Той осенью Юля навсегда перестала писать стихи. Здесь не было прямой связи со смертью отца. Просто она стала гораздо взрослее и серьезнее, однажды перечитала все свои сонеты и баллады о дальних островах и влюбленных флибустьерах и поняла, какая это чушь. На свете и так полным-полно скверных стихов (даже напечатанных), зачем же еще увеличивать и без того несметное их количество? Зачем маяться над глупо-напыщенными своими строчками, когда другие люди написали столько замечательных стихотворений и поэм?!
И романов!
И рассказов!
И вообще всяких удивительных книжек!
Книги Юля полюбила в те дни еще больше. И теперь в споре с самой собою все сильнее склонялась к решению, что быть ей не географом, не бродягой-геологом, а тихим и усидчивым работником библиотеки (а потом, может, и ученым-библиографом). Потому что в походах любила она не открытия, не находки всякие, не выкапывания минералов, а просто пути-дороги. И красоту этих дорог, лесов, озер и скал. Костры на привалах. Чуткие переборы ночных гитар среди дремлющих палаток. Утреннее солнце над росами и хитроватую желтую луну, что сквозь черные ветки поглядывает на притихших у огонька ребят… Но ведь такое любованье и бродяжничанье не сделаешь своей работой. А книги - это была целая жизнь. Надолго, навсегда. До самой старости. Потому что, когда ты с книгами, ты сразу с тысячами разных людей. А Юле были интересны все человеческие жизни, во все времена, хотя со стороны она казалась сдержанной и даже замкнутой. Не только с посторонними, а даже и с друзьями. В туристской секции Юлю Молчанову звали Молчулия, ловко соединив имя, фамилию и характер. А иногда и Гран-Молчулия - имея в виду ее рост и отличие от Пти-Молчулии - тоже очень сдержанной, но маленькой Юльки Карпенко…
Впрочем, сдержанность Юлина не была сумрачной. Иногда Гран-Молчулия на привалах дурачилась не хуже мальчишек-пятиклассников. И песни у костра пела вместе со всеми…
Библиотечную работу Юля не считала ни однообразной, ни "малопрестижной". На чужие суждения о "книжных червях" и "библиотечных крысах" плевать она хотела. А что зарплата будет так себе, то здесь причин для тревоги она не видела. Проживет! Во-первых, при ее внешности лишние наряды все равно ни к чему. Во-вторых… несмотря на внешность, не будет же она до конца дней жить только с мамой…
А как она будет жить? Где?
Скорее всего, в каком-нибудь приморском городе. Лучше всего на Дальнем Востоке. Светлая библиотека с застекленным фасадом будет стоять на склоне сопки - оттуда, с высоты, открывается вид на синюю бухту с белыми теплоходами, деловитыми буксирами и портовыми кранами… Конечно, среди множества судов Юля будет легко узнавать его корабль, когда он станет возвращаться из дальних рейсов… А пока он в рейсе, она будет ждать, грустить по вечерам, а днем выдавать неугомонным ребятишкам из соседних школ самые лучшие книги,
проводить читательские конференции и… по выходным и во время отпуска опять же отправляться в походы по тамошним заповедным местам…
Помечтав так минут пять, Юля беспощадно обсмеивала себя за бестолково-детскую наивность, по-взрослому напоминала себе, что жизнь, скорее всего, окажется совершенно не такая: никаких библиотек над морем нет, мальчишки будут терять и рвать книги и курить потихоньку в библиотечном коридоре, времени на туристские развлечения не останется, а он …
Он между тем, как и хотел, поступил в Калининградское высшее морское училище рыболовного флота. И приезжал на каникулы, сверкая шевронами и якорями (от блеска которых растопыривали глаза и распускали губы все знакомые и незнакомые девицы). Приезжал он нечасто и ненадолго - осенью и зимой отпуска короткие, летом - практика. Переписывались они аккуратно, однако письма получались суховатые и все как-то о делах, а вовсе не о каких-то там чувствах. У нее - про училище и про то, где теперь бывшие одноклассники. У него - про занятия штурманскими науками и плавания. Но если в Юлиных письмах была скрытая неловкость и скомканность, то в Юркиных - спокойствие и краткая деловитость.
Ни о каких семейных планах Юрка не писал и не говорил. Даже в шутку. То ли считал прежние разговоры дурашливой болтовней (и думал, что Юля так же считает), то ли, наоборот, полагал, что все решено и нечего зря тратить слова. А может быть (Юля догадывалась об этом, все-таки она его характер-то изучила), он отчаянно стеснялся писать о главном. Несмотря на всю свою решительность, в каких-то вопросах он был до безобразия деликатен. Целоваться тогда полез, дубина такая, потому что вроде бы игра была, а потом, когда принес букет на день рождения, краснел, как эти самые розы…
В общем, поди разберись! Да и в чем разбираться? Откуда она взяла, что у Юрки есть к ней что-то, кроме обычного приятельского отношения? Если есть, мог бы сказать, в конце концов, а то чурка какая-то… И Юля прошлой осенью назло ему (а также потому, что любопытно и приятно) поддалась ухаживаниям длинного изящного "политехника" Бори Шуйского, знакомого по туристскому клубу "Азимут". Значит, не такая уж она уродина, если Боря что-то в ней нашел!
Они ходили в кино, на выставку местной живописи и в кафе-дискотеку. И завистливые бывшие одноклассницы шепотом удивлялись им вслед.
А Юрка, прилетев на Октябрьский праздник, два дня спокойно и снисходительно смотрел на это безобразие. На третий день он встретил Юлю и Бориса в скверике у городского театра, и в руке у него был прямой железный стержень.
Юля обомлела от страха и за Бориса, и, главное, за Юрку: попадет балда в милицию и прощай училище. Но все кончилось очень деликатно. Юрка улыбнулся, взял под козырек, потом под носом у слегка побелевшего Бори крепкими пальцами завязал на восьмимиллиметровой проволоке изящный узел, который на флоте называется "беседочный", а у туристов и альпинистов - "булинь". Затем он подарил стержень с железным узлом Боре на память, а Юлю взял под локоть и сказал:
- Извините, у нас дела.
Обмякшая от переживаний Юля покорилась молча и только через сотню шагов жалобно сказала:
- Ох и нахал…
- Я понимаю, - сочувственно отозвался Юрка. - Нахал и хлыщ. Конечно, ты стеснялась ему это сказать, вот я и решил помочь.
- Ты нахал! - уже решительно уточнила Юля.
Юрка остался невозмутимым:
- Да? А я думал, что нахальство - когда человек приезжает на несколько дней, а у него под носом такой спектакль.
- Тебе не кажется, что это мое личное дело?
- Кажется. Вот я и не вмешивался в него целых два дня.
- А зачем вмешался?
- Ну… - Он еле заметно усмехнулся. - Я же понимал, что тебе это будет приятно.
- Нахал, - сказала Юля третий раз, потому что ей на самом деле было приятно (хотя и жаль чуточку Борю Шуйского).
Юрка снисходительно разъяснил:
- Я же понимаю: бывает скучно одной, поразвлекаться хочется. Я ничего, не против. Только знай меру.
Это было уж совсем чересчур! И Юля собралась выпалить Юрке все свои мысли о его бессовестной наглости. Но одумалась и только ехидно спросила:
- А ты там тоже "развлекаешься"?
- Там некогда, - вздохнул он.
- Ах, только поэтому.
Он не обратил внимания на издевательскую нотку. Серьезно спросил:
- Как ты думаешь, куда распределение просить? Можно остаться в "Запрыбхолоде" на Балтике, можно на Тихий океан.
- А я почем знаю?
- На Восток лучше. Но больше хлопот, конечно. Стариков придется перевозить и девчонок… А твоя мама согласится?
- А… моя-то мама при чем?
- А ты что, одну ее тут оставишь?
- Нет, ты в самом деле чудовищный и безграничный нахал. Ты меня-то спросил?
Он посмотрел на нее, пожал плечами:
- Все-таки женская психика - загадка… Ладно, получу диплом, тогда уточним.
…Летом он приехать не смог - курсанты сразу после сессии уходили в дальнее плавание - аж до самой Канады. Готовилась международная гонка больших учебных парусников. Так она и называлась операция "Парус". Юрка вызвал Юлю к телефону, слышимость была неважная, минут на разговор отводилось немного, и весь разговор этот свелся к тому, что Юля уедет в Верхоталье на практику, а он ей обязательно туда напишет. Потому что она ему писать не сможет: куда пошлешь письмо? "Атлантика, до востребования"?
- Ну и вот… - вздохнула Юля. - Было это в мае, а уже август к концу пошел. А писем нет ни одного… Я-то думала, их здесь целая пачка лежит… Может, случилось что в плавании? Ураган какой-нибудь…
- Если бы что случилось с "Крузенштерном", про это бы в газетах написали, - утешил Фаддейка. - Это же такой знаменитый корабль. Просто почта барахлит. Бывает… Юль, а у тебя его карточка есть?
Юля кивнула. Дотянулась до сумки, достала конверт, а из него - снимок.
Фаддейка разглядывал его недолго, но внимательно. Одобрительно сказал:
- Ничего он у тебя. Красивый.
Юрка не был красивый: скулы торчащие, нос сапогом, светлая клочкастая прическа. Но это был Юрка, и Юля не возразила. Кроме того, Фаддейка имел в виду, наверно, красоту курсантской формы.
- А это сестры его? - спросил он.
- Да… - Юрка был снят с обеими девчонками. - Они в нем души не чают. До десятого класса так и таскались за ним, как хвостики.
- Старшую как зовут? - деловито поинтересовался Фаддейка.
- Ксеня… Славная такая. Маргарита вредная стала, как подросла, а эта спокойная, умница. Твоя ровесница.
- Вижу, - коротко ответствовал Фаддейка. Повертел в пальцах конверт. - Говоришь, писем нет, а это что?
- Это же старое еще, весеннее. И даже не мне, а сестрам, посмотри внимательно! Я конверт у девчонок взяла, потому что индекс училища забыла…
- Юль, он напишет, ты про это не бойся, - сказал Фаддейка. - Ты на него посмотри: это человек надежный.
СТАРАЯ МОНЕТА
Утром Фаддейки дома не оказалось. Кира Сергеевна объяснила, что раным-рано за ним пришли двое мальчишек с соседней улицы. Там они строят не то плот, не то фрегат с громким названием "Беллинсгаузен", и Фаддейка у них главный советник.
- А правда, что Беллинсгаузен ваш предок? - поинтересовалась Юля.
Кира Сергеевна только рукой махнула. Она была не в духе. Юля знала почему: у старшей дочери начались нелады с мужем, а сын написал, что после армии хочет остаться во Владивостоке: влюбился и думает жениться…
Когда Юля шла Песчаным переулком к берегу, ей показалось, что за деревьями мелькнула морковная майка. Но далеко было, не разглядела. А на углу Песчаного и Береговой она услышала скандальный крик:
- Ну чего ты! Чего надо! Пусти, балда лысая, все равно ничего у меня нет!.. Пусти лучше, я укушу!
У забора, за пыльными кустами желтой акации опять мелькала знакомая майка, да и голос был Фаддейкин. Юля ринулась через кусты.
Длинный, стриженный наголо парень держал Фаддейку за штаны, обшаривал его карманы и равномерно отпускал ему аккуратные щелчки. Фаддейка извивался и подпрыгивал. Один кед его слетел и застрял среди веток.
Юля скачком преодолела три метра и ладонью длинно, с оттяжкой, вытянула хулигана по упругой шее. Тот икнул, завалился в кусты и завопил:
- Ты что, идиотка! С перепоя, что ли?! Глиста бешеная!
Юля шагнула к нему. Парень сделал кувырок назад, проломился сквозь ветки и скачками бросился вдоль берега. Оглядывался и орал:
- Психопатка! Оба вы! Фадька, я тебе припомню!
Юля мчалась за ним, и оба бежали очень быстро, но Фаддейка догнал ее и повис на локте.
- Да подожди ты! Ну, постой! Не надо, он же понарошке!
Юля остановилась, запальчиво дыша.
- Что понарошке?
Фаддейка хмыкнул:
- Успокойся…
И пошел обратно, к злополучной лужайке в кустах. Встрепанный, измятый, без одного башмака. Майка скособочилась, гольфы сползли, один съехал с ноги наполовину и волочился по доскам тротуара.
Юля мигала и шла следом.
Фаддейка отыскал в ветках кед и покосился на Юлю. Стрельнул искоркой.
- Похоже получилось, да? Я его нарочно подговорил, а вообще-то он никогда не дерется. Это Санькин брат…
Юля еще шумно подышала, почистила платье и сухо спросила:
- Зачем такой спектакль?
Фаддейка вытряс из кеда сухие стручки, крепко дунул в него, старательно натянул кед на ногу, потоптался и глянул на Юлю с виноватинкой, но и опять же с искоркой.
- Я посмотреть хотел, что ты будешь делать.
Юля представила, как она выглядела в этой дурацкой погоне, и застонала про себя. А отвратительному Фаддею сказала:
- Хотел узнать, что я буду делать? Иди сюда…
Он засопел и подошел с послушным лицом. Юля крепко взяла его двумя пальцами за круглое холодное ухо. Фаддейка покорно зажмурился, но из-под ресниц левого глаза опять скользнула искорка.
- Ладно… - выдохнул Фаддейка.
- Что "ладно"?
- Дергай…
- Авантюрист рыжий, - сказала Юля. Отпустила ухо, заправила на Фаддейке майку, отряхнула от мусора и сухих листьев пятнистые шорты и заодно хлопнула. - Нет, ты меня в гроб загонишь.
Он хихикнул, но тут же серьезно объяснил:
- Я хотел проверить, очень ли ты надежная…
Юля опять потянулась к облупленному уху. Фаддейка отскочил.
- Зачем тебе моя надежность? - сердитым голосом спросила Юля.
- На одно дело пойдем. Понимаешь, там риск.
- А ты меня спросил, пойду ли я "на дело"?
- Пойдешь, конечно.
- Фигушки. Опять на ночное кладбище или еще куда-нибудь. Или в плавание на вашем "Беллинсгаузене". Вместо мачты меня поставите… Нет уж, у меня морских предков не было.
- Это сухопутное дело, - успокоил Фаддейка. - Вечером узнаешь.
В конце рабочего дня он явился в библиотеку с мотком бельевого шнура на плече.
- Здрасте, Нина Федосьевна. Юля уже кончила работу?
- Забирай свою прекрасную даму, - улыбнулась Нина Федосьевна. - Юля, а говорят, что рыцари на свете повывелись.
- Это не рыцарь, а пират. Знаете, что он утром учудил? - Она увидела укоризненный Фаддейкин взгляд. - Ладно уж, молчу…
На улице Фаддейка зашагал впереди. Не к лестнице, а в другую сторону.
- Могу я хотя бы узнать, куда меня ведут? - хмуро спросила Юля.
Не оглядываясь, Фаддейка объяснил:
- Тут недалеко стена и остатки башни. От крепости остались… Недавно земля сползла, а в камнях щель открылась. То ли ход какой, то ли подземелье там. Надо же узнать! Щель узенькая, но я пролезу… Привяжусь веревкой, а ты меня вытащишь, если что случится…
- Еще чего! Никуда я не пойду! И тебя не пущу одного!
- Вместе мы все равно не сможем, ты не пролезешь.
- Не выдумывай! - с непритворным страхом сказала Юля. - А если там обвалится?
Фаддейка оглянулся и поддернул шорты - они сползали под тяжестью длинного фонарика, который торчал из кармана.
- Я мог бы ребят позвать, да не хочу раньше срока всем разбалтывать. Вдруг там открытие какое-нибудь…
Юля решительно заявила:
- Я сейчас утащу тебя к Кире Сергеевне и попрошу снова запереть в чулане, пока дурь из твоей головы не вылетит.
На ходу Фаддейка небрежно разъяснил:
- Я посижу и скажу, что она вылетела. А как выйду - сразу сюда, один-одинешенек. И если будет несчастное происшествие, тебя совесть замучает.
- Ну что ты за бессовестное созданье, - жалобно проговорила Юля…
Фундамент развалившейся башни уходил в толщу речного обрыва. Обвалившийся земляной пласт открыл его нижнюю часть. Среди гранитных валунов, переложенных кирпичами, в самом деле чернела щель - около метра в длину, а шириной как раз для тощего пацаненка. Увидеть ее можно было, если заглянешь с обрыва вниз. А чтобы попасть в нее, надо или спуститься метра на три от основания башни на веревке, или снизу, от воды, забраться метров на пятнадцать по отвесу.
Фаддейка деловито и неумело начал обвязывать себя под мышками.
- Дай-ка, - обреченно сказала Юля и сделала ему альпинистскую страховку. - Ох, в недоброе дело ты меня втягиваешь…
- Да не бойся! Если там узко, я далеко не полезу.
Юля с нехорошим чувством и со вздохами забралась на обломки башни. Земляная площадка среди камней поросла пыльной травой.
- Хотя бы дал сходить переодеться… - уныло проговорила Юля и легла в эту траву в своем сером платье.
- Ага. И дома ты проговорилась бы тете Кире, - проницательно заметил Фаддейка. - Держи веревку, я пошел…
Держать было нетрудно: весу в Фаддейке, как в котенке. Царапая о камни живот и колени, цепляясь за трещины в камнях, Фаддейка начал спускаться по кладке фундамента. Сразу же сорвался и повис на шнуре. Над пятнадцатиметровой пустотой. Не пикнул.
"Ох, что я, дура, делаю", - подумала Юля. Но спустила Фаддейку до щели. Потому что была уверена: иначе он полезет один, без страховки.
Фаддейка воткнулся в щель плечом, поелозил, влез в нее наполовину. Потом выбрался опять, глянул снизу на Юлю и пообещал:
- Я далеко не пойду!
- Если что дерни три раза, я потащу! А если я сама три раза дерну - значит, вылезай!
- Ага! Я пошел!
И он исчез. Двадцатиметровый капроновый шнур быстро заскользил у Юли в ладонях: видимо, проход был свободный, и Фаддейка лез по нему без остановки. В полминуты ушло на глубину больше половины веревки.
Потом она перестала скользить.
- Эй, Фаддейка! Как ты там?! - крикнула Юля со страхом и без особой надежды, что он услышит. Кажется, из земных недр донеслось что-то вроде "уор-мр-м…". "Нормально"? Или послышалось?