, дети: и учиться и дома помогать. Вот и я хотела на отдых, мне уже семьдесят годков почти, да разве я могу в такое время? Опять вот с вами". И так это сказала, что у Вени затомило сердце, дыхнуть не мог!
А сейчас увидит - как оправдаться?
Снова шуршащие шаги Елены Сергеевны. Глухо, отрывисто звякнул колокольчик в ее руках - значит, придерживая язычок, достала его из кармана халата.
Дима и Веня вихрем проносятся мимо директора и технички и выскакивают во двор.
3
И тотчас со стороны разъезда доносится пронзительный свисток паровоза. Еще эшелон на запад…
- Дима, ты взаправду туда собрался? И один, что ли?
Дима ухмыльнулся:
- Эх ты, ушкан! Вот в такой эшелон скоро подсядем. На фронт поедем. Вместе поедем. Понял? И молчи покудова, а то надаю. Доставай-ка шпаги! Куда в прошлый раз забросил? Потренируемся маленько.
Веня оторопело посмотрел на товарища, потом быстро скользнул под школьное крыльцо - за шпагами.
Через минуту двор зацвел, как тайга в июле: разноцветные платьица, блузки, кофты, сарафаны, платки девочек; рубашки, куртки, безрукавки мальчиков. Будто меж густых сосен и высоких серых лиственниц вдруг распустились голубые колокольчики, желтые ромашки, розовые цветы кипрея…
Дима и Веня, ожесточенно сражаясь на своих тальниковых прутьях-шпагах, гоняли друг друга по школьной ограде - от школы к сараям, от сараев к старой столярке, от столярки к штабелям дров, сложенных в глубине двора. Прутья, повалявшись на земле, побывав в канаве, стали из серо-зеленых черными. Во все стороны летели от прутьев брызги воды и мокрой земли.
- "Приятели, скорей разворачивай парус! Го-го-го!" - яростно распевал Дима. Грязный локоть выступал из разорванного рукава ковбойки, а оборванная гача, и верно, - хлестала, как парус в бурю!
- Го-го-го! - вторил жиденьким голосом Веня, воинственно размахивая прутом. - Го-го-то, бутылку квасу!
Они все ближе и ближе подступали к толстой лиственнице, под которой стояла Тамара Бобылкова. Ей очень хотелось поиграть, побегать, ее глаза живо следили за товарищами. Но она стояла у дерева в своем белом костюмчике, в белых носочках и туфельках. Два шелковых бантика, вплетенных в косички, казались большими белыми бабочками, которые вот-вот вспорхнут и улетят. Тамара поминутно оглядывала себя, смахивала с жакетки пылинки и пушинки, поправляла косички. На ее круглом розовом личике было написано: "Не подходите, не троньте, не испачкайте".
- Ты, Веня, не дерзи! - кружась вокруг дерева, вопил Дима. - Смотри, папку с мамкой позову!
Ивовые прутья со свистом рассекали воздух. Тамара, негодующе фыркая, старалась укрыться за деревом, и все же гибкий кончик прута резанул ее по косичке.
- Хулиган! Оборванец! - выкрикнула, разозлившись, Тамара.
Димин прут прожужжал въедливо, звенькающе, как комарик. Наискось по белому Тамариному костюму легла полоска зеленоватой грязи.
Дима замахнулся еще, но кто-то, подойдя сзади, одним рывком выхватил прут у него из рук. Ему показа лось, что содрана кожа с ладони. Он обернулся, готовы к драке.
Вон кто - Володя Сухоребрий! Тощий, щуплый, а лезет. Обозлился, даже родинка над губой словно потемнела, а волосы, будто у ежа, поднялись.
- Ты что! - дуя на обожженную ладонь, наступал на него Дима. - Чего встреваешь?
- А ты не дерись. - Володя побледнел, но не двигался с места. - За что ты ее?
- И костюм испортил! - возмущалась пухлощекая Маша Хлуднева, пытаясь счистить грязь с Тамариного костюма. - Теперь что ей дома будет?
- Пусть не обзывается! - подал голосок Веня. - А костюм новый заведет, она богатая!
А Дима все напирал на Володю:
- Тебе каких шишек навешать - сосновых или кедровых? - подталкивал он Володю плечом, присматриваясь, как бы ловчее зацепить его.
- Попробуй! Шишкарь нашелся!
Володя повел острым плечом, быстро отступил и выставил перед собою полусогнутую левую руку.
А из плотного кольца школьников уже раздавались поощрительные возгласы:
- Покажи-ка ему. Голован!
- Не робей, Володька!
- Поскорее, а то звонок!
Они уже сцепились, когда раздвинув круг, рослый парень в суконной куртке легко разнял их и стал между ними, не переставая спокойно и вкусно жевать.
Ерема Любушкин очень вырос за лето, раздался в плечах. Рукава его курточки чуть прикрывали локти, и вообще курточка сильно стесняла его. Широкое лицо Еремы с маленьким прямым носом почернело от загара, руки - в мозолях, трещинах, засохших царапинах. Он чуть не все лето провел в тайге, за Амазарским хребтом, на рубке и сплавке леса, и пахло, казалось, от Любушкина сосновыми свежими плахами, березовой корой, смоляной кедровой шишкой.
- Хватит, в другой раз! - сказал Ерема Любушкин, перестав на секунду жевать и надувая щеку; лицо его сразу стало и важным и смешным.
- Тебе-то что! - обозлился Дима. - В другой раз я тебе наподдам!
- Мне?
- Ерема, не мешайся, - сказал Володя, - отойди-ка, отойди!
- А не отойду!
Кольцо школьников задвигалось, сместилось.
- Тонечка идет! - крикнула Лиза Родионова. - Ерема, перестань жевать серу!
Антонина Дмитриевна подошла своей летучей походкой. В руках у нее был серебряно блестевший спортивный четырехствольный свисток.
- Чего это вы p-распетушились? - сказала она с лепкой запинкой. - На кого же ты похож, Дима!
Неожиданным движением она сняла с Диминой головы картуз, пригладила торчащие во все стороны соломенные волосы, застегнула пуговицу ковбойки. Дима отстранился.
- Опоздали вот - Пуртов и Отмахов. И Анне Никитичне нагрубили. - Маша Хлуднева очутилась рядом с вожатой и заглядывала ей в лицо. - Еще драться вздумали!
- Опоздали! Разобраться надо! - В руках у Вени засиял на солнце толстый глянцевитый лист бумаги. - Это что?!
- Зачем же вы нагрубили новой учительнице? Эх, вы! - сказала Антонина Дмитриевна. - Отдали бы ей записку, и все!
- Как же! Вам велено отдать! Вот.
- Что ж, посмотрим, что у вас за оправдание!
Антонина Дмитриевна, кинув быстрый взгляд на мальчиков, развернула листок.
- Ой! - Она приложила руки к груди. Свежее, ясное лицо покрылось краской. Ветерок играл ниточкой-волоском, забежавшим на лоб. - Он сам… сам вам передал?
- А как же, - ответил Веня и, подумав, добавил: - Нас еще компотом угостили. Персики в сиропе.
Дима с безразличным видом крутил свой картуз. Антонина Дмитриевна обернулась в сторону южных сопок, спокойно глядели черные впадины туннелей. Холодно-ласковые пестрели над ними сопки. Да, пройдут еще эшелоны. Десятки. Сотни. Но тот, который прошел час назад, здесь уже не пройдет. Никогда. Ведь вот так близко, рядом был он - Алеша…
Больше ни о чем не спросила Антонина Дмитриевна мальчиков. Повернулась и почти побежала к школе. А Веню и Диму окружили товарищи.
- Хоть бы рассказали толком про Алексея Яковлевича, - попросил Володя. - Всем интересно.
- Это пусть Венька! - ответил Дима. - Он умеет.
- Давай, Свист, давай! - поощрил Ерема.
Веня, довольный вниманием товарищей, начал:
- Только мы подошли к разъезду, смотрим - эшелон идет, длинный-длинный, хвоста не видать. Стоим под откосом, вагоны считаем и вдруг слышим: "Веня, Дима!" - Алексей Яковлевич! Мы как закричим, Чернобоб как залает! Поезд и остановился - наверняка машинист услыхал. Мы - к вагону. Смотрим - полковник сидит, консервы ест. И Алексей Яковлевич уже спрыгнул, а нашивки у него лейтенантские. - Веня подумал: - Нет, кажись, капитанские!.. Давай нас обнимать, целовать: "Это, говорит, товарищ полковник, мои самые лучшие друзья!"
Ерема напыжил щеки, еле удерживаясь, чтобы не гоготнуть. Дима слушал с равнодушным видом.
- "Хотите, говорит, со мной?" - продолжал рассказывать Веня.
- Ну да, так и сказал? - Ерема щелкнул себя пальцем по надутой щеке.
- А как же! Только тут поезд тронулся, мы, значит, рядом с эшелоном побежали, чтобы записку словить, а Дима споткнулся, да чуть не под колеса… - Веня скосил глаза на Пуртова: "Вон как выручаю!"
- Врешь ты, Венька, - прямо сказал Володя. - Ну, ты соображаешь, зачем Алексею Яковлевичу брать вас с собой?
Когда Вене Отмахову не верили, он начинал размахивать руками, вызывать на спор, жарко клясться.
- Да мы с Димой! Вы еще не знаете!.. - И вдруг он как-то странно булькнул и замолчал.
- Факт - записку принесли, - коротко сказал Пуртов. - Чего еще?
Опустела школьная ограда. Спокойно высились лиственницы, потихоньку роняя на землю длинную порыжелую хвою. Гроздьями, как виноград, висели на березах пожелтевшие листья. Горели кострами сопки. Сверкало синее небо, пронизанное солнечными лучами. Было первое сентября тысяча девятьсот сорок первого года.
4
Домик, в котором живет Тоня с братом Степушкой, стоит на берегу Черного Урюма. Словно бы самое окраинное жилье в поселке - домик Рядчиковых, а от него до любого места рукой подать: и до приисковой площади, где школа и контора, и до Тунгирского тракта, и до брода через Урюм; брод - слева, а справа - висячий мостик, еще выше по реке работают драги. Всегда людно здесь. По ягоды ли идут, по грибы или охотиться, надо пройти мимо домика.
Домик с виду неказистый: старый, из почерневших, трещиноватых бревен, окна маленькие. Зато внутри тепло, уютно, переборки чисто выбелены. Каморку справа отец называл "Тониной светелкой". В большой комнате жили отец со Степушкой. Теперь Степушка жил там один.
Проснувшись засветло, Степушка завозился за переборкой, попыхтел и решил продолжить с сестрой вчерашний неприятный разговор:
- Все идут, а мне оставаться!
- Не все, только с четвертого класса!
- Да, уж я знаю! Петя-то Карякин идет!
- Не идет! И вообще - хватит. Ты еще маленький. Умойся, позавтракай и можешь гулять.
- Не имеешь права оставлять ребенка одного!
- Ну, уж не совсем ребенок. Должен понять!
- Хитрая ты, Тоня. Прибрать постель - большой, подмести - большой, понимать - большой, а на воскресник - маленький.
Завтракал Степушка, бросая на Тоню сердитые взгляды.
- Вот всегда так, - ворчал он себе под нос. - А еще сестра! Напишу отцу. Вот. - И, собравшись на улицу, заявил: - Мы с Петькой еще подумаем!
Тоня села к столу, за которым завтракал Степушка, придвинула к себе банку с молоком, картофельные шанежки, но есть не стала, призадумалась, прошла в комнату, к рабочему столику. В руках у нее очутился листочек из блокнота. Края у него были неровные - Алеша наспех вырвал листочек и написал-то всего несколько слов.
"Милый друг Тонечка! Совсем близко ты… Хочется крикнуть на весь прииск… Услышала бы? Пришла? Сколько лет первого сентября были вместе… А сейчас - еду мимо… Эх! Ружье, фотоаппарат береги и вообще - не забывай, жди… Эшелон тронулся… всех, всех обнимаю… Твой Алексей Буянов".
Ей вспомнился полутемный зал ожидания на станции Куэнге. Все скамейки заняты, и на всех скамейках спят, ожидая поезда на Сретенск. Спят на узлах, на чемоданах. Тоня сидит посреди зала на своем сундучке. Тусклая лампочка мерцает отдаленной звездой: потолок очень высокий. На коленях у Тони раскрытая книга. И вдруг рядом появляется смуглолицый, угловатый паренек в ватнике, с вещевым мешком за плечами. Паренек повел косым чубом туда-сюда - приткнуться негде. И когда взглянул на нее, она невольно подвинулась, освободив краешек сундучка… Оказалось, что и он едет поступать в педучилище.
Тускло светила лампочка, посапывали кругом люди. "Геометрия" Рыбкина лежала на Тониных коленях. Алеша рассказывал о Чите, о детдоме, об Ингоде, Тоня - о прииске, отце, школе. Потом вышли на платформу, в августовскую звездную ночь долго ходили, молчали, говорили, снова молчали…
Тоня не могла расстаться с этим листочком. Конечно, она сбережет и ружье и фотоаппарат. А вот "и вообще - не забывай" - это глупо. Разве он для нее "вообще"?.. Почему жизнь разбрасывает людей, когда они только-только собрались сказать друг другу очень важные и очень трудные слова?
Этим летом они задумали прогулку вниз по Шилке. Степушка уже приготовил свои удочки, крючки, банку под червяков: "Эх, ленков наловлю!" Алеша шутил: "Трое в лодке, кроме собаки". Отплытие назначили на первое июля, но первого июля, душным предгрозовым вечером, Тоня и Степушка провожали Алешу на разъезд: он уезжал в Благовещенск, в военное училище. И Сеня Чугунок, Алешин товарищ, явился со своим баяном и старался развеселить их самодельными частушками и прибаутками. А сам злился: "Чем я хуже? Почему меня на драге оставили?"
Тогда поезд унес Алешу на восток. Теперь поезд мчит его на запад…