12. Записка
Съехавшиеся учителя бродили по городу и томились. Лекции начались только на третий день каникул в просторном светлом зале женской прогимназии. Своих сельских коллег мне легко было отличить от городских: обутые в сапоги, они осторожно ступали по скользкому паркету и разговаривали вполголоса. Секретарь Общества педагогов, тощий учитель географии, увешанный разными орденами за выслугу лет, поднялся на трибуну и поздравил собравшихся с праздником Рождества Христова. Далее он сказал, что целью лекций является посильная помощь учителям начальных школ в их самоотверженном, подчас прямо-таки героическом труде на ниве народного просвещения, и от имени общества выразил благодарность устроителям лекций, в особенности же почтенному председателю общества, предводителю дворянства Николаю Галактионовичу Ремизову и господину инспектору народных училищ Вениамину Васильевичу Добровольскому. Назвав эти два имени, секретарь захлопал в ладоши и поклонился сперва в правую сторону, где сиял генеральскими эполетами седобородый, с выхоленным лицом помещик Ремизов, потом - в левую, где, притворясь, будто ничего не слышит, читал местную газету наш инспектор. Собравшиеся тоже похлопали, причем и по хлопкам можно было отличить сельских учителей: били они в ладоши, пожалуй, громче, чем бабы на ставке бьют рубелем по белью. На том кончилась официальная часть.
На трибуну поднялся доктор Котковский, более известный в городе как один из лидеров местных кадетов, чем как врач. Лекция его называлась "Основы школьной гигиены". Все мы, сельские учителя, раскрыли свои тетради и принялись усердно записывать. Но постепенно тетради стали закрываться, а карандаши закладываться за ухо. Когда кончилась лекция и Котковский осведомился, не будет ли вопросов, с минуту длилось томительное молчание. Учитель с круглым обветренным лицом качнулся на своем стуле раз, другой и, наконец решившись, встал и робко сказал:
- Я, доктор, извините, не понял. Вы говорите, что на переменах обязательно надо открывать форточку и проветривать класс. А если, как, например, в моей школе, никакой форточки нет и рама вставлена навечно, никогда не открывается, то как же тут проветрить?
- Почему же ее нет? - недоуменно поднял брови лектор.
- А откуда ж ей взяться, если мы занимаемся в старой избе? Да она, эта самая форточка, и без надобности нам: в избе из всех щелей так свистит, что мы вентилируемся, можно сказать, без передышки и на переменах, и на уроках.
В зале засмеялись.
- Да, ваша школа, пожалуй, в моем совете не нуждается, - попробовал пошутить лектор.
Но тут с разных мест послышались голоса:
- И моя!
- И моя!
- И моя!
Поднялся еще один учитель.
- Господин лектор, вы говорите, что после занятий обязательно надо мыть пол. Но как можно помыть в моей школе пол, если он глиняный?
- А почему же он у вас глиняный? - удивился лектор.
- Так вам же сейчас объяснили, что в нашем уезде под многие школы отведены крестьянские избы.
- А, да! Совершенно правильно, глиняный пол не помоешь, - согласился лектор.
- Я вот относительно кори и других заразных болезней, - поднялся третий слушатель. - Вы говорите, что массовое заболевание можно предупредить, если при первом же случае обратиться к участковому фельдшеру. В прошлом году у меня заболело корью сразу трое. Я немедленно написал в фельдшерский участок. А участок этот обслуживает чуть не дюжину населенных пунктов. Словом, когда фельдшер наконец приехал, все сорок пять учеников уже переболели и лечить больше некого было.
Едва он умолк, как встал четвертый и, обращаясь уже не к лектору, а ко всем слушателям, иронически сказал:
- Вот вы жалуетесь, что у вас нет форточек, что полы глиняные. Это вам просто не повезло.
- А тебе повезло? - зло спросили его.
- Мне повезло. Да еще как! Слышали небось про деревню Гвоздеевку? Помещица наша, Гвоздеевская, жила в Москве. Ни детей, ни внуков, ни правнуков у нее не оказалось. Так она весь свой капитал, что не успела прожить, завещала перед смертью на постройку школы в своей родовой деревне. И вот выбухали нам школу. Два этажа, восемь классных комнат, рекреационный зал и сорок сороков форточек. А деревня наша малюсенькая, в ней едва набралось шестнадцать учеников. Теперь крестьяне затылки чешут: на какие, извините, воши ее, такую махину, содержать? Разорит она нас, проклятущая.
- Да вы, господин лектор, в деревне когда-нибудь были? - с вызовом крикнул кто-то с места.
Теперь уже заговорили все, слышались голоса:
- Наши школы больные!
- Их не лечить надо, а срыть и построить новые.
- Какая тут гигиена, когда у всех ребят чесотка!
Лектор беспомощно развел руками и сошел с кафедры. А на кафедру уже спешил инспектор.
- Господа, это бестактно! - с побагровевшим лицом бросил он в зал. - Бестактно и в отношении уважаемого лектора, и в отношении наших школ - источников просвещения в деревнях. Я не могу допустить, чтоб в моем присутствии называли наши школы больными. Прошу это на будущее учесть и вести себя подобающим образом.
С первой лекции расходились все в молчании.
Вечером преподаватель истории Финевский, баллотировавшийся в Государственную думу от крайних правых, то есть, проще говоря, от черносотенцев, прочитал нам двухчасовую лекцию о греческих мифах. А утром следующего дня он же два часа доказывал с кафедры, что все без исключения народности, населяющие территорию Российского государства, пришли под скипетр российских государей абсолютно добровольно, и если все же приходилось применять оружие, то лишь против бунтовщиков. Первую лекцию он читал сладкоречиво, вторую - то умиленно, то грозно, то торжественно. Как потом нам объяснил секретарь, лекция о мифах рассчитана была на развитие у сельских учителей эстетических чувств, а лекция об "инородцах" - для поднятия патриотического духа. Учителя слушали покорно, но тетрадей не раскрывали и вопросов не задавали.
Только раз и порадовались мы: это было, когда из Новочеркасского политехнического института приехал доцент Лященко. Он прочитал лекцию о потрясших весь мир открытиях Склодовской-Кюри и ее ученых коллег.
Выключили электричество, и все мы увидели в темноте светящуюся металлическую пластинку, сквозь которую свободно проходили лучи радия. Было такое чувство, будто мы соприкоснулись с тайной, вырванной у скупой природы подвижниками науки: и радостно, и жутко.
И еще было чувство национальной гордости: ведь существование радия предсказал почти за тридцать лет до его открытия не кто-нибудь, а наш Менделеев.
По окончании лекции мы окружили доцента, жали ему руку, горячо благодарили.
- Очень рад, очень рад! - говорил он, оглядывая нас ясными веселыми глазами. - А ведь не напиши я вашему обществу о своем желании прочитать народным учителям лекцию, так бы мы и не встретились.
Итак, единственно нужная, интересная лекция - и та была чуть ли не навязана нашим руководителям.
Зато они не пожалели средств на встречу Нового года. Был и духовой оркестр, и даже шампанское, которое сельские учителя до того видели только на рекламных картинках в журнале "Нива". Говаривали, что деньги "пожертвовали" по подписному листу местные богачи, в том числе и Каламбики.
В двенадцать часов предводитель дворянства поднял фужер и провозгласил здоровье императора. Оркестр грянул "Боже, царя храни". Кто кричал "ура", кто "дурак" - все покрыли звуки медных труб.
Начались танцы.
Я хотел уйти домой, чтобы пораньше встать и отправиться в свою школу. Спускаясь со второго этажа, я глянул в трюмо, что стояло на лестничной площадке, и у меня перехватило дыхание: по лестнице поднималась Дэзи. Высокое зеркало четко и ясно отразило ее грациозную фигуру от простой девичьей прически до атласных туфель. На ней было легкое зеленое платье с золотыми пуговицами, поразительно похожее на то, в котором я впервые увидел ее девочкой. Следом за ней шел, звеня шпорами, молодой поручик с нарядными адъютантскими аксельбантами. Глаза Дэзи встретились в зеркале с моими.
- Подожди, Жорж! - взволнованно сказала она и быстрыми шагами поднялась ко мне. - Я знала, что вы будете здесь, и заставила кузена привезти меня сюда. Мы сбежали с бала в коммерческом клубе. Вот вам. - И она вложила в мою руку записку. - Жорж, поедем обратно!
Но так сразу уехать красавице, жене миллионера, не удалось: к ней уже спешил предводитель дворянства.
- Каким чудом, каким чудом! Милости просим, волшебница!
- Не чудом, ваше превосходительство, а чудачеством, - звякнул шпорами поручик. - Чудачества моей кузины сделали меня похитителем: я увез ее прямо из-под носа мужа.
Дэзи хотела ускользнуть:
- Спешу, спешу, спешу, генерал!
Но предводитель дворянства подхватил ее под руку и замотал головой:
- Ни под каким видом! Ах, попалась, птичка, стой, не уйдешь из сети! Я тоже спешу - меня в Дворянском собрании давно ждут, но уеду не раньше, чем вы промчитесь с поручиком в мазурке. Как можно упустить такой счастливый случай!.. Мазурку! - крикнул он капельмейстеру.
Дэзи умоляюще взглянула на поручика. Тот вздернул плечом:
- Я человек военный: воля генерала - для меня закон.
Он взял Дэзи за руку и стал в позу.
То ли никто из присутствовавших не знал, как танцуют мазурку, то ли просто постеснялись танцевать вместе с такой блестящей парой, но по паркету стремительно понеслась только эта пара. Каждый раз, когда поручик с разбегу падал на одно колено, а Дэзи порхающей нарядной бабочкой носилась вокруг него, в зале срывались аплодисменты. Хлопали все, от генерала до иронического учителя из Гвоздеевки. Так, под всеобщие громкие аплодисменты, и покинула Дэзи зал в сопровождении молодого черноусого поручика и седобородого генерала.
Я стоял с зажатой в руке запиской. Читать ее в многолюдном зале мне почему-то не хотелось. Когда Дэзи ушла, я спустился в гардеробную и там, у горящего камина, развернул голубой листок бумаги. Дэзи писала:
Я не только прочла до конца, но и много раз перечитала, хоть читать было горько. Вы не правы: я помню и худенького мальчика в чайной, и забавного мальчишку, обещавшего снять с неба чуть ли не все звезды, и белого ангела, спевшего в греческой церкви для меня веселую песенку, и дровосека, непонятным образом превратившегося в учителя. А "Каштанка", подаренная мне, богатой девочке, нищим мальчиком, и сейчас лежит в шкафу среди других моих детских книжек. Я только не знала, что этими разными мальчиками и юношами было одно и то же лицо. Право же, это похоже на сказку. Вы отчитали меня в парке и теперь в письме. Это не только огорчает, но и радует. Мальчик-нищий сказал богатой девочке, чтобы она всегда помнила его. Теперь и я скажу: не выбрасывайте меня из своей памяти. Может быть, вы узнаете обо мне и что-нибудь хорошее.
Дэзи.
P. S. Я даже не знаю, как вас зовут.
Мне нестерпимо захотелось увидеть Зойку не утром, а теперь же. Я оделся и, даже не заходя домой, отправился в Новосергеевку.
13. Елка
Улицы города были пустынны. Только изредка попадался навстречу прохожий, возвещавший о себе за целый квартал скрипом снега под ногами. Да еще слышались то там, то здесь выстрелы, которыми горожане ознаменовывали наступление Нового года. Вдоль улиц стояли вереницы саней. В ожидании, когда подгулявшие господа начнут расходиться из гостей по домам, извозчики грелись, хлопая себя крест-накрест руками. Пока я выбирался из города, в домах все время светились щели ставен и сквозь окна доносились гомон, пение и топот ног под гармошку.
Едва я обогнул кладбищенскую стену, как все звуки стихли. Высоко в небе плыла луна и заливала своим ровным светом заснеженную гладь поля. Ни прохожих, ни проезжих. Только треснет где-то в морозном воздухе стебелек - и опять великое молчание природы. И оттого, что снежная пелена была беспредельная, что на ней таинственно зажигались и гасли под луной голубые искорки, что торжественная тишина наполняла не комнату, не уютный уголок, а все небо и белую необъятную ширь земли и что среди всего этого великолепия я был один, в сердце проникал холодок. Но в нагрудном карманчике моей тужурки лежало маленькое письмецо с человеческими словами, а впереди ждала меня удивительная девушка, сменившая блеск и славу цирковой жизни на изнурительный труд, бессонные ночи и смертельную опасность. При мысли об этом чувство одиночества замирало и холодок в груди таял.
Новосергеевка спала, но еще издали было видно, что окна школы слабо светятся. "Что бы это могло означать?" - с тревогой подумал я и ускорил шаг. Подойдя, я осторожно заглянул в окно. На моем столе горела лампа. Она тускло освещала стоявшую посредине класса елку и несколько хлопцев и девчат, которые возились вокруг нее. Из них я узнал лишь Семена Надгаевского, остальные мне были незнакомы. Я постучал. Семен всмотрелся и заспешил к двери.
- Пожалуйте, Дмитрий Степаныч, - сказал он обрадованно. - А мы вас только к утру ждали.
- Что за народ тут? - спросил я.
- А это наши, новосергеевские. Ребята спать пошли, так они донаряживают елку.
- Вот когда повстречались! - сказала одна из девушек, круглолицая и темноглазая.
- А разве мы раньше встречались? - удивился я. Но тут же вспомнил: - Ах, вы та самая, которая грозилась женить меня!
Все засмеялись.
- Та самая. Мы вам уже и нивисту найшлы.
- Вот как? Кто же она?
- А почтарка! Вот дивчина! Весь свит обойдыте, а таку гарну, та красыву, та разумну не найдете. Це ж вона навчила нас игрушки робыть. Подывитесь.
Девушка взяла со стола лампу и пошла вокруг елки. Что и говорить, елка была нарядная! Но, присмотревшись, я увидел, что все - и миниатюрные терема, и фонарики, и разноперые птички, и медвежата, и забавные человечки, и многое, многое другое - было самодельное. Оказалось, Зойка сумела заинтересовать украшением елки не только детей, но и молодежь. А правленцы - Семен, Варя и Кузя - только ночевать ходили домой, а то все время игрушки делали да какие-то стишки учили. Какие именно, Семен не сказал: Зойка велела в секрете держать.
- Где же она сейчас, почтарка наша? - спросил я.
- А в вашей комнате спит, - подмигнула мне круглолицая. Но, видимо поняв неуместность намека, тут же объяснила: - Намаялась за день с почтой, разморилась на морозе и заснула. Она ж думала, что вы только утром вернетесь.
Парень сказал:
- Дмитрий Степаныч, не погордитесь с нами закусить. Надо ж Новый год пославить. У нас и колбаска есть, и пирожки, и винца полбутылочки.
Мы уселись за мой стол и начали пировать. Круглолицая, мешая русские слова с украинскими, забавно рассказывала, как я убежал от работавших в поле девушек. Хлопцы смеялись и пододвигали ко мне то колечко колбасы, то кусок пирога, то моченое яблоко. Мне было хорошо с ними, но так хотелось, чтобы за столом сидела и Зойка. Разве попросить девушек разбудить ее? Нет, пусть спит, ведь намаялась же, бедняжка!
- Так, красиво поступаете! Я, значит, не в счет? - На пороге стояла Зойка и насмешливо оглядывала нас.
- Матрешенька, - бросились к ней девчата. - Та мы же пожалели тебя! Ты же так крепко спала!
- Вот так пожалели! Сами пьют, едят, а я должна губы облизывать?
Зойку тотчас усадили и подвинули к ней все, что было на столе.
- Кушай, кушай! - угощали девушки и хлопцы.
А один даже предложил:
- Хочешь, я сбегаю домой? Там, под стрехой, я спрятал кусок сала - с четверть аршина толщиной, чтоб мне горилку всю жизнь не нюхать.
К салу Зойка осталась равнодушна, а мне сказала:
- Ваш голос, господин учитель, я уже давно слышу. Думала, может, вспомните, что, кроме Гали, на свете есть еще и рыжая почтарка. Но, видно, только Галя у вас на уме.
- Ой, да что ты выдумываешь! - вспыхнула круглолицая. - Он от меня по степи так бежал, что и на добром коне не угнаться.
- А тебя лавочник не ругает за то, что ты в школу ходишь? - осведомился хлопец, который предлагал сбегать за салом.
- Ругает, но я не обращаю внимания. Он хоть и дядя мне, а я с ним не лажу.
- Что ж так?
- Он у нас до ужаса жадный, готов всю деревню раздеть. С меня и то тянет деньги за комнату.
- А ты в школу переходи, - подковырнула Галя. - Учитель с тебя платы не возьмет.
- Я бы перешла, да боюсь, что ты в школе стекла побьешь, - отпарировала Зойка.
Все пошли провожать почтарку. Я еще полюбовался елкой и отправился спать. В комнате я обнаружил приятную перемену: мешок, набитый колючей соломой, с кровати исчез. Вместо него лежал мягкий тюфяк, застланный новым покрывалом. К подушке была приколота записочка:
Это тебе новогодний подарок от живодера-лавочника и Матрешки.
Разбудила меня Прасковья:
- Соколик, вставай, уже народ собирается. Сними ты этот бесовский шар.
- Какой шар? Откуда снять? - протирал я спросонок глаза.
- Шар, что рыжая ведьма на верхушку елки вкатила.
- Но почему ж он - бесовский? Шар как шар.
- Ах, соколик, ведь на верхушку все христиане шестиконечную звезду водружают. Звезду, соколик, а не шар, потому как волхвам путь к яслям Христовым вифлеемская звезда указала. А на шаре сатана катается. Школа-то наша неосвященная, вот к нам ведьмы и катят на бесовских шарах.
Целый день веселились ребята вокруг елки. Заходили и взрослые. Парты из класса были вынесены в сени, так что места хватало всем. Кузя уже пятый или шестой раз танцевал под гармошку гопак и выделывал при этом такие кренделя, что вокруг покатывались от смеха. Ребята пели, читали стихи, даже показывали фокусы. Но особенный успех выпал на долю правленцев. Варя, взобравшись на стол, говорила:
Стали зайцы собираться,
Стали зайцы в кучу жаться,
Стали зайцы размышлять,
Как им впредь существовать.
Но у куцего народа
Был в ту пору воевода.
Из кухни вываливался Семен в овчинной шубе и маске медведя, а за ним подпрыгивал Кузя, наряженный зайцем. Медведь ревел:
Как вы смели собираться,
Как вы смели в кучу жаться!
Только лапой наступлю -
Разом всех передавлю!Дрожа от страха, заяц отвечал:
Но у нас желудки пусты,
И хотим мы все капусты.
В этом благо ведь народа.
Кахи-кахи, воевода.
После рева, брани и угроз медведь наконец соглашался:
Посему и потому,
Сообразно их уму,
Разрешить им, в самом деле,
Чтоб они капусту ели.
Объявляю: сей народ
Пусть сажает огород.
Тут Варя разводит руками и огорченно говорит: