Альт с недоумением вглядывался в обступившие его со всех сторон фигуры. Гипс и камень, бронза и медь, одухотворенные рукой мастера, говорили на странно знакомом, но как будто забытом языке.
- Смотри, она поет! - воскликнул он.
Полуоткрытый в легкой улыбке рот, сияющие глаза, руки, протянутые к солнцу… Запрокинув голову с тяжелой россыпью волос, у окна стояла девушка из розового мрамора.
Альт подошел и осторожно прикоснулся к ней.
- Она из камня?
- Нет, из будущего, - по-взрослому сказала Тэйка и улыбнулась.
Они прошли в зал, где под стеклянными колпаками лежали удивительные предметы: статуэтки, вазы, шкатулки, игрушки.
Балерины из слоновой кости готовились взлететь в легком танце. Величественно вздыбился деревянный конь цвета огня. Вскинул лук мраморный юноша. Кружились в хороводе деревянные матрешки. Играл на скрипке человечек из радужного стекла. В каждом творении неслышно звучали дыхание чувств, тепло сердец, изумление разума.
- Здесь нет ни одной вещи, отштампованной машиной, - объяснила Тэйка. - Все это сделано руками человека.
- Неужели? - он и представить себе не мог, что вещи способны появляться как-то по-иному – не только из стальных пастей машин. - Она! - вдруг радостно воскликнул мальчик.
Тэйка улыбнулась. Под стеклом, целая и невредимая, будто никто и не разбивал ее, стояла тетушкина ваза. Поющая ваза с зеленым дельфином. Правда, уже без кактуса.
- Ее спас мой отец, - сказала девочка. - Подобрал и склеил. Идем, там еще интересней.
Он прощально взглянул на тетушкину реликвию и пошел за Тэйкой. Вдруг родилась уверенность, что когда-нибудь вот так же неожиданно, как эту вазу, он встретит и Пипла. И что Чарли станет прежним. Стало легко и спокойно, будто ничего плохого не случилось.
Они переступили порог второго зала и зажмурились – комната купалась в солнечном свете. Его было очень много, больше, чем на улице. Это было тем удивительней, что единственное окно закрывала черная штора. Откуда же столько света? Альт присмотрелся. Сияние исходило от картин. Каждый мазок высвечен будто изнутри и сам излучает свет. Казалось, что люди, травы, звери, деревья, - все пронизано живым трепетным солнцем.
Но особое сияние исходило от картин, где главным был человек. Он страдал, любил, боролся и мечтал, рвался из безрадостной тьмы веков к солнечному свету. Его убивали, распинали на крестах, сжигали на кострах, но он упрямо шел к какой-то далёкой и прекрасной цели.
Время, необъятное и бесповоротное, словно остановилось в этих стенах. Вечное мужество. Вечная песня. Вечные надежды.
- Ты знаешь, кто эти люди? - спросил Альт. - Те, что смотрят на нас с картин?
- Мой отец говорит – это тени давно умерших. А Художник всегда спорит с ним. Нет, говорит он, это те, кто карабкается из темного колодца вверх, к солнцу, к свету.
- Где же этот колодец? Не вижу.
- Если по- честному, я тоже ни разу не видела его, ни на одной картине. Но Художник уверяет, будто он есть.
Тэйка нажала на стене клавишу, и сверху опустился прозрачный округлый звон, словно чьи-то легкие пальцы пробежали по солнечным лучам, как по струнам. Она положила руку на плечо мальчика.
- Знаешь, для чего все это? - сказала она задумчиво.
Чтоб свежий взгляд на мир вернуть
и объяснить явлений суть,
и тайный смысл вещей познать,
слепым дорогу указать.
Альт замер. Как это он раньше не замечал, что слова имеют цвет, запах, форму? Они то рассыпаются яркими горошинами, то сливаются в единый блестящий шар, то вспыхивают бунтующим огнем. А перекликаясь созвучиями в конце строк, сшибаются и высекают пронзительную искру неведомого ранее чувства.
- Что это?… - он вопросительно взглянул на девочку.
Тэйка улыбнулась и промолчала. Там, под полом, расположены магнитные слои – усилители звуков. Вовсе не громкости, нет! Усилители превращают звуки в биотоки, которые растекаются по телу, вызывая новые ощущения. Однако лучше не раскрывать секретов. Пусть сегодня для Альта все будет таким же волшебным, как это было для нее, когда она впервые переступила порог этого Музея.
- Гляди, Лючия! - узнал Альт девушку с белокурыми волосами. - Нет, Рикки. Рикки-Лючия. Где она теперь?
- Не знаю. И никто не знает, - погрустнела Тэйка.
- А почему здесь так пустынно?
- Сондарийцы предпочитают проводить свободное время, подключившись к сонографам, чем ходить в подобные места. Но бывают дни… - глаза ее блеснули, - бывают дни, когда в этих залах вовсе не пусто. Здесь звучат стихи, вспыхивают новые краски, льется музыка… Хочешь, покажу тебе лес?
- Лес – это, кажется, много-много деревьев?
- Да. И не простых деревьев, а настоящих.
- Как тополя на улице Жареных Уток?
- Ну да, они ведь не из пластмассы. Вот. - Тэйка остановилась у одной из картин. - Видишь, пахнут травы и цветы, шелестят листья и бегают солнечные зайчики? - Девочка даже зажмурилась от восторга. - Вот что я скажу тебе, - вдруг зашептала она. - Только по секрету, чтоб никому… На улице Жареных Уток мне порой так ясно видится этот лес, - вроде я собираю в нем грибы и ягоды, и хрустят под ногами ветки, а из-под кустов выглядывают зайцы. Чудно, правда?
- Да! - оживился Альт. - Со мной ведь тоже на этой улице всякое приключается: вдруг померещится, будто лезу через какой-то забор прямо в яблоневый сад. И так хорошо вокруг, а я лезу, рву яблоки и прячу их за пазуху.
- Я всегда говорила, что эта улица не простая, - кивнула Тэйка. - А здесь живет мой друг, - она подвела Альта к другой стене.
С небольшого полотна на них преданно смотрел лохматый остроухий щенок. Альту почудилось, что он тихонько тявкнул.
- Слышал? - рассмеялась девочка. - Он всегда так приветствует меня. Но иди-ка сюда, - подбежала она к соседнему полотну. - Нет, лучше встань вот здесь, - она отступила назад. - Смотри…
Альт стал рядом. Удивительно знакомой показалась эта картина. И в то же время он готов был поклясться, что видит ее впервые. Прищурился.
- Море! Ведь это море! - наконец узнал он.
Высокое солнце висело над сине-зелеными волнами, и они отливали звонким серебряным блеском. Волны с плеском разбивались о берег, певуче шуршали, превращаясь в тонкое кружево пены.
Неожиданное чувство простора и свободы обрушилось на Альта. Непривычные оттенки синего цвета наполнили такой радостью, словно он сделал открытие. Усталый, измученный, в синяках и шишках, мальчик почувствовал, как тело наливается крепостью и силой.
- Мне кажется, я теперь ничего не боюсь, - сказал он.
- Правда? - обрадовалась Тэйка. - Так бывает, когда рядом настоящее. А видишь вон там, на горизонте?..
- Полоска суши?
- Далекая страна…
- Трамонтана? - неуверенно сказал Альт.
- Ты знаешь?! - удивилась девочка.
- Да. Там живут люди, свободные как ветер, чистые как снег в горах и щедрые как лучи солнца. Когда-то мы с Чарли поклялись, что отыщем и море, и эту страну.
- С Чарли?
Альт грустно отвел глаза.
- Ну да. Он же не всегда был таким, как сейчас.
Они замолчали. Некоторое время стояли, вглядываясь в далекий, подернутый туманом берег. Руки их стали медленно сближаться, пока, наконец, ни встретились.
- Тебе попадет? - прошептал Альт, боясь шевельнуться.
- С чего ты взял?
- Куб-то разбит.
- Ничего, пойду в контору фирмы и все объясню.
- Не нужно, - покачала она головой.
- Почему?
- Так… Все равно я бы там простояла недолго. Скоро – может, завтра, а может, через месяц… вот-вот что-то должно случиться… Опять болтаю! - Вдруг рассмеялась: - Ну разве ты искусственный, если у тебя уши краснеют! Ты очень даже настоящий.
III. ТЫ – ЭТО Я
В ТЮРЬМЕ
…Белый пол. Белые стены. Окон нет. Под потолком белые светящиеся плафоны. Они тонко жужжат, как рентгеновские аппараты, и кажется, будто тебя пронизывают невидимые лучи. И никуда не уйти от этого противного жужжания. Пять шагов вдоль, четыре поперек.
- Все равно убегу! - решительно говорит Пипл и улыбается: "интегралы" не подозревают, что он владеет исключительным даром…
Клоун садится на холодный пол, прислоняется спиной к стене и закрывает глаза. Стоит сосредоточиться, и рядом появится Эльза. Вот она, пришла. Он кладет ладони на ее теплую голову, взъерошивает тонкие легкие волосы. Глаза Эльзы печальны.
"Пипл, есть что-нибудь вечное?"
"Солнце. Оно уходит и опять возвращается".
"А любовь? Я хочу любить тебя всегда".
"В Сондарии любовь проживает на цепи в самом глухом подвале".
"Но ведь она не забывает о нас с тобой, правда?"
"Правда".
"Я хотела бы взять свой красный зонт с серебряными звездами и пробежать с ним по проводам через всю Сондарию. Внизу останутся машины, люди. Балансируя, я буду обходить верхушки телеграфных столбов, пока не выберусь за город. Меня тянет туда, за проспект Фонтанов…".
Пипл наклоняется к ней и вдруг видит другую Эльзу. В волосах новой Эльзы серебряные искры. Вместо пылкого румянца – спокойная бледность. Только глаза все те же, и даже ярче – оттого что в густых лучиках морщин.
"Что это?" - Он осторожно трогает серебряную искру.
"Годы, - печально говорит она и встает. - Я, пожалуй, пойду".
"Не уходи!" - Он вскакивает,
"Чтобы не было страшно, человеку нужно тепло другого", - говорит Эльза. И они долго смотрят в глаза друг другу.
Длинная белая дорога развертывается перед ними. И нет дороге конца. Они идут быстро и радостно. И горизонт еще далеко.
Но тут Пипл вспоминает, что его ждут. Что он нужен сейчас не на этом призрачном пути. Он отпускает руку спутницы.
"Прощай, малыш, - клоун целует ее в растерянные глаза. - Иди".
…Белый пол. Белые стены. Окон нет. Чьи-то голоса. Дверь открылась, и вошел человек с очень знакомым лицом. Где он видел эту гриву до плеч, тонкую прорезь рта, удлиненный нос, пышные бакенбарды? За спиной человека охрана.
Пипл сидел на полу и снизу вверх смотрел на вошедшего. Легкий оскал зубов и окрик "Встать!" мгновенно прояснили, кто перед ним. "Да-да, это он. Это его уши, нос и грива красуются на золотых монетах и ярлыках от рейтуз. Ха-ха, к нему пожаловал сам Умноликий!". Пипл продолжал сидеть, с любопытством поглядывая на посетителя.
- Чем удостоился такой высокой чести? - насмешливо спросил он.
Губы Умноликого вздрогнули, изо рта вылетело нечто хриплое и бессвязное:
- Ты!.. Как смеешь! Хамство! Хрр!
Пипл беззвучно рассмеялся.
- Присаживайтесь, ваше умнейшество, - сказал он. - Ножки крест-накрест, очень даже удобно.
К изумлению охраны, Умноликий, нелепо усмехаясь, сел на пол напротив клоуна.
- Пришел взглянуть на тебя, - сказал он Пиплу.
- Что же во мне особенного? - клоун дернул себя за нос. - Все как у людей.
- Все, да не все. - Умноликий прищурился. - Исчезать умеешь – раз, с предметами разговоры ведешь – два. И еще кое в чем замечен… Давай, выкладывай!
- Да что выкладывать?
- Ну-ну, не робей. - Он запросто хлопнул клоуна по плечу, придвинулся совсем близко и доверительно зашептал: - Душетренировка, да?.. Уй, обожаю! - Умноликий взвизгнул, вскочил, расслабил конечности и стал болтать ими, припевая: - Рэз-два, рэз-три! Нет ни рук, ни головы! Сели-встали! Встали-сели! Мышцы стали, как кисель! Там, где ноги, - два чурбана. Погружаемся в нирвану!
Пипл захохотал.
- Здорово это у вас!
- Рэз-два, рэз-три!.. Нравится, а? - Умноликий опять подсел к клоуну. Взгляд его маленьких глаз стал острым и жестким. - Признавайся, умеешь превращаться в предметы? - прошептал он, хватая Пипла за плечо. - Я тридцать два часа лежал колодой – не получилось!
- Да ну? - удивился Пипл. - У вас-то, у всемогущего, и не вышло? А во что именно вы пытались превратиться?
- В подушку. Большую, мягкую пуховую подушку. Когда я стал уже обрастать перьями, вошел мой болван Первый Эрудит и все испортил. Научишь, а? - почти заискивающе подмигнул Умноликий. - И еще одно дело к тебе. Государственное, от которого зависит твоя жизнь. Впрочем, об этом завтра. А сейчас тебе предстоит новое жилье, поинтересней этого: поживешь в моей Библиотеке. - Он утробно загоготал и, махнув рукой, вышел.
Двое полицейских схватили Пипла за руки и вывели из камеры. Через широкую бетонированную площадку прошли к цилиндрическому зданию, узкий коридор которого наполняли непонятные звуки. Остановились перед желтой стеной с серебряными пломбами, и она тут же полезла вверх, открывая вход в сумрачное помещение. Пипла подтолкнули вперед, и стена за ним вновь наглухо задвинулась.
Темно. Свет едва пробивается лишь из маленького окошка под потолком. Но вот глаза постепенно освоились, и клоун увидел, что сидит за решеткой.
- Что ж, испробуем себя в роли циркового зверя, - с усмешкой сказал он.
И вдруг услышал чьи-то шаги, покашливание, вздохи. Неужели тут люди? Кажется, да. И совсем близко, по соседству, за решетчатой оградой напротив.
- Эй, кто здесь? - спросил он, вглядываясь в силуэты, которые становились все более отчетливыми. Их можно было уже не только сосчитать, но и рассмотреть.
Из шести клеток напротив три были заняты. Присмотревшись к арестантам, Пипл увидел, что они не были похожи ни на одного сондарийца – у каждого свое лицо, своя одежда, а на шее таблички с крупными буквами. Глаза так освоились в сумраке, что можно было прочесть написанное. Пипл изумленно читал с детства знакомые, но проклятые всеми имена, которые запрещалось даже упоминать. Неужели та самая Библиотека? Да, это Живая Библиотека, если перед ним не актеры. Или его разыгрывают?!
Он рассмеялся, но все же спросил:
- Кто вы?
- Похоже, в этой стране не знают славного Дон Киха, вечно влюбленных Рома с Джулией и меня? - удивился человек с табличкой "Отважный Шкипер".
И по тому, как он спросил, как необычен был его голос, Пипл понял, что это не обман. Голова пошла кругом.
- Отчего же? Я сразу… узнал, - запинаясь, сказал он. - Так вышло, что ваши имена известны мне с детства. Хотя в общем-то немного найдется сондарийцев, знакомых с книгами, откуда вы пришли. Но… как это случилось?
- Ученые Сондарии настолько всемогущи, что додумались нас, бесплотных, превратить в живых людей.
- Это называется материализацией. Вы, наверное, и не знаете такого слова. Впрочем, вы многое не знаете из того, что известно нам. Но это вовсе не означает, что мы умнее вас. Вам когда-нибудь показывали наш город?
- Однажды под вечер нас куда-то повезли на таком чудном фургоне без лошадей, - вспомнил Шкипер. - Мы увидели улицы в странных огнях и множество бегающих без лошадей фургонов. И мне показалось, что мы попали в книгу какого-то строгого ученого – так все вокруг было упорядоченно, так все разлинеено, расчерчено… А ты из какой книги?
- Я… Я, право, здесь случайно. Но зачем вас?..
- Наверное, для того, чтобы эффектнее с нами разделаться, - хмыкнул Шкипер.
- Любезный сеньор, - промолвил Дон Ких, и Пипл замер, услышав его приглушенный голос. - Вы родились с лицом шута, но одежда ваша ни о чем не говорит. Позвольте все же узнать, кто вы?
- Я и есть шут.
- Скажите, достопочтенный шут, живет ли в этом краю, куда мы попали, дух отважного благородства? Есть ли здесь люди, способные с открытым забралом защищать обиженных, утесненных и непонятых? Под градом насмешек и плевков отстаивать истину?
- Есть, конечно, есть! - горячо сказал Пипл. - Только им, ох как трудно! Потому что день и ночь поют над ними колыбельную, глаза их слипаются, а рты раздирает зевота.
- А обжигает ли сондарийцев любовь? - улыбнулась Джулия, положив голову на плечо Рома. - Или они превратились в ледышки?
- Любовь дремлет и тлеет в укромных уголках и лишь в сердцах немногих полыхает костром, - вздохнул Пипл. - Люди стали скупы: боятся тратить себя друг на друга.
- Не потому ли, что они разучились мечтать? - предположил Шкипер.
- Увы, и поэтому. Если у человека вдруг вырастают крылья, его признают уродцем, а крылья спешат ампутировать на операционном столе… Но есть в Сондарии кварталы, которых не коснулись душевная лень и сонливость. По ночам, когда город смотрит фильмосны, жители этих кварталов идут на окраину и там, где почти нет огней, любуются звездным небом. В такие минуты они слышат то, чего не слышат те, кто не может оторваться от сонографов: морской прибой. Да, они слышат шум моря, хотя никто никогда не видел его.
- Как это они не видят моря, если живут на его берегу? - изумился Шкипер. - Я и сейчас чую его близость всей своей толстой кожей!
- Это долгий разговор. так сразу не все вам и будет понятно. - Пипл задумался. Потом со вздохом спросил: - Однако, что будет, если Благородство, Любовь, Мечта исчезнут совсем? Недоброе затеял Умноликий. И что ему нужно от меня?
- Разве до сих пор не догадался? - усмехнулся Шкипер. - Ты должен казнить нас.
- Я? - опешил Пипл. - Но почему я?
- Потому что это будет не простая казнь. Это будет казнь смехом. Ведь смех – древнее оружие клоунов. Скоро тебя поставят перед выбором: смерть или смех.
Медленным, недоуменным взглядом обвел Пипл своих соседей-пленников. Но они как-то сразу потеряли к нему интерес – будто кто-то намеренно отключил от него их внимание.
- Заржавели доспехи, но сердце идальго не ржавеет под самым унылым дождем, - бормотал Дон Ких. Рыцарь сидел на полу и, вытянув тощие ноги, о чем-то грезил. Любовались друг другом Ром и Джулия. А Отважный Шкипер, минуту назад насмешливый и едкий, прислушивался к чему-то. Не к гудящим ли в нем ураганам?
- Смерть или смех? - повторил про себя Пипл. - А попросту – кошелек вместо совести. Умереть человеком или превратиться в зверя, в одно из тех животных, которые померещились близнецам из окна колледжа? Какой же тут выбор? Все ясно.