Стало еще светлее: облака проступили ярче, и в воздухе как бы повисла серебристая пыль. Мы молчали и думали, наверно, об одном и том же: чем кончится наше путешествие? Говорить об этом я не решался, и Володька, видимо, тоже. Мы оба, наверно, боялись спугнуть сказку. А молчать стало трудно. И я просто так, лишь бы сказать что-нибудь, полушепотом произнес:
- Какие-то странные облака. Светятся…
Володька подумал и тихонько ответил:
- Наверно, в них распыляется звездный свет.
- Такой сильный?
- А что? За облаками звезды светят очень ярко. Просто мы не видим… - Он помолчал и вдруг спросил: - А почему они горят?
- Звезды?
- Ну да. Огонь горит, если воздух кругом, а там ведь безвоздушное пространство…
- Ученые говорят, что в них атомные процессы идут. А в общем, до конца это еще не изучено…
- И главное, вечно горят…
- Не совсем вечно. У звезд тоже бывает рождение и конец.
- Ну, все равно. Миллиарды лет…
- С чего это ты о звездах задумался, Володька?
Он серьезно сказал:
- А что? Я о них часто думаю… Вот смотри: если бы не было звезд, не было бы планет. Значит, не было бы людей. Вообще ничего хорошего не было бы… И мы с тобой никогда бы не подружились…
"А ведь в самом деле…" - подумал я и покрепче взялся за Володькино плечо.
Шли мы уже минут пятнадцать, а улица все тянулась. "Удивительно, - думал я. - Это же поселок, а не город…"
Сделалось теплее. Володька откинул капюшон.
Улица стала узкой, дома вплотную подступили к дороге. В мерцающем полусвете облаков я разглядел, что это необычные дома. Точнее, это были всего два очень длинных дома - справа и слева. Они и составляли улицу. С правой стороны тускло поблескивал бесконечный ряд полукруглых окон, с левой тянулась перед домом длинная терраса или галерея - столбы с навесами.
Мы подошли совсем близко, и я увидел, что столбы покрыты резьбой: их оплетали деревянные листья и цветы. А вверху, на карнизе, я смутно различил какие-то смеющиеся маски.
- Что это за дома, Володька?
- Не знаю, - шепотом сказал он. - Я их раньше не видел.
Даже в полумраке я различил, какие опять встревоженные сделались у него глаза.
Ощутимой волной прошел вдоль домов теплый воздух, и я уловил в нем запах травы. Той серебристой травы, что росла у стен Валеркиного Города.
- Что? - поспешно прошептал Володька. - Это уже? Это правда?
Я сжал ему руку и повел мимо резных столбов. Я не знал еще точно, где мы, но от волненья перехватило горло.
Так шли мы полминуты. Улица оборвалась наконец, и в этот же миг из-за просветлевшей кромки облака выглянул краешек луны. Я остановился и радостно прижал к себе Володьку. Луна могла светить только там. У Валерки. У нас было новолуние.
Яркий круг выкатился из-за облака целиком, и словно включили голубой прожектор.
- Ой! Ура… - с тихим восторгом сказал Володька. - Смотри.
Я смотрел. Но глаза не сразу привыкли к странному серебристо-голубому миру.
Слева на холме, в километре от нас, я разглядел белые домики. А справа и впереди, занимая половину пространства, стояла туманная мерцающая стена. И неясно было: вблизи она или очень-очень далеко. Только то, что находилось совсем рядом, я видел отчетливо: кусты и нагромождение камней.
Не знаю, что меня толкнуло, но я моментально решил забраться на камни и осмотреться. Держа в руках раковину, я по гранитным уступам взбежал наверх и тут услышал Володькин крик:
- А я?! Подожди, я с тобой!
Чтобы успокоить его, я обернулся. Из-под ноги выскользнул камень. Я шагнул в сторону, однако нога не нашла опоры. Качнувшись, я замахал руками… и ухнул в пустоту.
4
У меня есть приятели-альпинисты, кое-чему я у них научился. Извернувшись, я ухватился за каменный карниз. Раковина, конечно, улетела, но мне было не до нее. Острый толчок опасности как бы встряхнул меня, и я сразу все понял. Понял, что туманная стена с лунными искрами - это океан и что я повис на краю обрывистого берега - видимо, очень высокого. И если разожму пальцы, грохнусь об утесы или окажусь под водой (а какой из меня пловец в сапогах и плаще?).
- Володька! - сдавленно крикнул я. Но, услышав, как из-под ног у него посыпались камешки, испугался: - Не подходи, сорвешься!
Это было глупо. Кто, кроме него, мог помочь?
Ну а он? Разве он вытащит? Я висел на закаменевших пальцах и чувствовал, какое нескладное и тяжелое у меня тело.
Что внизу, я не видел. Видел только перед носом темный камень. Ноги болтались и не находили, за что уцепиться.
- Сейчас! - крикнул Володька. - Не бойся!
Я отчаянно попытался подтянуться, но пальцы едва не сорвались. Я поднял лицо, но увидел над собой лишь каменный козырек.
- Тихо ты, - почти со слезами сказал Володька. - На, держи.
По пальцам левой руки, по кисти скользнула и закачалась у щеки знакомая веревочка. С узелками и петлей на конце. Умница Володька!
Я знал, что капроновый шнурок выдержит меня. Ухвачусь, раскачаюсь, заброшу на карниз локоть и ногу. Володька вцепится в плащ, поможет выбраться… Только удержу ли я в ладонях тонкую скользкую веревочку?
Из последних сил я вцепился в камень правой рукой, а левую освободил на миг, сунул в страховочную петлю и сжал узелки. Но правая рука подвела: пальцы сорвались. От рывка узелки выскочили из ладони, тонкая петля затянула кисть, и я повис, вращаясь на шнуре.
Режущая боль была такой дикой, что я ничего не увидел, хотя сделал на веревке полный оборот.
Я застонал и схватился правой рукой за шнур, повыше петли. Он был совсем тоненький и гладкий, не удержать. А до узелков теперь не дотянуться. Боль от кисти уже подкатила к плечу, и я побоялся, что потеряю сознание.
"Не смей", - сказал я и широко открыл глаза. Я опять висел лицом к обрыву, но ниже, чем раньше: веревка опустилась приблизительно на метр. Зато недалеко был выступ: если раскачаться, можно встать на него и ухватиться за гранитный гребешок. Лишь бы выдержать!
- Володька! - со стоном крикнул я. - Ты хорошо привязал?
И услышал глухой, хриплый какой-то ответ:
- Я не успел… Я держу.
На миг я забыл даже про боль. Ужас бывает сильнее боли.
- Отпусти! - приказал я.
Мне вовсе не хотелось в герои, и я не мечтал о подвиге. Я даже успел всей душой понадеяться, что, может быть, падая, зацеплюсь за какой-нибудь выступ. Или свалюсь в воду и все-таки выберусь. А Володьке не выбраться. Он-то уж точно грохнется насмерть, если сорвется.
- Отпусти сейчас же!
- Не отпущу… Выбирайся…
- Брось, ты не удержишь!
- Удержу. Я ногами зацепился. - Он говорил глухо и с трудом.
Какие же отчаянные силы появились у него, если своими тощими ручонками он удерживал меня - взрослого тяжелого дядьку!
Я представил, как тугие капроновые пряди врезаются в Володькины ладошки, и закричал изо всей мочи:
- Брось веревку!!
- Не брошу, - сказал он и, кажется, заплакал.
Тогда я от страха за него и за себя, от боли и отчаянья начал орать на Володьку. Орал и висел неподвижно, потому что чувствовал: если чуть качнусь - Володька сорвется с каменной площадки. Потом оборвал крик. Вспомнил про нож.
Опять я повис на левой руке, (она уже онемела в петле), сунул правую ладонь в карман, ухватил рукоятку. Все напряглось во мне от предчувствия жуткого падения. Но я же не погибну, нет! Рывком я сбросил с клинка ножны и тяжелым отточенным лезвием рубанул натянутый шнур…
Я им гвозди рубил когда-то, этим ножом. Но от Володькиной веревочки клинок отлетел, как от стального троса. Упругая отдача вырвала нож из ладони.
Несмотря на все отчаянье и страх, я так изумился, что повис, как мешок. Нож тихо звякнул где-то далеко внизу. Это привело меня в чувство. Я опять хотел заорать на Володьку, но почувствовал, что меня поднимают. Перед глазами появился край обрыва, потом чьи-то пальцы яростно ухватили мой плащ и потянули вверх. Я уцепился за карниз локтем, лег грудью, забросил колено. Перевалился через левое плечо на спину и от последнего толчка боли закрыл глаза.
Видимо, с полминуты я все же был без сознания. По крайней мере, не помню, как снимали у меня с запястья петлю. Я ощутил прикосновенье прохладной мякоти к содранной коже. Эта прохлада всосала в себя и растворила боль. Только щекочущие мурашки бегали по левой руке, словно я ее отлежал.
Я открыл глаза и увидел Володек. Двух Володек. Они стояли надо мной рядышком. Один Володька был в своей штормовке, а другой - в светлой шелковистой рубашонке, подпоясанной тонким блестящим ремешком.
- Ну, ты чего? - жалобно сказал Володька в штормовке. - Ты живой?
А Володька в рубашке сел на корточки и поправил на моей руке накладку из влажных листьев. Под луной вспыхнули его светлые волосы. И хотя лицо осталось в тени, я все равно узнал. Сразу же. Он засмущался и спросил:
- Ну, как ваша рука? Не сильно болит?
- Василек! - сказал я почти с испугом. - Ты что? Ты почему говоришь мне "вы"?
Он улыбнулся знакомой своей улыбкой: нерешительной, но очень славной.
- Ну… ты такой большой теперь.
В самом деле! Он же никогда раньше не видел меня большим. Валерка видел, а Братик - ни разу. Я всегда приходил к нему мальчишкой. Двенадцатилетним пацаном с выгоревшими волосами и засохшими ссадинами на острых локтях…
- Ну и что же, что большой! Какая разница, Василек!
- Все равно глупый, - негромко добавил Володька.
Я не рассердился. Мне стало вдруг очень стыдно, что я, такой здоровенный, раскис и валяюсь перед ребятами. Я вскочил. Боль опять прошила руку, но я сдержался.
- Не скачи, снова загремишь, - хмуро предупредил Володька. - Лучше погляди, куда ты собирался лететь.
Далеко внизу штурмовали берег длинные водяные валы, и между утесами вырастали белые деревья: это вставали громадные столбы брызг. Только сейчас я понял, что в воздухе висит шум прибоя. Он был такой ровный, что казался частью тишины.
От края обрыва до прибоя было не меньше сотни метров.
- Ну, что? - сумрачно сказал Володька.
- Как ты меня удержал? - тихо спросил я.
Володька шевельнул плечом. Потом объяснил:
- Вон видишь камень? Я на нем лежал на спине. А ноги согнул и цеплялся за край…
Значит, он лежал навзничь, на этой квадратной глыбе. Острая каменная грань врезалась ему под коленки, а веревка, намотанная на руки, срывала с ладоней кожу…
- Хорошо, что он подоспел, - шепотом сказал Володька и кивнул на Братика. - Сразу как вцепился тебе в воротник…
Два таких малька - и вытянули меня.
- Покажи руки, Володька.
Он ворчливо объяснил:
- Видишь, я штаны держу. Если отпущу, свалятся.
Он и правда еще не успел подпоясаться веревочкой.
- Никуда штаны не денутся. Покажи ладони.
Володька вздохнул, надул живот, чтобы штаны и вправду не съехали, и протянул руки. На ладонях были темные полосы. Но не такие страшные, как я ожидал.
Подошел Братик и застенчиво объяснил:
- Мы сразу листья приложили. Это черепашья трава, ее здесь много. Она тут же залечивает.
Это я и сам чувствовал: боль в руке опять утихла.
Володька подобрал с камней свою веревочку.
- Хорошая ты моя. Надежненькая… А этот вредный дядька тебя ножом. Тоже мне, Смок Беллью…
- Откуда ты знаешь про нож? Ты же не видел.
- "Откуда"… Догадался. Мало ли чего я не видел? Зато слышал много… Как ты там висишь и ругаешься.
- Прости, малыш, - сказал я.
- Ладно, уж, - снисходительно буркнул Володька и запоздало огрызнулся: - Сам малыш!
Братик засмеялся. Тогда засмеялся и Володька, и они посмотрели друг на друга.
А я обрадовался и рассердился. Рассердился на себя - за то, что до сих пор как бы в плену у жуткого случая. Все кончилось хорошо, сколько же еще вздрагивать? А обрадовался потому, что наконец понял: вот же он, Братик! Самый настоящий!
Теперь самое время начаться главным событиям. Не зря же Валерка послал нам раковину! Не для того же мы с Володькой пришли сюда, чтобы я поболтался на веревочке!
Было уже две Сказки: одна печальная и ласковая, другая - жестокая, но с хорошим концом. Должна быть, и третья. Неизвестно какая, но должна.
…А Володька и Василек все смотрели друг на друга, словно шел между ними молчаливый разговор.
- Вы хоть познакомьтесь, - сказал я.
Володька небрежно глянул на меня.
- А чего нам знакомиться? Мы и так знаем.
Он взял Братика за руку, и мы стали спускаться с камней.
На ходу Володька негромко сказал Братику:
- Он про тебя много рассказывал… Тебя Васильком зовут? А можно Васькой?
Я поморщился. Но Братик сказал весело и просто:
- Можно, конечно.
Мы пошли по тропе среди травы. Я шагал сзади и видел только ребячьи затылки, освещенные луной. Оба лохматые и порядком заросшие. Темно-русый Володькин и совсем светлый Василька. Но я представлял, какие у Володьки и Братика сейчас лица. Володька пытается скрыть стеснительность за беззаботной улыбкой, а Василек поглядывает на него сбоку - смущенно и слегка нерешительно: кажется, хочет что-то сказать.
Наконец он проговорил вполголоса:
- Я про тебя тоже слышал…
- Он рассказывал? - торопливо спросил Володька.
- Он тебя во сне звал… В тот раз, после боя…
Володька перестал, кажется, улыбаться. Братик сказал:
- Я тогда и понял…
- Ну… какой ты.
Володька помолчал и скованно спросил:
- Какой?
- Ну, такой… - Братик опять засмущался и не сразу нашел ответ. Потом серьезно сказал: - Как твоя веревочка…
Володька сбил шаг, и у них с Васильком дрогнули сомкнутые руки. Но не разорвались, а сцепились покрепче - ладонь в ладони.
Мне стало даже капельку обидно, что они идут рядом, а я один остался. Но в этот же миг Братик и Володька обернулись.
- Догоняй, - сказал Братик. - Ты не устал?
А Володька сурово заметил:
- Надо вместе ходить, а то опять куда-нибудь свалишься… Беда с этими взрослыми: ноги длинные, а толку никакого.
Я обрадованно догнал их, и они ухватили меня за руки с двух сторон. И пошли, крепко прижавшись ко мне. Может быть, потому, что тропа была неширокая, а по краям стояли высокие стебли с жесткими зубчатыми листьями.
- Василек, а что случилось? - спросил я. - Вы позвали…
- Ничего не случилось, - беззаботно сказал он. - Ну, ничего такого… Скоро дальнее плавание, на целый год. Брат хотел повидаться перед уходом.
- А как вы послали раковину? - вмешался Володька.
Все так же беззаботно Братик объяснил:
- Их посылают по солнечным лучам, когда полуденный ветер… Брат знает, он эти хитрости изучал, а я пока не разбираюсь.
- Мы к нему идем? - спросил я.
- К нему.
5
Скоро мы вошли в поселок. Белые домики с полукруглыми окнами и множеством деревянных лестниц в беспорядке толпились на склоне холма. Склон опускался к морю. По берегу шла высокая набережная. Она была выложена бугристыми плитами. Вдоль набережной стояли шесты, и между ними тянулись развешанные сети. На сетях, как выловленные в море, серебряные монетки, сверкали крупные рыбьи чешуйки.
В лицо нам дул теплый ветерок, сети медленно качались. Пахло бочками из-под рыбы, сладковатой травой и морской солью.
Володька вертел головой, и глаза у него блестели.
Изредка попадались навстречу мужчины в кожаных шляпах и полосатых фуфайках. Без удивления провожали нас взглядами.
Море шумело, и брызги иногда перелетали через парапет набережной.
У самого моря, за парапетом, поднимался еще один дом, не похожий на другие. Он был темный, с тремя рядами узких решетчатых окон, с тяжелыми звериными фигурами и узорчатыми фонарями на выпуклом фасаде. И я вдруг сообразил, что это высокая корма парусного корабля.
Мы подошли ближе. Округлый борт с балюстрадой навис над нами. На плиты набережной был спущен гибкий трап.
По трапу сбежал к нам Валерка.
Он без улыбки взял мои ладони и сказал:
- Здравствуй.
И Володьке сказал "здравствуй". Как давно знакомому. Володька смущенно засопел.
Валерка выглядел старше, чем в прошлый раз. Было ему на вид лет пятнадцать. Над губой темнели волоски, лицо стало худым и казалось очень смуглым. Он был в узкой черной форме. На плечах и рукавах его короткой куртки неярко блестело серебряное шитье. На боку висел тонкий палаш в черных ножнах.
- Он капитан? - шепотом спросил Володька у Братика.
Валерка услышал и улыбнулся:
- Штурман…
Мы поднялись по трапу, и несколько личностей пиратского вида почтительно расступились перед нами. Валерка привел нас в просторную каюту. Мягким, но сильным светом горела круглая лампа, подвешенная к выгнутой балке потолка. На широком столе были раскинуты карты. На картах спал большущий рыжий кот.
- У, какой! Больше Митьки, - с завистью сказал Володька.
- Это Рыжик наш, - сказал Братик.
Он потянул Володьку на обтянутую кожей койку, а мы с Валеркой сели у стола.
Была в нас какая-то скованность.
- Ты не сердись, - проговорил Валерка. - Я не встретил… Третий день погрузка, а сегодня еще подвязывали паруса.
Братик встрепенулся:
- Уже сделали? Мы пойдем, я покажу Володьке корабль!
Они вмиг исчезли из каюты. Я с тревогой посмотрел вслед.
- Да ничего, - успокоил Валерка. - Там кругом матросы…
- Значит, отстроили все же корабли, - сказал я.
- Да. Это сумели…
- И теперь в плаванье? Далеко?
- Далеко… Почти наугад. Говорят, на юге есть большой материк. А что там, никто не знает. Может быть, на нем целые страны, и люди лучше нас живут. И умнее… Ты ведь знаешь, как мы жили: все на свете провоевали. Что помнили - забыли, что умели - разучились. Теперь открываем планету заново.
- Но главное, что плывете. Ты штурман теперь… А Братик?
Валерка вздохнул и прикусил нижнюю губу. Посмотрел на меня жалобно, как маленький.
- Ему нельзя плыть.
- Опасно?
- Не то, что опасно. Смертельно.
Я, не понимая, молчал.
- Мы пойдем через полуденную черту, - сказал Валерка. - Там бешеное солнце, стальные лучи. Взрослые могут вытерпеть, а такие, как Василек… Понимаешь, у них не выдерживает кровь. Становится желтой, как лимонный сок, жидкой делается. Из любой царапинки бежит без остановки. Даже старые шрамы будто тают и начинают кровоточить. А ты ведь помнишь, у него на плече…
Еще бы не помнить! Этот жуткий треугольный глазок от рапиры гвардейца…
- Как же Братик будет без тебя? - спросил я.
- Вот так и будет, - печально сказал Валерка. - Поживет с Рыжиком у рыбаков.
Легко сказать "поживет у рыбаков". Это Василек-то, у которого старший брат - единственный свет в окошке!
Но тут я вспомнил, какой Братик сегодня. Он вовсе не казался печальным. Смеялся, прыгал. Я удивленно посмотрел на Валерку, и он понял. Он сказал:
- Все уже было. Сколько слез пролилось… Но мы собираемся давно, и он привык к мысли, что мне придется уплыть. И он твердый все-таки… А сегодня еще вы пришли, вот он и радуется.