Но вернемся к рейсу. Капитан очень спешил. Фирма была заинтересована доставить груз вовремя, даже немного раньше срока. Это была солидная фирма. Больше всего боялся Луи задержки при переправе через Суэцкий канал. Надеялся поспеть в Порт-Саид к формированию каравана, однако не успел.
"Теперь жди, пока те, что ушли, доберутся до большой воды. После этого встречный пропустят", – ворчал он.
Но что поделаешь, движение по Суэцкому каналу возможно только в одном направлении, и порядки тут строгие, предусмотренные бог весть когда специальной международной конвенцией. Пришлось ждать. Пришвартовались к бочке. Первыми пришвартовались. Подходили другие корабли. Вскоре их много набралось. Каких только не было там – сухогрузы, танкеры, пассажирские лайнеры. Даже две спортивные яхты затесались. Чистенькие, стройненькие, как девушки семнадцатой весны у нас в Чиатури. Напротив пришвартовался грузопассажирский "англичанин" примерно одного с нами водоизмещения, "Брэдфорд".
…Вечерело. Меня просто поразили наступающие сумерки. Очень они уж короткими показались. И ночь поразила. Представьте себе: темная, как мазут, вода, на ней – подмаргивающие друг другу бакены, справа и слева – таинственные огни Порт-Саида. И над всем этим – фиолетовое небо. Именно фиолетовое.
…"Англичанин" стоял весь в огнях. На нем гремела музыка. Время от времени доносился приглушенный расстоянием беззаботный смех. Веселятся пассажиры.
"Пришел немного позже нас, – бурчал, глядя на "англичанина", Костанакис, – а уйдет раньше всех. Все раньше нас уйдут. Даже вон та самоходная галоша", – ткнул он трубкой в направлении огромной японской нефтеналивной баржи.
Я сочувственно кивнул головой: "Ничем я тебе, дорогой мой Луи, не помогу: такой тут порядок. Сначала пассажирские пойдут, потом грузовые, а наш "Пелопоннес" со своим грузом – после всех и на соответствующей дистанции".
Так и вышло. Снялись только на другой день. Я стоял у борта, любовался каналом. Незабываемое зрелище. Там, где берега понижаются до одного уровня с водой, – лужа и лужа, а где повышаются – поразительная иллюзия: справа и слева, сколько окинешь взглядом, желтая пустыня. И вот, понимаете, по этой пустыне ползут корабли. Именно ползут. На брюхе. Будто посуху, медленно, медленно. Потом я поднялся на капитанский мостик: один из трех локаторов стал немного капризничать и я решил повозиться с ним. Костанакис был тут же. Он казался спокойным, но я видел, что он все же нервничает. Понимал: медленное движение уже начинает бесить моего капитана.
"Проклятая кишка, – не выдержал и выругался он. – При желании давно могли бы параллельный канал проложить. Загнал в землю взрывчатку, нажал кнопку – и готово. Подровнял края, очистил дно – и пускай воду. – Он позвонил и попросил дать кофе. Положил трубку, обернулся ко мне: – Меня от такой скорости всегда в сон клонит".
Наконец добрались до большой воды. "Англичанин" ушел далеко. Едва заметен у горизонта. Наш Луи приободрился. "Сейчас мы им покажем", – бросил он радостно и распорядился дать полный ход. Запела наша турбина. "Пелопоннес" обошел сначала несколько "старичков", которым давно уже на слом пора, а они все бороздят и бороздят океаны. Потом яхты остались позади. За короткое время весь караван обогнали. Стали "англичанина" догонять. Нет, "Брэдфорд" был хорош, добротно сделан. И дизель, по всему видно, у него мощный. И груза поменьше, чем у нас. А только с нашим судном и ему не тягаться. Догнали мы его. Стали обходить. Пассажиры там высыпали на палубу, скопились на левом борту, таращатся на диковинный сухогруз. Костанакис внешне оставался спокоен, но я видел, что эту помесь знатного грека и прелестной француженки просто распирает от гордости.
…"Англичанин" был уже далеко позади, когда в рубке раздался телефонный звонок. Звонил Маркони. Так прозвали здесь итальянца-радиста. Он сказал, что "Брэдфорд" приветствует капитана "Пелопоннеса" и просит сказать, где строился его корабль.
– Советский Союз, – бросил в трубку Костанакис.
Через минуту – снова звонок: "Брэдфорд" просит указать верфь.
Костанакис назвал наш город. Через короткое время – снова радиограмма: не будет ли так любезен капитан "Пелопоннеса" указать координаты этой верфи.
"Не могут найти, – усмехнулся Костанакис и обернулся ко мне: – Ничего удивительного: отыскать незнакомый город даже в английской метрополии нелегко, а на ваших просторах…" Он тут же продиктовал своему Маркони координаты, а заодно попросил передать, что на капитанском мостике находится представитель фирмы.
Капитан "Брэдфорда" поинтересовался, кто президент фирмы, которая строила корабль. Луи смотрит на меня, а я растерялся. Кто же у нас, думаю, президент фирмы? Министр? Или, может быть, начальник главка? Нет, не они. Тарас Игнатьевич, вот кто.
Отстукали англичанину фамилию "президента". Пока перестукивались, "Брэдфорд" оказался далеко позади. Маячит уже на противоположном горизонте. В заключение англичанин попросил представителя фирмы, то есть меня, передать привет своему президенту и сказать, что он, Дэвид Джеггерс, будет счастлив при первом же случае лично выразить свое восхищение мистеру Бунчужному, верфи которого спускают на воду такие замечательные суда.
На этом и закончился рассказ Лордкипанидзе. А настырный англичанин таки пожаловал. И в том же году. Осенью. С небольшой группой ведущих инженеров своей фирмы. Они ходили по заводу, расспрашивали, что-то записывали в свои блокноты. Джеггерс интересовался всем: цехами, информационно-вычислительным центром, научными лабораториями. Даже в городке корабелов, который только закладывался тогда на Крамольном острове рядом с заводом, побывал. На прощальном ужине он сказал, что увидел много интересного, и откровенно пожалел, что нельзя было хоть кое-что сфотографировать. Тарас Игнатьевич заметил, что гости могли фотографировать что угодно: завод – коммерческого судостроения, не военный. Джеггерс удивился. Неужели мистер Бунчужный не боится, что иностранцы позаимствуют у него ряд новинок и таким образом потеснят на мировом рынке?
– Новинки по нашим временам быстро стареют, – сказал Тарас Игнатьевич. – Пока вы освоите наши, мы их заменим. Что же касается конкуренции… У нас в портфеле заказов иностранных фирм – на шесть лет вперед. Могло бы и больше быть. Здесь, как говорится, спрос намного превышает предложение.
Он поехал провожать гостей в аэропорт.
– Я обязательно опять приеду к вам, – сказал на прощание Джеггерс.
Тарас Игнатьевич приподнял шляпу:
– Милости просим.
"Теперь он конечно же приехал с фотоаппаратом", – подумал Тарас Игнатьевич, вспомнив тот эпизод на прощальном ужине.
9
Джеггерс предупредил, что в его распоряжении всего семь часов. Его сейчас больше всего интересует обработка корабельной стали, сборка секций и стапелей. Если останется время, он будет рад посмотреть все, что сочтет возможным показать мистер Бунчужный.
Тарас Игнатьевич облегченно вздохнул: его предупреждали, что гость приедет на два-три дня, а тут – всего семь часов. Джеггерс – человек деловой. Если он сказал, что семь, то не задержится ни на минуту.
– Скажи ему, – обратился Бунчужный к переводчику, – что мы будем рады показать все, что он пожелает.
Начали с цеха первичной обработки металла. При первом посещении Джеггерса в этом цехе шла реконструкция, устанавливалась автоматическая линия. Цех производил тогда удручающее впечатление, но Джеггерс относился к той категории инженеров, которые за горами строительного мусора могут ясно представить картину будущего цеха. Сейчас эта линия была закончена и налажена. Такую показать не стыдно.
На заводе при бюро технической информации был штат переводчиков. Но, когда приезжали иностранные гости, Тарас Игнатьевич возлагал обязанности переводчика на Лордкипанидзе. С ним было легко. Он прекрасно владел английским, великолепно знал завод и, что самое главное, обладал врожденной смекалкой, чувством юмора и большим тактом. Что же касается автоматической линии, ради которой, надо полагать, и прилетел сюда Джеггерс, то все оборудование здесь устанавливалось под непосредственным наблюдением Лордкипанидзе.
Лицо Джеггерса было бесстрастно. Лишь изредка на нем появлялось вежливое внимание. Время от времени, не останавливаясь и продолжая слушать, он вынимал свою небольшую с коротким мундштуком трубку, набивал тонко нарезанным табаком и принимался неторопливо пускать синеватые струйки ароматного дыма. Вначале эта трубка произвела на Бунчужного впечатление чего-то нарочитого. Казалось, мистер Джеггерс старался подчеркнуть свое непосредственное отношение к морю, подчеркнуть, что он не только известный инженер-кораблестроитель, но и видавший виды, насквозь просоленный капитан – старый морской волк. Но понадобилось совсем немного времени, чтобы убедиться в скромности, простоте и поразительной деловитости этого сравнительно молодого еще человека. Он умел смотреть, слушать, схватывать самое главное, правильно оценивать новинки. Был немногословен. Лишь изредка бросал короткие фразы. В прошлый раз, например, он обратил внимание на то, что металлические листы, предназначенные для корабельного корпуса, лежат под открытым небом. Заметил, что американцы избегают держать металл под открытым небом… Он был достаточно деликатен, чтобы не ставить в пример свою фирму. Бунчужный хотел сказать, что, когда немцы сносили у нас бомбежками сотни и тысячи городов, американцы могли спокойно строить самые современные, великолепно оборудованные гигантские склады. Однако ничего не сказал, только заметил, что завод молодой и, в отличие от американцев, мы вынуждены начинать не со складов, а с цехов. Кроме того, металл у нас не задерживается – сразу в дело идет.
Именно поэтому Бунчужный решил на этот раз начать осмотр со складов. В это время там разгружался железнодорожный состав. Джеггерс посмотрел на платформы и заметил, что корабельная сталь перевозится у него в закрытых вагонах.
– Зануда он, – сказал Бунчужный, полуобернувшись к Лордкипанидзе, и добавил: – Этого не переводи. Скажи, что я поражен его памятью, и еще добавь, что осенью, когда сыро, металл у нас доставляется в закрытых вагонах.
Джеггерс вежливо улыбнулся. Они перешли к вальцам. Тут огромные листы протискивались меж катков и выходили уже гладкие. Сразу попадали на рольганг. Собственно говоря, отсюда и начиналась автоматическая линия. Стоя на ребре, металлический лист проползал сквозь узкую щель в цех и, чуть вздрагивая на роликах, двигался к дробометной камере. Грохот у этой камеры стоял невероятный. В ней ураган огромной силы обрушивал град чугунных шариков на стальной лист, сбивая с него окалину и приставшую грязь. Лист выходил из камеры уже чистенький. По-прежнему стоя на ребре, он продолжал двигаться уже в камеру окраски. Линия тянулась и тянулась. В конце отсека она изгибалась, поворачивала почти под прямым углом. Листы из вертикального положения переходили в горизонтальное и двигались дальше уже плашмя по длинным блестящим валикам, направляясь в другой отсек, запасник. Здесь, стоя на ребре, ждали своей очереди. Потом, когда линия, ведущая к автоматам, освобождалась, они сами, не торопясь и не толкаясь, начинали двигаться, ложились на валики и направлялись дальше. Джеггерс дымил трубкой и внимательно смотрел…
Они подошли к электронным автоматам. Здесь было сравнительно тихо. Остановились. У автомата стояла в темно-синем халатике, руки в карманах, миловидная девушка. Она была невысока, тонка в талии, грациозна. Глаза – карие, с золотистыми искорками, запоминающиеся. И улыбка тоже запоминающаяся.
Она увидела Бунчужного, людей с ним, кивнула приветливо и сделала шаг в сторону, освобождая проход.
Огромная выходящая на юг стена была сплошь забрана матовыми стеклами. Мерно гудели машины. Погромыхивал конвейер. В самом отдаленном углу пролета кто-то бухал молотом по железу: там шла разборка и сортировка деталей.
Электронный автомат был сравнительно невелик. Выкрашенный шаровой краской, весь какой-то на редкость современный, обтекаемой формы – он производил приятное впечатление. Впереди – небольшое углубление. В нем чертеж-выкройка, по которой машина должна разрезать лист корабельной стали. По чертежу скользил тонкий луч. Он медленно двигался, освещая темные линии. Лист корабельной стали – рядом. Над ним колдовал пучок яростно гудящего пламени. Его острие входило в металл, как разогретый нож в сливочное масло, и только мириады разноцветных искр, взлетая кверху, говорили, что сталь не масло, что она сопротивляется, но совершенно бессильна тут. Этот огненный нож неторопливо, с какой-то неумолимой аккуратностью, рассекал металл в точном соответствии с чертежом, но в десятикратно увеличенном размере. На худощавом лице Джеггерса отразилось любопытство. Бунчужный не сразу понял, что заинтересовало англичанина. Потом разобрался – фотокопир. Тот самый фотокопир, который в свое время предложил Лордкипанидзе. Джеггерс обратился к девушке:
– Сколько времени он работает?
– Кто? – спросила она по-английски.
– Мистер Джеггерс имеет в виду фотокопир, – пришел на выручку Лордкипанидзе и указал на пластинку, по которой неторопливо полз, обводя контрастные линии, световой луч.
– Этот? Уже третий год.
– Разрешите посмотреть? – попросил Джеггерс, обращаясь на этот раз к Бунчужному.
– Покажи, – сказал Тарас Игнатьевич девушке.
Она подошла к шкафчику, вынула оттуда пластинку и протянула гостю.
Тот поблагодарил, внимательно и долго ощупывал металлическую дощечку, на которой под слоем прозрачного лака было несколько соединенных между собой чертежей.
– Три года? – спросил Джеггерс.
Он сначала повертел пластинку и даже постукал согнутым пальцем по обратной, покрытой белой эмалью стороне. Раньше чертежи делались на ватмане. Но такой чертеж можно было использовать не более трех раз. Потом надо было делать новый, потому что машина принималась дурить, резать "по живому". Да и край металла по такому чертежу получался неровным, зубчатым, что мешало при сварке. Лордкипанидзе предложил наклеивать фотокопию чертежа на металлическую пластинку и покрывать лаком.
– Три года? – недоверчиво переспросил Джеггерс. И обратился к Бунчужному: – Патент? – Тот кивнул. – Просто, как и все гениальное, – сказал англичанин и, возвращая пластинку с чертежом, спросил: – Кто эта девушка?
– Оператор. Вечером учится в технологическом институте.
– Вы не возражаете, если я вас сфотографирую, мисс. На память, – сказал Джеггерс. – Пожалуйста, станьте поближе к автомату… Вот так. – Он вскинул фотоаппарат и дважды щелкнул.
Бунчужный обратил внимание на то, что в объектив попадала вся линия электронных автоматов. "Пускай себе, – подумал он. – Мы все равно через два месяца начнем перестройку этой линии. Впрочем, он не из тех, кто копирует, и недостатки этой линии безусловно видит".
Джеггерс поблагодарил, застегнул футляр фотоаппарата, небрежно опустил его и добавил, обращаясь к девушке:
– Желаю вам успеха. Кстати, мне очень понравился ваш английский.
Девушка зарделась. Поблагодарила.
Автоматическая линия обработки корабельной стали была гордостью Бунчужного. Листы металла медленно двигались, останавливались то у одного, то у другого автомата, которые внимательно "читали" чертежи и струей раскаленного газа с поразительной точностью вырезывали из корабельной, похожей на танковую броню, стали тысячи и тысячи мелких и крупных заготовок.
Нет, автоматическая линия такого рода не была новинкой в кораблестроении. Но эта и построена была оригинально, и оснащена лучше, со множеством всякого рода приспособлений, не заметить и не оценить которые Джеггерс не мог…
Гость ненадолго задержался еще у одного автомата, уже с программным устройством. Тут одновременно выкраивались детали для правого и левого борта – по принципу зеркального отражения. Точность обработки на этом автомате была почти идеальной, что значительно облегчало сборку.
– Выгодно? – спросил Джеггерс.
– Весьма, – ответил Бунчужный.
– А вот наши экономисты подсчитали и говорят, что невыгодно.
– Это потому, что вы строите по одному проекту. Переходите на восемь одновременно, как мы, тогда будет выгодно.
– Вполне возможно, – сказал Джеггерс. Чувствовалось, что эта машина с двумя плазменными горелками понравилась ему.
На стапель они пришли, когда стрелка часов подбиралась к двенадцати. Здесь уже знали о приезде Джеггерса.
Василий Платонович сказал своим ребятам, что гости к ним обязательно пожалуют, так чтобы все было по струночке.
– Когда этот фирмач придет, не пялить на него зенки. Работать как ни в чем не бывало. И вообще, как говорится, нуль внимания и фунт презрения. Зрозумило?
– Зрозумило, батьку, – попытался было подделаться под сына Тараса Бульбы Григорий Таранец, но Скиба посмотрел на него так, что у того появилось страстное желание стать человеком-невидимкой.
Джеггерс пришел около двенадцати. До обеденного перерыва оставалось совсем немного. Гостю объяснили, что он сейчас находится в одной из лучших бригад судосборщиков завода. Джеггерс попросил передать привет всей бригаде и ее почетному бригадиру.
– А ну-ка выдай, Лорд, – подмигнул переводчику Бунчужный.
Тот озорно улыбнулся и, выпрямившись, произнес таким тоном, словно перед ними был не простой бригадир-судосборщик, а по меньшей мере король в почетном окружении.
– Мистер Джеггерс, – произнес он подчеркнуто громко, – рад приветствовать лучшую бригаду судосборщиков и ее бригадира, глубокоуважаемого товарища Скибу – Героя Социалистического Труда, кавалера трех орденов и шести медалей.
– Пошел бы ты знаешь куда, сынок, – сказал Скиба.
– Перевести это высокому гостю, Василий Платонович?
– Не треба, – сказал Скиба.
Все было бы отлично, если бы не тот шов, который пытался варить сегодня утром Григорий Таранец. Надо же, чтобы именно он привлек внимание гостя. Джеггерс присел. Правая нога вытянута, левая согнута, напоминая не совсем закрытый перочинный нож. Стал ощупывать шов, сантиметр за сантиметром… Скиба стоял неподалеку и, широко расставив свои крепкие ноги, произнес почти дружелюбно:
– Выбирала дивка – та выбрала дидька. – И добавил беззлобно: – А щоб ты був сказывся!
Джеггерс продолжал ощупывать корявый шов. Скиба наконец не выдержал и матюкнулся. Бунчужный резанул его взглядом. Тем временем Джеггерс переключился на другой шов – добротный. Нежно провел по нему пальцем, поднялся, что-то записал в свой блокнот и обратился к Бунчужному с виноватой улыбкой.
Лордкипанидзе тут же перевел:
– Мистер Джеггерс говорит, что свою карьеру в кораблестроении начинал с электросварки и до сих пор не может пройти мимо недостаточно аккуратного или, наоборот, очень хорошего шва. Он говорит, что этот второй шов варил большой мастер, художник, артист.
– Кто варил? – спросил Бунчужный, указав на понравившийся англичанину шов.
– Каретников Назар Фомич, – не то с укором, не то с обидой в голосе ответил Скиба.
Тарас Игнатьевич нахмурился, но тут же согнал со своего лица выражение досады и произнес негромко:
– Про того, кто этот корявый шов варил, не спрашиваю. Сам узнай и поговори с портачом. Если я поговорю, плохо будет.
– Новичок варил.
– Ты это кому другому скажи, Василий Платонович.
Джеггерс задал еще несколько вопросов и ушел, заявив на прощанье, что очень доволен знакомством со знаменитой бригадой.