- Ты что… Ты с ней знаком?
- Вот еще! Просто взял и написал письмо. Адрес-то ты мне показывала. Помнишь, на конверте?
- Ох… И что? Что ты написал? - У Юли от радости и от какого-то детского стыда горячим воздухом обдувало лицо.
- Ну, что… Очень просто. - Фаддейка опять пожал плечами и на ходу будто прочитал по листу: - "Здравствуй, Ксеня. Тебе пишет один мальчик, Фаддей Сеткин из Верхоталья. У нас в библиотеке работает на практике студентка Юля Молчанова. Она ждет писем от твоего брата Юры, а их все нет. Она очень волнуется. Напиши, пожалуйста, что известно о Юре. Если он больше ей не хочет писать, лучше уж сразу ей сказать, чем она так мучается…" Вот и все…
- Ух ты, Фаддеище… И она ответила?
- Ох, ну до чего же ты тупая в голове. Я же говорю: сегодня пришло письмо!
- И что в нем?
- То, что Юрочка твой уже два раза звонил из Калининграда и спрашивал: куда ты провалилась? Ни ответа, ни привета…
Чтобы унять булькающую, пузырчатую, как кипящее молоко, радость, Юля поспешно рассердилась:
- Балда он путаная… А ты тоже! Вот натреплю твои ухи!
- За что?! - от души возмутился Фаддейка.
- За письмо!.. Нет, ты молодец, но зачем последние-то слова? Что я мучаюсь…
- Чтобы все было ясно… - и тут, как всегда, хихикнул и подставил оттопыренное ухо: - Дерни и успокой душу. В любовных делах всегда невиноватые страдают.
Юля засмеялась и щелкнула по уху ногтем:
- Пыль отряхни… Ох, какой ты все-таки молодчина, Фаддейка.
- Я-то молодчина. А ты? Почему ты сама не додумалась им домой написать? Или позвонила бы с почты! У них же телефон…
- Я… не знаю, - вздохнула Юля. - Это как-то… ну, не знаю я.
- Сказать тебе, кто ты? - сурово спросил Фаддейка. - Или сама понимаешь?
- Понимаю. Дура, - с радостной покорностью призналась Юля.
Он сказал снисходительно:
- Ладно уж. Во всех книжках написано, что влюбленные всегда глупеют.
Юлина радость быстро успокаивалась. Не то чтобы тускнела, но уже не пузырилась, не фыркала ликующими брызгами, как в первые минуты. В ней появились уже капельки печали. Наверное, оттого, что вспомнились все тревоги, тоскливые мысли… Но без них, без тревог-то, разве проживешь?
- Да не влюбленная я… - грустновато сказала Юля. - Влюбленность - это так… ну, легонькое что-то. А у нас как-то все по-другому. Мы даже на свидания толком не ходили.
- Ладно, сами разберетесь, что там у вас, - откликнулся Фаддейка. - Ты завтра позвони. Юрий уже, наверно, дома, на каникулах.
- Ой, конечно… Фаддейка, а ты покажешь Ксенино письмо?
- Ну… то, что про Юрочку твоего, покажу. Там ведь не только про него.
- На-адо же! - не удержалась она. - Про что же еще?
- Некоторые такие любопытные…
- Ах, простите, пожалуйста, сударь… И когда это у вас с ней успели тайны завестись?
- Да ладно, ладно, - усмехнулся он. - Все покажу, ничего там такого нет. Ты уж испугалась…
- Ох и нахал ты, Фаддей!
Он не стал насмешничать и огрызаться, а объяснил серьезно:
- Там еще про разные морские дела. Ксеня-то в парусной секции занимается… Юль, а Юрин "Крузенштерн" в операции "Парус" первое место занял. У Юры теперь золотая медаль есть победительская. Им всем дали, английская королева вручала.
- Ой, правда? До чего интересно…
- Ага… Только там и плохое было…
- Что? - сразу встревожилась она.
- Во время тех гонок одно судно погибло. Английская шхуна "Маркиза". Ее шквалом перевернуло. Семь человек спаслись, а двадцать погибли. И капитан погиб, и его жена, и сын…
Юля шла молча. В своей радости она не могла полностью ощутить горе из-за утонувшей "Маркизы". Умом понимала, что это ужасно и горько, но настоящей боли не было. Что поделаешь, так уж устроен человек. В мире каждый день гибнет множество людей, и страдать за каждого не хватит никаких душевных сил. И все же Юле было неловко - перед Фаддейкой. Он-то, кажется, печалился из-за погибшей шхуны всерьез. Может быть, потому, что был он потомком отважного моряка?
Или потому, что однажды с высоты взглянул на спящую землю и на миг ощутил тревогу за каждого человека? И сказал себе: может быть, я капелька каждого из них?
А может быть, его беспокоила и печалила не только горькая судьба незнакомой английской шхуны? Что-то еще?
Фаддейка - погрустневший, неулыбчивый - шел и будто прислушивался к дальним голосам и звукам - тем, которые он один различал в тишине окраинной улицы.
Так разведчик в пустом поле чутким ухом ловит шелест пролетевшей птицы или дальний-дальний топот коня…
…Стан, лежавший в песках вокруг крепости тауринов, поредел. Каменные хижины и шалаши остались, но кибиток и фургонов теперь почти не было. Многие воины вернулись в свои поселки и в столицу иттов, что стояла на границе Песков и Леса. Многие работали на починке Западной стены. Кое-кто ушел в крепость и поселился там. Таурины не спорили, у них в городе осталось мало мужчин.
…Маршал иттов Фа-Тамир, князь тауринов Урата-Хал и полковник легкой конницы Дах ехали по расчищенной от песка дороге, что широким кольцом опоясывала крепость. Подковы отчетливо стучали по плитам. Эхо разбивалось о серые стены и замирало над красными дюнами. Позванивала сбруя, фыркали кони. Потом в эти звуки вмешались другие - непривычные, незнакомые хмурому пустынному миру под фиолетовым небом: сверху, из-за гранитных оборонительных зубцов, долетели звонкие перекликающиеся голоса и смех. Над краем стены всплыли три воздушных шара - ярко-желтый, розовый и пестро-полосатый. Каждый в поперечнике не меньше воинской сажени, что равна древку тяжелого копья. Судя по блеску, шары были из шелковой бумаги, которой таурины оклеивают стены в богатых домах. Снизу качались на шнурах плошки с горящим маслом,
- Что это? - с удивлением и улыбкой спросил Фа-Тамир.
Улыбнулся и князь:
- Дети забавляются, маршал… Они привыкли к миру быстрее взрослых и радуются каждый день. Все улицы теперь в их власти… Дети вспомнили старые игры, устроили на площади театр из старых шатров, а к весеннему цветению каменного кактуса готовят праздник с масками и факелами…
Опять раздались веселые крики, и еще один шар - алый, с разноцветными звездами - пошел вверх, прямо к маленькому лучистому солнцу.
- Пусть играют, - сказал Урата-Хал. - Может, и мы, глядя на них, скорее привыкнем к тому, что жизнь теперь безопасна.
- Не совсем безопасна, князь, - вздохнул и нахмурился маршал. - Вы и сами знаете, что недавно дикие всадники опять напали на парусный караван…
- Да, знаю… Ваши песчаные волки никак не успокоятся.
- Они не наши, они вне закона, это вам известно, Урата-Хал, - резко ответил Фа-Тамир. И, почувствовав неловкость от этой резкости, перенес недовольство на полковника: - Я удивляюсь, Дах, что твои всадники до сих пор гоняются за Уна-Туром, как слепой шакал за юркими ящерицами. А ты говорил, что вы знаете в песках все дороги.
- Уна-Тур схвачен, маршал, - неохотно отозвался Дах.
- Да?! Когда же!
- Сегодня утром, маршал. Часть людей его ушла, но Уна-Тура и трех волков поймали.
- Где он? Я хочу поговорить с ним, прежде чем его вздернут на копья.
- Простите, маршал. Я готов к вашей немилости, но… мои люди изрубили пленников.
Фа-Тамир осадил коня и в упор посмотрел на старого полковника. Дах сидел в седле согнувшись и опустив голову.
Фа-Тамир медленно спросил:
- Я правильно понял? Сперва схватили, а потом… изрубили? Безоружных!
- Да, маршал. Я не смог удержать их…
Фа-Тамир сказал без гнева, скорее пренебрежительно:
- Зачем эта дикость? Особенно теперь, когда нет войны… Или твои всадники, Дах, превратились в таких же зверей, как волки Уна-Тура?
- Я… - начал Дах, но Фа-Тамир повысил голос:
- Или в сотнях легкой конницы уже нет повиновения и порядка?
- Есть повиновение и порядок, маршал… Но на этот раз я не успел… Воины кинулись на волков сразу, когда увидели, что они сделали с мальчиком…
- С мальчиком?
- Да… Волки поймали мальчика-таурина, который на рассвете пошел в пески ставить силки на кротов.
Князь Урата-Хал встревоженно поднял голову. Дах говорил, не решаясь взглянуть на него:
- Уна-Туру было известно, что мальчик знает подземный ход из песков в крепость. Они хотели, чтобы он показал… Думали во время праздника ворваться в город и устроить резню. Им ведь не откажешь в дикой дерзости, особенно сейчас.
- Мальчик не выдал? - тихо спросил Урата-Хал.
- Мальчик не выдал, князь.
С полминуты всадники ехали молча.
- Почему же в городе никто не знает об этом, даже я? - сумрачно спросил Урата-Хал.
- Утром мой гонец не нашел вас в крепости, князь. А без вашего позволения он не решился никому сообщить печальную весть. Хотел сказать только матери мальчика, но узнал, что две недели назад она умерла… Может быть, и к лучшему, князь. Ее горе было бы страшнее смерти.
- Значит, вам известно имя мальчика?
- На его маленьком кинжале было выбито тауринской клинописью: "Хота-Змейка".
- Ххотаа, - с акцентом повторил Урата-Хал. - Мальчика мы похороним в храме Звездного Круга, где лежат великие предки тауринов. Его именем матери будут называть своих первенцев.
- Простите, князь, - сумрачно проговорил Дах. - Мы не знали, что мать мальчика умерла, и боялись, что она увидит, как волки обошлись с ее сыном. Мы похоронили его в песках, у приметного камня, по тауринскому обычаю - в воинском плаще и с кинжалом.
- Ну что же… - Урата-Хал помолчал и снял шлем. То же сделали оба итта. Князь тауринов сказал им: - Наш обычай не велит беспокоить тех, кого уже приняли пески. Пусть мальчик лежит там. Каждый из тауринов принесет на его могилу большой камень, и вырастет курган выше самой высокой колокольной башни…
- Итты принесут тоже, - отозвался Фа-Тамир. - Прими нашу печаль, князь…
Урата-Хал медленно кивнул и вдруг сказал непонятно:
- Может быть, есть в этом знак судьбы.
- Какой знак, князь? В чем?
- В том, что прекратил эту войну ребенок и последней кровью этой войны была тоже кровь ребенка… Может быть, судьбе достаточно этой жертвы, и она будет милостива к людям?
- Люди сами делают свою судьбу, - возразил Фа-Тамир. - И люди есть всякие. Остатки сотни песчаных волков будут еще долго рыскать в дюнах, и кровь, наверно, не последняя… Это я не в упрек тебе, Дах. Просто хочу сказать, что рано закапывать все мечи… И послушайте мой совет, великий Урата-Хал…
- Слушаю, маршал.
- Не разрешайте детям выходить из города без охраны. Да и взрослые пусть не ходят в одиночку.
- Я уже понял это… но меня беспокоит вот что, Фа-Тамир. Почему вы позволили юному Фа-Дейку уехать так спешно и совсем одному?
- Как я мог что-то позволить или не позволить владетелю тарги? - улыбнулся Фа-Тамир. - Это была его воля.
- Да. Простите, я не так сказал… Но, говорят, путь его на дальнюю родину долог и труден, а с мальчиком не было даже самой малой охраны…
- Его конь знает короткий путь. На том пути нет врагов…
- А верно ли говорят, что юный Фа-Дейк больше не вернется к нам?
- Почему же… Он, может быть, вернется, но не скоро.
- А правдивы ли слухи, Фа-Тамир, что родом он с той голубой звезды, которая так ярко светит нам на заре?
- Это правда, Урата-Хал, хотя похоже на сказку.
- Жаль, - сказал великий вождь тауринов.
- Почему же, князь?
- Хотелось, чтобы он был кровным братом наших детей…
- Он и так брат, - непривычно мягко сказал старый маршал. - Все мы дети одного солнца.
- Это верно. И все-таки жаль.
Фа-Тамир медленно проговорил:
- Странную вещь сказал мне сет Фа-Дейк, когда мы прощались на краю Стана… Я был опечален разлукой и не задумался тогда над его словами…
- Что же он сказал, маршал?
- Я не точно запомнил, да и сам он говорил сбивчиво… По-моему, вот что: "Может быть, и нет разных планет, а есть только одна на разных оборотах Звездного Круга… Мне трудно это объяснить, Фа-Тамир, я ведь еще мальчик… Но, может быть, мы жители одной земли, только в разное время…"
- Что-то подобное слышал я от наших старцев, которые хранят в тайных подвалах древние книги. Но отчего такие мысли пришли в голову ребенку?
- Он говорил и дальше… "Я очень боюсь, Фа-Тамир, что это в недалекое от меня время люди превратили планету в пески. А потом поставили в память о всем, что было, колокола. Те, что стоят сейчас в песках. Их и при мне было на Земле уже немало… Я должен вернуться, должен успеть, Фа-Тамир".
- Что же хотел он успеть сделать?
- Я спросил его. Он сказал: "Хоть что-то". Но в большом жестоком мире что может сделать мальчик!
Они с минуту молчали, и было тихо, лишь стукали о камень копыта да в отдалении звучали над стенами ребячьи голоса.
Вождь тауринов Урата-Хал произнес наконец:
- Мальчики могут многое… Фа-Дейк сказал слово о мире, и стал мир.
- Фа-Дейку дала силу и власть тарга, - уклончиво заметил маршал. - Дело не в мальчике, а в законах и обычаях нашей планеты.
- Тарга до этого была у многих, а слово сказал мальчик…
- Это так…
- А иногда не надо и слова. Хота-Змейка лишь молчал, и потому жив целый город.
- Вы правы, князь. Но я говорил о другом. Что мог сделать Фа-Дейк там, у себя, если он действительно умчался на своем Тире в древние времена? Кого мог спасти? Кому помочь? Что изменить?
- Кто знает. Когда колеблются весы, один смелый шаг, одно хорошее дело может стать последней крупинкой на чаше добра…
- Боюсь, что он не сумел бросить эту крупинку…
- Почему же?
- А потому, князь, что если бы он успел, все было бы иначе. Не было бы этих песков. Не было бы мертвых лесов… И нас с вами не было бы тоже, вместо нас родились бы другие люди.
- Кто знает… - опять сказал Урата-Хал. - Может быть, мы есть как раз потому, что он успел. Иначе могло не остаться никого…
Фа-Тамир устало проговорил:
- Все осталось… И мы, и пески. И колокола…
Фаддейка тряхнул головой, глянул на Юлю и улыбнулся. Глаза его опять золотисто просветлели, но в глубине их еще пряталась печаль.
Чтобы прогнать эту печаль, Юля весело сказала:
- Ой, Фаддейка, а я только что твой портрет видела!
- Где?
- На выставке цветов.
Он непонимающе замигал.
Юля засмеялась:
- Оранжевый букет с крапинками, а называется "Фаддейка Сеткин". Очень похоже.
Он хмыкнул и спросил недовольно:
- Кто это придумал?
- Женя Зайцева. Ты ее знаешь?
Фаддейка сперва чуть вздрогнул, потом досадливо сказал:
- Понятия не имею. Какая Зайцева?
- Ну, тебе лучше знать.
- Не знаю… Ой, это, наверно, Жека-Артистка! Она у нас на плоту штурманом была!.. Я и не знал, что у нее такая хорошая фамилия.
- Хорошая? - удивилась Юля.
- Ну… знакомая. У нас в классе один Зайцев был. Уехал потом…
- Друг? - осторожно спросила Юля.
Фаддейка тихо помотал головой:
- Нет, просто… - Он улыбнулся: - Я один раз пошел за него, чтоб укол поставили, потому что он… ну, не хотел он. Сделал, а потом говорю: "Не ходи, я уже, вместо тебя". А он говорит: "А сам-то как пойдешь за себя? Тебя же сразу узнают, когда второй раз увидят!" И пошел тоже, с моей фамилией. Смешно так… А через два дня уехал, насовсем.
- Может быть, еще встретитесь, - сказала Юля.
- Может быть… Юль, ты про песню о рыжем коне смотри не забудь.
- Не забуду… А в этой истории с уколом ты не прав.
- Почему? - слегка ощетинился он.
- Подумай своей головой. Ты его спасал от пустяшной боли, а укол этот спасает человека от самых больших болезней. Что важнее? И если бы он без прививки остался, а потом заболел, тогда что? Из-за тебя…
- Ну… - Фаддейка посопел и вскинул веселые глаза. - Ничего же не случилось. Он оказался смелый в конце концов… А в уколы я не верю, глупости это.
- Почему же глупости!
- Конечно… Как получается! Чтобы спасти человека от большой болезни, надо загнать в него маленькую заразу. Разве так может быть?
- Может.
- Значит, чтобы человек не стал настоящим предателем, он должен сделать, что ли, маленькое предательство?
- Вот это рассуждение… - озадаченно сказала Юля. - Ты… что-то не так. Одно дело жизнь, а другое медицина. Ты не запутывай себя, Фаддейка. И других не запутывай.
Он молчал довольно долго. Потом, глядя под ноги, сказал:
- Себя я все-таки запутал…
И конечно, тревога за него опять ухватила Юлю неласковой лапой. И конечно, Юля сразу спросила:
- Фаддейка, что случилось?
- Я скажу… Я и приехал, чтобы сказать…
Он остановился. Быстро взглянул Юле в лицо и опять уставился на ботинки. Десятки разных догадок проскочили в голове у Юли, в том числе и довольно страшные.
Но все оказалось проще.
Проще ли?
- Юля, когда человек самое честное слово дал, а потом нарушил, он предатель?
- Опять ты про свое… - осторожно сказала Юля.
- Нет, ты ответь.
- Ну… вообще-то это нехорошо. Но как я могу сказать точно? Я же не знаю, в чем дело…
- Хоть в чем, - отрезал он. - Ты сама понимаешь, что это предательство.
- Фаддейка, - шепотом спросила она, - а как это с тобой получилось? Ты уж расскажи…
Она думала: ему надо рассказать, чтобы меньше мучиться. Но Фаддейка возмущенно фыркнул:
- Со мной! Со мной это не получилось. - И сказал тише: - Но я не знаю, как быть.
Юля молча ждала.
- Я слово дал, а теперь понимаю, что зря. А что делать? От него может кто-нибудь освободить?
- От слова? Тот, кому ты его дал.
- Да… а если сам себе! Разве сам себя могу?
"Нет, самому нельзя, - подумала Юля. - Это было бы слишком просто". И вздохнула.
- Но ведь кто-то может, - шепотом сказал Фаддейка. - Лучший друг может?
- Лучший друг… наверно, да.
Он взял ее за руку, как тогда на ночном берегу, в первый вечер знакомства. Как братишка. И сказал со спокойным вздохом:
- Тогда хорошо.
Теплея от благодарности к Фаддейке, и боясь за него, и радуясь, что есть он вот такой на свете, Юля проговорила:
- Но ведь я… но ведь друг, чтобы освободить от слова, должен знать, про что оно.
Он ковырнул ботинком нашлепку грязи на доске тротуара.
- Я дал слово, что не буду встречаться с одним человеком. Никогда в жизни. Потому что он меня бросил… когда я маленький был…
Обо всем догадавшись, Юля сказала негромко:
- Это бывает. Сперва решил что-нибудь, а потом понимаешь, что поспешил…
- Я не спешил. Я долго думал… Но сейчас опять думаю. Я ведь ничего про него не знаю. Может, он не виноват… Он теперь меня ищет. Вдруг ему плохо, а я… ну, я не знаю…
- Я понимаю, - сказала Юля.
Он глянул с сомненьем: понимает ли? И проговорил насупленно:
- На свете столько людей, которым плохо. А если еще одному… Сперва кажется, что пустяк. А потом - колокола…