В эту минуту братья верили в море больше, чем когда бежали на непонятный ночной гул. Море, которое давно успели полюбить. Еще бы! Море волшебно – потому что каждую минуту меняет цвет. В море купаются – не то что в Фазе, черной от фабричных отбросов. И вот, оказывается, на берегу моря есть страна, где даже синеглазым и звездочётам было бы хорошо, а в волнах плавает удивительный дельфин, чья тень отпечатана в этой книге и на тетушкиной вазе.
- Курс норд-ост! - Тетушка вскочила на скамейку, приставила к глазам воображаемый бинокль.
Близнецы восторженно взвизгнули. Повторяя за ней странные слова, отчаянно закрутили невидимый штурвал. Горящими глазами смотрели они вперед, сквозь виноградные листья, туда, где виднелся берег неведомой страны.
- Впрочем, - тетушка спрыгнула на землю, - прошлой ночью вы убедились, что море может услышать каждый. Если захочет. Стоит только поспать без подключки к сонографу. Самое же трудное – найти море, хотя оно вовсе не иголка в стоге сена… Тот, кто живет на улице Жареных Уток… - Она вдруг замолчала и смущенно тряхнула розовыми бантиками. - Что-то я разболталась.
Близнецы смотрели на нее ожидающе.
- Что ты хотела сказать?
- Нет-нет, ничего.
- Неправда, ты уже начала.
- Да нет же, ничего важного.
- Тетушка Кнэп! - глаза близнецов умоляли. - "Тот, кто живет на улице Жареных Уток…". Дальше!
- Назойливые мальчишки, - рассердилась она и вышла из беседки. Остановил ее громкий шепот Альта.
- Чарли, дай руку, - сказал он. - Дай руку и скажи: "Пусть у меня разорвется сердце, если я не отыщу море!".
Волнение брата передалось Чарли. Он крепко сжал руку Альта и обернулся к тетушке, словно приглашая ее в свидетели. Она смотрела на братьев радостно и чуточку испуганно.
- Пусть у меня разорвется сердце, если я не отыщу море! - торжественно повторил Чарли.
НА УЛИЦЕ ЖАРЕНЫХ УТОК
"Тот, кто живет на улице Жареных Уток…". Всю неделю близнецы выпытывали у служанки, что означают эти слова. Но тетушка будто воды в рот набрала.
Каждый вечер они заводили будильник на полночь, ровно в двенадцать вскакивали по звонку, долго прислушивались, но странный гул больше не повторялся.
Тогда решили хоть раз переночевать на улице Жареных Уток. О своей затее не сказали никому, следуя совету Отважного Шкипера: "Храни тайну даже от самого себя". Только Усану шепнули: "Не грусти, мы завтра вернемся". До краев наполнили его плошку молоком, оставили на кухне записку, чтобы тетушка и родители не волновались, и после обеда вышли из дому.
Наведываться на улицу Жареных Уток считалось неприличным. Слишком близко примыкали к ней кварталы звездочётов и синеглазых, то есть тех, кого считали людьми второсортными, как бомжей и нищих. Здесь не было ни одного куба с образцом, и вся улица дышала дерзким вызовом Сондарии с ее печальными пейзажами: реками, превращенными в сточные канавы, искусственной зеленью и тусклым солнцем, робко выглядывающим из-за небоскребов. Тут же естественным было все: и пища, и вода, и даже тополя были самыми настоящими – пух от них нежным снегом кружил в воздухе и мягко ложился на землю. А еще над улицей летали чайки, настоящие белые чайки, единственные в городе птицы. Они появлялись со стороны Пустыни и в той же стороне исчезали.
Неширокая, длиною метров в триста, улица Жареных Уток вряд ли привлекала бы к себе внимание, если бы не была единственным в городе уголком, где можно полакомиться настоящими колбасами, пирогами, орехами. Хотя многое из того, что здесь продавалось, было не по карману жителям именно этой улицы. Не в пакетах и блестящих тюбиках, не спрессованные и пастообразные, - нет, здесь продавались натуральные пахучие, естественной окраски котлеты и запеканки, фаршированная рыба и мясные рулеты. А мороженое! Оно и по вкусу отличалось от твердых брикетов с молочными заменителями. А каким было воздушным, ароматным, пышным!.
Запахи, что за удивительные запахи разносились повсюду! Прямо на тротуарах, в раскаленных жаровнях аппетитно скворчали цыплята, румянился в подсолнечном масле картофель. Здесь не было той удучающе сонной атмосферы, которой отличались другие улицы Сондарии. Загорелые женщины наперебой предлагали румяные хрустящие яблоки, полосатые арбузы, пунцовые помидоры и другие диковинки, рожденные не химическим синтезом фабрик, а землей и солнцем. И от их здоровой энергии все вокруг становилось веселым и радостным.
Пять лет назад на конкурсе Искусств большинство сондарийцев признало первенство за машинами, которые сочиняли музыку, писали картины, слагали поэмы. С тех пор только на улице Жареных Уток можно было встретить бородатого Поэта, кудрявого Художника и длинноногого Скрипача.
Поэт целыми днями бродил среди прохожих и собирал слова, аккуратно складывая их в карман своей поношенной куртки, расположенный слева, как раз напротив сердца.
Ему помогал Художник, острый глаз которого, схватывая многоцветье улицы, переносил его на холст. И у единственного на весь город старого башмачника с черными мозолями на ладонях появлялся двойник, такой же толстогубый, как он. А некрасивая девушка, взглянув на свое изображение, расцветала в счастливой улыбке, ибо кисть мастера, нисколько не приукрашивая, открывала ей нечто такое в себе, о чем она никогда не догадывалась.
Звонкоголосый шум улицы выливался в чудесную мелодию Скрипача, как только он притрагивался смычком к своей маленькой скрипке. Тревожные звуки мечты и надежды слетали с ее хрупкого грифа, одухотворяя сердца и души.
И все это вместе – слова, краски, звуки, - переплавляясь, придавало улице Жареных Уток особую атмосферу веселья, доброжелательности и непокоя.
- Однако хорошо здесь, - сказал Альт.
- Скажи это кому-нибудь из учителей, - хмыкнул Чарли. - Мисс Жэфи сразу же подожмет свои плоские губы и прописклявит: "Эта грязная улица не делает вам чести".
Мальчики рассмеялись.
- Смотри, Бамби, - толкнул брата Чарли.
По тротуару, лавируя среди прохожих, несся быстроногий Бамби, тот самый, что каждый день пробегал по проспекту Линейной Перспективы, выкрикивая счастливые номера очередной лотереи. Вот и сейчас он летел, держа над головой разноцветные карточки, и нараспев кричал:
- Покупайте лотерею и надежду вместе с нею!
Они всегда завидовали этому ловкому мальчишке, его вольной жизни, тому, как свободно он одевается, не сверяя свою внешность с манекенами. Как и тетушка Кнэп, синеглазый Бамби не был похож ни на один образец. Кроме того, скупое сондарийское солнце на удивление щедро размалевало его лоб, нос и щеки такими яркими веснушками, что каждая казалась маленькой солнечной брызгой. И лицо мальчишки постоянно лучилось теплом и светом, никак не вписываясь в сонные, сдержанные лица сондарийцев.
Близнецы проследили за Бамби взглядом. Он подбежал к цирку, вывернул карманы своих потертых джинсов, пересчитал горсть монет и отдал деньги человеку в темно-зеленой спецовке и берете такого же цвета. Человек ласково взъерошил мальчику чуб и скрылся в дверях цирка. А Бамби понесся в обратном направлении.
- Эй, быстроногий! - окликнули его близнецы. Чуть согнув ноги в коленях, Бамби притормозил.
- Ты когда-нибудь слышал, как оно шумит? - шепотом спросил Альт.
- Что "о н о"? - Бамби смерил близнецов подозрительным взглядом, улыбнулся их похожести, фыркнул и опять помчался по своим делам.
Улица жила по каким-то своим внутренним законам, не подчиняясь общему городскому ритму, не перестраиваясь на уныло сонный лад всего города. Звездочёты и синеглазые только здесь чувствовали себя хозяевами. Это место было их единственным прибежищем, которое оставили им, как кость голодной собаке, - лишь бы не рычала.
Мальчики долго бродили между стоек, уплетая за обе щеки масляные пирожки с мясом, пили прохладный фруктовый сок, щелкали орехи.
Стало смеркаться. Опустели прилавки. Прохожих становилось все меньше и меньше. Под высоким тополем близнецы увидели странную молодую пару. Забыв обо всем на свете, юноша и девушка смотрели друг на друга и улыбались.
- Они… - прошептал Чарли.
- Ну да, - кивнул Альт. - Это влюбленные. - И сердце его отчаянно заколотилось.
- Может, Рикки Джонглей и ее синеглазый? - предположил Чарли.
- Тише, - Альт потащил брата за видеофонную будку. - Конечно же это они. Идут сюда.
Рикки и Ленни шли медленно, держась за руки, забыв о презрении, которое подстерегало их, стоило сделать несколько шагов в сторону от улицы Жареных Уток. Дочь фабриканта Джонглея и синеглазый Ленни болели необычной болезнью, о которой последнее время судачили по всей Сондарии. Аmor, - так назывался по-латыни этот недуг. День и ночь белокурая Рикки думала о своем Ленни, рабочем с фабрики ее отца. Говорили, будто она даже стала по-иному видеть все вокруг. Она внимательно присматривалась к пешеходам и замечала, что среди сондарийцев не только много сонных, но и усталых. У нее появились добрые чувства и к жителям кварталов синеглазых, которые работали на фабрике Роберта Джонглея. Рикки стала просить отца, чтобы он увеличил им заработную плату. На что Джонглей сказал: "Может, мне отдать им всю прибыль?" И к его ужасу дочь спокойно ответила: "Это было бы совсем чудесно".
Ночью родителям приходилось запирать ее в спальне, потому что, когда на улице раздавались выстрелы, крики, и разбуженные сондарийцы пугливо кутались в одеяла, девушка рвалась на помощь пострадавшим.
Как-то отец застал Рикки за сочинением стихов, в которых была такая строчка: "Мне хочется обнять весь мир!". Девушку срочно показали врачу. Целый месяц Рикки водили по лучшим гипнотизерам, но ни один не смог излечить ее от редкого недуга. Как только наступал вечер, она спешила на улицу Жареных Уток и допоздна пропадала там с Ленни.
Болтали, будто Роберт Джонглей решил лечить дочь публично: на днях в цирке должен был состояться грандиозный сеанс всех гипнотизеров страны. А пока Рикки и Ленни безмятежно прогуливались под тополями.
Близнецы давно хотели взглянуть на эту пару, и вот, наконец, выпал случай. Юноша и девушка прошли мимо, и мальчики успели их разглядеть.
- Правда, они очень красивы? - прошептал Альт. Стараясь ступать бесшумно, дети пошли за влюбленными.
У Музея Красоты Рикки и Ленни остановились. В эту минуту в окнах вспыхнул свет. Ленни прислонился к стеклу. Что-то взволновало его, потому что он вдруг воскликнул:
- Да это же ты!
Рикки грустно улыбнулась.
- Прошлый век, - тихо сказала она. - Прихожу сюда вот уже третий раз и все смотрю, смотрю… А ухожу совсем другая. Словно родилась заново.
Они постояли еще немного, потом опять взялись за руки и побрели по улице. Мальчики подбежали к светящемуся окну, осторожно взобрались на карниз. Совсем близко висел портрет девушки с длинными желтыми волосами, ниспадающими на грудь и плечи.
- Рикки? - переглянулись они.
Там были еще какие-то картины, но рассмотреть больше ничего не удалось, потому что в зал вошел человек, увидел их и погрозил пальцем. Они поспешили спрыгнули вниз.
Вот и еще одна загадка этой улицы. Почему портрет Рикки висит в Музее? А может, это вовсе и не Рикки, ведь "прошлый век", сказала девушка.
- Давай заглянем еще в какие-нибудь дома, - предложил Альт.
Чарли согласно кивнул. Хижины на улице Жареных Уток – низенькие, из желтого ноздреватого камня – не были похожи на добротный коттедж из серого сондарита, в котором жили близнецы. Должно быть, и жизнь в них была совсем иной. Братья останавливались, пытаясь подсмотреть ее в щелки между цветастыми занавесками.
Бамби! Они опять увидели его. На этот раз – в окне приземистого домика с облупившейся штукатуркой. Он стоял и беседовал с человеком, которого встретил нынче у цирка. Только человек этот был сейчас простоволос, и мальчики поняли, что это отец Бамби – так он похож на него лицом, столь же щедро размалеванным солнцем. И еще чьи-то очень знакомые черты были в этом человеке. Открылась дверь. В комнату вошла девочка. Тэйка?! Или показалось? Неужели их одноклассница Тэйка живет здесь, на улице Жареных Уток?
- Ай-яй-яй, нехорошо подглядывать! - раздался за их спинами старушечий голос, и они вмиг отлетели от окна. А когда опять прильнули к нему, поняли, что ошиблись. Правда, девочка сидела теперь к ним спиной, но они разглядели, что ее темно-русые волосы аккуратно собраны в пучок на затылке. А у Тэйки висели косички. Да и не могла Тэйка быть сестрой этого конопатого Бамби!
Облегченно вздохнув, пошли дальше.
А вот совсем голое окно. Из угла в угол по маленькой комнатушке ходит бородатый человек и что-то бормочет.
- Поэт, - узнал Альт. - Интересно, как они получаются у него, стихи?
Только он сказал это, как Поэт, будто услышал его, схватил со стола карандаш и стал что-то быстро черкать на клочке бумаги.
Мальчики замерли. Стол Поэта на их глазах терял форму, расплывался и постепенно превратился в нечто непонятное. Белый лист бумаги вздрогнул, колыхнулся и… поплыл по столу, который теперь уже был вовсе и не столом, а частицей чего-то большого, плавно перекатывающегося и глухо грохочущего. И мальчики увидели – не лист плыл по столу, а маленькая лодчонка качалась на волнах. А над ней кружили чайки – давние обитатели этой улицы. Так вот откуда они берутся – их придумывает Поэт!
Вот он подбежал к окну. Близнецы едва успели отскочить, как рамы с шумом распахнулись, и птицы с радостным криком вылетели на волю.
Окно захлопнулось, свет в нем погас. Тут же померкли фонари на улице. Стало темно. Братья схватились за руки. Знакомый рокот нарастал, звучал отчетливей, громче. Повеяло прохладой. Зашелестел ветер в ветвях деревьев.
- Оно совсем близко, - прошептал Чарли. - Я даже чувствую на лице его дыхание. Все-таки оно там, - кивнул он в сторону Пустыни.
- Смотри, - воскликнул Альт, запрокинув голову.
Над улицей Жареных Уток низко замерцали звезды. Они застряли в верхушках тополей, опустились на крыши домов. Казалось, кто-то тихонько раскачивает их, и они тоненько позванивают.
Из домов медленно выходили люди и молча смотрели вверх. Они долго стояли, вслушиваясь в призрачный звон звезд и гул невидимого прибоя.
Но вот словно вспугнули кого-то: опять вспыхнули фонари. Звезды робко растаяли. Плеск волн исчез. Люди разбрелись по домам.
- "Тот, кто живет на улице Жареных Уток, видит звезды и слышит море каждую ночь". Вот что хотела сказать тетушка! - догадался Чарли.
- Ну и ну! - восхищенно выдавил Альт, не вполне очнувшись от увиденного.
- Переночуем здесь! - решил Чарли.
Альт на миг заколебался: - А нас не будут искать с полицией?–
Но уже в следующую минуту, дрожа от возбуждения и ночной прохлады, забрался вслед за Чарли под галантерейный навес. Мальчики устроились поудобней и уснули.
КОРОЛЬ СМЕХА
Дзинь-дзень! Дзинь-дзень!
По улице Жареных Уток шагал долговязый человек, одетый так странно, что на него оглядывались. Штанины его розовых брюк в клетку украшала причудливая бахрома из десятка крохотных бубенцов, которые мелодично позванивали. Ярко-красная рубаха с пышными воланами на рукавах придавала человеку сходство с большой диковинной птицей, а оранжевые шлепанцы на босую ногу пугали своим неприличием.
Пипл ловил на себе изумленные взгляды и нарочно замедлял шаг. Из буйного пламени его волос пробивались толстые, грубо вылепленные уши, а грустные глаза на некрасивом лице словно кто обвел тенями усталости.
Эти уши и глаза были слишком чуткими стражами и доставляли своему хозяину много хлопот. Но сейчас они с удовольствием улавливали в скучных лицах прохожих любопытство. Отчего бы и впрямь не одеваться весело и оригинально? Грудь вперед! - приказал он себе. - Каждый шаг – вызывающее "дзинь-дзень!". Эй, полисмен, захлопни челюсть – отвалится! Осторожней, барышня, споткнетесь! Трак! Ну вот видите, я предупреждал: смотреть надо под ноги, а не на меня. Что, молодой человек, любопытно, где это я отхватил такие сногсшибательные брюки? Последний крик моды? О, нет. Последний крик сердца. Через пару лет такой наряд не сыщешь и в музее. Смотрите и запоминайте: перед вами клоун. Последний клоун Сондарии!
Что-то случилось с Пиплом, когда после репетиции он задержался у клетки только что привезенных лошадей. Клоун разглядывал этих редких животных, и вдруг ему ужасно захотелось вскочить на спину одному из них и врезаться в унылый поток машин. То-то поднялся бы переполох! Впрочем… Тут он прищурил правый глаз, как бы со стороны оглядывая себя.
- Впрочем, можно и без лошади! - весело проговорил он и не успел опомниться, как ноги вынесли его из цирка.
И вот теперь он шагал по улице Жареных Уток в своем цирковом костюме под прицелом множества глаз и бормотал песенку собственного сочинения:
В Сондарии удивительный народ:
Ночью мало спит, а днем во сне живет.
Будь его воля, Пипл назвал бы эту улицу как-нибудь иначе, потому что жареное не было тем главным, что отличало ее от других площадей и проспектов. Например, был тут домик, внушающий надежду и веру в лучшее: "Музей Красоты".
И еще одно здание, похожее на гигантскую шляпу, выделяло эту улицу среди прочих: цирк. Правда, в его шутовской архитектуре скрывалась насмешка над теми, кто каждый день приходил сюда и работал до седьмого пота, порой рискуя жизнью. Но, чего там, цирковой народ привык и не к такому…
Пипл пошарил в карманах и разочарованно щелкнул языком: деньги остались в другом костюме. Оглянулся по сторонам, глубоко вдохнул насыщенный ароматами воздух, и ноздри его вздрогнули. Он почувствовал, как по телу разливается тепло, точно хлебнул доброго вина – воображение выручило и в этот раз.
Он долго стоял, думал и глубоко вдыхал уличные запахи.
- Ну вот и пообедал, - наконец бодро сказал он и вздрогнул: пронзительный свист и хохот обрушились на его рыжую голову. Клоун и не заметил, как очутился в плотном кольце пляшущих мальчишек. Такое возможно было лишь на улице Жареных Уток.
Сначала дети молча, с разинутыми ртами, разглядывали смешного человека, который шумно потягивал носом, гладя свой тощий живот. Когда же этот чудак сообщил, что пообедал, их прорвало. Они засвистели, завопили, загоготали, хватаясь за бока и тыкая в него пальцами:
- Сумасшедший! О-ля-ля! Мозги набекрень – чепчик надень!
Клоун неуклюже затоптался на месте, вытаращил глаза и, присев на корточки, свирепо зарычал:
- Ррр! Кого бы выбрать на десеррт?!
Задиры с визгом разлетелись. Только один смело метнулся к нему и, рванув звенящую бахрому штанины, с треском выдернул несколько бубенцов.
- Ах ты, щенок! - Пипл погнался за мальчишкой. Надо проучить этого наглеца. Но попробуй, догони! Чешет, как цирковой заяц, когда того выпускают из клетки поразмять лапы. Еще… Еще немного. Ага, застрял в толпе! Оглядываешься? Напрасно! Вот я тебя схвачу сейчас! Будешь знать, как портить парадный костюм клоуна!
Он сгреб мальчишку в охапку, втолкнул в видеофонную будку и, захлопнув дверь, прислонился к ней спиной.
- Тири, бумба-рири, - запел он, упираясь ногами в землю, чтоб сдержать напор рвущегося на волю узника. Мальчишка яростно колотил в дверь каблуками, барабанил по стеклу. Он что-то кричал и чуть не ревел с досады. Но вот, наконец, притих. - Бурим-бум-бум, - прогундосил клоун и замер. - Что за чушь! - бормотнул он, вытаращив глаза: его пленник, как ни в чем не бывало, стоял перед будкой и пристально смотрел на него.