У тети Асы было скучно. Ежики вернулся на Полуостров. Дом стоял запертый, с пломбой на дверях. Но можно было уговорить Кантора или Янца взять в Управлении Охраны правопорядка ключ, побыть в доме хоть часик. Дважды Ежики так и делал. А потом не стал: слишком грустно было уходить из дома.
Мама теперь снилась реже. И оставалась одна горькая отрада - Кольцо. Мамин голос…
У каждого лицеиста была своя комната. У Ежики - угловая, на втором этаже, окнами в парк. …Кантор включил свет.
- Вы прилягте, Матиуш. Я позову доктора.
- Зачем? Ничего со мной не случилось.
- Ну, все-таки…
Ежики лег на узкую тахту. Она была твердая (мальчикам не следует нежиться в мягких постелях). Кантор присел на краешек. "Сейчас начнется: будет нагонять дремоту". Мягкие ладони легли на лоб:
- Ох как ты устал, мальчик…
"Знаем мы эти трюки". Ежики запросто мог бы не подчиниться усыпляющему воркованию, но не все ли равно?
Дрема накатывалась. Ладони прошлись по щекам, по плечам, по рукам, по телу, задержались на бедрах. Скользнули по ногам, смывая с них саднящую усталость. Осторожно сняли сандалии (Ежики сквозь вязкое забытье уловил укоризненный вздох: ох, мальчик, в обуви на тахту…).
Потом Кантор, кажется, вышел. Лежать было хорошо, но остатки колючего беспокойства - последние такие иголочки - мешали полному покою. И Ежики резким толчком нервов разорвал сон. Он лежал теперь, по-прежнему неподвижный, с прикрытыми глазами, но с ясной головой. Сквозь сомкнутые ресницы видел на потолке рельефный узор с темными глазками в завитках орнамента. Каждый лицеист знал, что в одном из глазков - широкоугольный объектив ректорского экрана. Дабы ведомо было ректору, чем заняты подопечные чада наедине. И ректор знал, что лицеисты это знают и заклеивают глазки. И был поэтому еще один объектив - укрытый за решетками зимнего обогревателя. Знали и про такой, закрывали, если надо. Но были, говорят, и еще - совсем хитрые и, скорее всего, с инфракрасным приемником, чтобы темнота не укрывала воспитанников от наставнического ока. Ну и наплевать!
Ежики скрывать нечего. Разве что Яшку. Но поди разбери на экране, что там делает мальчишка с маленьким школьным компьютером типа "Собеседник"…
Однако сейчас Ежики хитрил, притворялся дремлющим. Увидел из-под опущенных век вошедшего опять Кантора и доктора Клана - высокого, со щетинкой седых волос и лицом старого гусарского полковника из кино про наполеоновские войны. Без халата, в старомодном парусиновом пиджаке.
- Эк ведь умаялся бедняга… - Доктор мягко взял Ежики за локоть.
Ежики неразборчиво бормотнул, как положено человеку в липкой дремоте полугипноза. Выше локтя ткнулся холодный пятачок безболезненного шприца (наверно, с бактерицидкой на всякий случай). Датчики докторской машинки - тоже холодные и влажные - присосались у пульсирующих жилок: на шее, у ключицы, на запястье, под коленкой… Ежики дернулся от щекотки (это можно и во сне).
- Ничего, ничего, вояка… сейчас… По-моему, профессор, все в порядке. - Доктор говорил громко. Не только ректору, но так, чтобы и мальчик слышал сквозь дрему. - По-моему, все в пределах нормы. А то, что вы сказали… Эта станция, поезд… Такое бывает в начале переходного возраста. Особенно у этих ребят. Своего рода сон наяву. И твердая уверенность в реальности этого сна…
"Неужели и в самом деле сон? Доктор не Кантор, он вроде бы никогда не хитрит…"
- Значит, никакого лечения? - так же громко спросил Кантор.
- Никакого… Стоит понаблюдать немного. А вообще это объяснимо и даже естественно у мальчика с таким индексом воображения.
…Ох уж этот индекс воображения! Как его измерили, откуда взяли, что он у Матвея Радомира выше всех в лицее? Люди с воображением стихи пишут, картины рисуют, в артисты стремятся. Или музыку сочиняют. А он в музыке ну совсем ни бум-бум, хоть и сын композитора и дирижера… Он даже Задумчивого Кролика-то сыграл благополучно лишь потому, что там одно требовалось: быть задумчивым. Но Кантор говорит, что раннее проявление таланта не обязательно. Все в свое время. Главное пока - постигать программу лицея. Ведь недаром же Матиуш попал сюда. В Особый суперлицей берут лишь тех, у кого какие-то сверхспособности. В самых разных проявлениях…
Однажды Ежики спросил: как это Кантор сумел разглядеть его "индекс воображения" там, во время осады, сквозь силовое поле и стекла. Кантор сказал, что в тот вечер, проходя мимо, он просто увидел в стеклянном холле мальчишку, которому грозила толпа не очень умных людей. И бросился на защиту. Конечно, задача Командорской общины, которой принадлежит лицей, - прежде всего забота о детях с особой одаренностью, ибо за ними будущее. Но если плохо любому ребенку, какой командор пройдет мимо?.. Однако уже там, в доме, он, Кантор, увидел, что мальчик действительно с большими способностями…
"Наверно, когда я вас трахнул ногой", - не раз порывался сказать Ежики. Но молчал, конечно. Хотелось ему и спросить: "Как вы прошли сквозь поле?" Но он понимал, что Кантор отвертится: когда, мол, ребенок в беде, у меня появляются сверхсилы, должность такая. Или еще что-нибудь в этом роде…
Доктор Клан ушел. Ежики расслабленно пошевелился, открыл глаза. Кантор стоял спиной к нему у растворенного окна. Почуяв движение и взгляд, вздрогнул, неловко дернул рукой. Обернулся. За ним, в окне, был черный парк, клейкая, без прохлады, ночь… Сдвинуть бы стекла и включить кондиционер…
Ежики медленно сел.
Кантор сказал добродушно:
- Доктор уверен, что все в порядке. Вам надо просто отдохнуть. Стелите постель и ложитесь… Или хотите ужинать?
- Лягу…
- Вам помочь?
- Что я, умирающий?
- Ну, не ершись, мальчик… Я прошу, не выключай ночник, чтобы дежурный мог понаблюдать, как ты спишь. Доктор велел… Глазок не заткнут?
- А что, инфракрасный не работает? - мстительно спросил Ежики. Откровенность за откровенность.
- Ох, Матиуш… Ну, откуда эти выдумки?
- Индекс воображения…
Ежики чувствовал себя вполне бодро. Не было усталости. Лишь на бедре царапалась маленькая, но надоедливая боль. Ежики украдкой поддернул коротенькую штанину. На коже припухли царапины - словно след кошачей лапы.
Но ведь это… Ладно, про порванную майку ничего не докажешь, но здесь-то - след от якорька!
Ежики торопливо зашарил в кармане. Якорька не было. Не было якорька - малыша, выросшего под лопухом на холмистом заброшенном поле.
Но ведь раньше-то он был! Вот царапины от колючей лапки. И вишневый стеклянный шар - был. И Филипп, и Рэм, и Лис!.. Идите вы к черту с вашим индексом воображения!
Кантор смотрел пристально и шевелил пальцами сложенных на груди рук. Пальцы - пухлые, большие, но - ловкие. Прошлись по майке, по карманам…
Они встретились глазами. Кантор встал странно, левым плечом вперед. Словно против сильного ветра. Или против силового поля, когда он шел от калитки к дому.
А все-таки, все-таки к а к он сумел пройти сквозь силовой барьер, который не может преодолеть никто?.. Кто вы, господин Кантор? И зачем вы мне врете?.. Или не только мне?
Мальчик Ежики опустил глаза. Не от робости. От боязни, что Кантор догадается, о чем думает Матиуш. Надо быть хитрым. Матвей Юлиус Радомир ступил на тропу войны. Неизвестно с кем, с каким злом. Но это зло. Это - война. И сдержанность нужна сейчас, как маскировочный комбинезон десантнику.
Ежики зевнул:
- Все-таки голова гудит. Лягу…
- Конечно, конечно…
- Значит, доктор считает, что все мне приснилось?
- Ну, Матиуш, посуди сам…
- Ладно…
- У меня к тебе просьба, мальчик. Не уходи несколько дней из лицея. Сам понимаешь…
- А форменный костюм? Он же в камере хранения.
- Пустяки, я скажу, утром принесут новый… Хотя, по-моему, он тебе и не нужен. Мне кажется, у тебя на лицейскую форму просто аллергия какая-то. Ежики повел плечом: что, мол, поделаешь…
- Не понимаю, мальчик, почему ты до сих пор не полюбил наш лицей. К тебе здесь всей душой… Не понимаю…
- А я не понимаю, почему меня не пускают домой! Давно мог бы жить там с тетей Асой…
- Ты же знаешь: я искренне хлопочу…
"Ага, хлопочешь ты…"
- Кстати, Матиуш, завтра вам лучше не ходить на занятия. Почитайте, посмотрите кино, отдохните. Доктор зайдет.
- Ну да, целый день в комнате сидеть! Пойду в школу.
4. Хранители. Яшка
Утром Ежики увидел в шкафу новый форменный костюм - со всеми позументами и лампасами. Но сделал вид, что не заметил его. Назло лицейским нравам выбрал пеструю рубашку - с черными и белыми чертенятами на малиновой материи. Конечно, не следовало слишком дразнить Кантора и воспитателей, но и притворяться чересчур послушным не стоило - это ведь тоже подозрительно.
К тому же сегодня был "гуманитарный" день, лекции по истории и литературе читались не во внутренних классах, а в здании старой Классической гимназии, на них сходились ребята из разных школ и училищ, где не было никакой формы. И Ежики знал, что, отличаясь от лицеистов, он зато не будет выделяться из основной разноцветной толпы.
Гимназия стояла в трех кварталах от лицейского парка, на маленькой площади Наук с памятником Копернику. Серый камень, узкие окна, колонны, широкая лестница ведет к входу. Обычно перед занятиями на лестнице пестрым-пестро: и сидят, и скачут, и по-всякому играют… Но сейчас было еще рано. Ежики ушел из лицея задолго до начала лекций, на ходу ухватил в столовой стакан сока и кекс. Не хотелось никого встречать, ни с кем говорить. Вчерашнее помнилось четко, однако уже без тоскливой тревоги. Была у Ежики надежда . И ожидание. Что-то должно было случиться. Непонятно, что именно, однако - все к лучшему. Он теперь не надеялся на какое-то особенное чудо: утро приносит мыслям ясность и прогоняет сказки. И все-таки… Якорное поле есть. И те ребята есть. И значит, что-то еще будет … Грустно было, но дрожала в этой грусти капелька радости…
По краям гимназической лестницы на невысоких гранитных пьедесталах в давние времена были поставлены бронзовые скульптуры. Справа - задумчивая тетенька в широком и длинном, со складками, платье, в венке на волосах. Она сидела и чертила веткой у своих ног букву "А". Скульптура называлась "Знание". У складчатого подола приткнулись два голых пухлощеких пацаненка с приоткрытыми ртами: постигали азы премудрости. На тетеньку и ее учеников никто не обращал внимания.
Зато вторую скульптуру любили. Это была "Наука". Вздыбился бронзовый конь, а на него пытается вскочить гибкий мальчишка с длинным шарфом за плечами. Хочет оседлать и покорить Науку. Вцепился в гриву, закинул ногу, а другая нога свесилась. Она совсем не высоко. И голая пятка мальчика блестит свежей бронзой. Сильно стерта. Потому что многие школьники, когда бегут на уроки, подскакивают и щекочут пятку. Считается, что, если пощекочешь мальчишку, он поможет тебе не нахватать плохих отметок…
Ежики никогда не подпрыгивал и не тянулся к бронзовой пятке. Потому что не хотел верить приметам, в которые верили другие лицеисты. Но мальчик на коне ему нравился. Иногда казалось даже, что он чуть-чуть похож на Ярика. И Ежики взглядывал на маленького наездника с симпатией. Взглянул и сейчас…
А внизу, у гранитного постамента, Ежики увидел другого мальчика - настоящего. В белой блузе с красным откидным воротником. Небольшого - лет восьми-девяти. Он сидел на ступенях, раскинув ноги в разлапистых сандалиях с длинной, выше щиколоток, оплеткой. Сандалии были помидорного цвета. "Гусенок лапчатый", - с неожиданной ласковостью усмехнулся Ежики. И вспомнил опять Филиппа. Хотя нисколько, вот ни капельки не были похожи Филипп и Гусенок. Этот - светло-русый, веселый. Что-то насвистывал и жонглировал темными мохнатыми шариками.
На миг они встретились глазами. Ежики смущенно мигнул, прошел вверх. Хотелось оглянуться и почему-то неловко было. И вдруг он услышал сзади:
- Ежики…
Замер. Обернулся рывком:
- Что?!
Мальчик стоял ниже на пять ступенек. Улыбался. Держал на ладонях два крупных колючих каштана.
- Правда, как ежики? Все ладони мне истыкали.
Ежики молчал, по нему волной прошли досада и облегчение. А у мальчишки в глазах за веселостью мелькнуло беспокойство.
Тогда, чтобы не обидеть, не испугать Гусенка, Ежики шагнул ниже, тронул шипы каштанов.
- Ага… Где нарвал такие?
- Да на бульваре! - Он махнул назад волосами. - Сами нападали, полным-полно…
И замолчали оба. Вдруг потупились.
Чтобы не молчать долго, Ежики спросил:
- А чего ты тут… сидишь один-то?
- А так… сижу… - Гусенок переступил помидорными лапами. Посмотрел на бронзового наездника. - Прыгал, прыгал, чтоб до пятки его достать. Не достал… - И глянул вопросительно.
- Ну, давай, - усмехнулся Ежики.
Мальчишка задрал подол широкой, как платьице, блузы, в карман мятых шортиков безжалостно запихал каштаны, растопырил локти, чуть присел.
- Я сам прыгну, ты только подтолкни.
Ежики метнул его, пружинистого, легкого, над головой. Взлетел красный воротник, волосы. Мальчик мазнул пальцем по блестящей бронзе. Приземлился на корточки, вскочил.
- Теперь хорошо… Спасибо тебе. - И вдруг сморщился, засопел. Снова вздернул блузу. - Царапается там…
- Конечно, дикобразы такие, - сказал Ежики. - Вытащи ты их…
Но Гусенок вытащил не каштаны. Из другого кармашка вынул, положил на ладонь черный якорек.
…Тот самый?
По крайней мере, в точности такой же.
Рука у Ежики сама дернулась к якорьку. И так же дернулась - назад - ладонь мальчика. Сжались пальцы. Ежики смущенно и сердито опустил руку. Гусенок виновато улыбнулся, разжал кулак.
Ежики сказал насупленно:
- Не бойся.
- Я и не боюсь… Смотри, если хочешь.
Ежики тронул пальцем колючую лапку.
- Ты где его взял?
- Вчера нашел в парке, - охотно признался Гусенок.
Сердце у Ежики - бух, бух, бух…
- В каком парке?
- В нашем, лицейском…
"Спокойно, Ежики, спокойно… Кантор тогда стоял у окна, рукой махнул. Выбросил?.. Подожди, надо по порядку. И не надо пугать маленького…"
- Разве ты в лицее учишься? Я тебя не видел.
- Я недавно… А тебя я видел, в столовой…
- А почему ты без формы?
- Ты вот тоже без формы, - с хитринкой заметил мальчик.
- Я ее терпеть не могу.
- А я… не знаю. Может, я тоже… Но пока мне ее просто не дали.
- А якорек… Ты нашел недалеко от угла, где спальное крыло?
- Да… Я играл там. Знаешь, где старый пень от дуба?
- Постой… Темно ведь было! Так поздно играл?
Гусенок слегка смешался:
- Ага… Ты не говори никому. Я там с фонариком бродил. Посветил под ноги, а он лежит в траве.
- Из моего окна вылетел, - не сдержался, вздохнул Ежики.
У мальчика лицо стало огорченным и озабоченным. Набухла нижняя губа, сошлись маленькие светлые брови.
- Не веришь? Я им вчера тоже исцарапался. Вот, смотри… И в кармане от него дырки… - Ежики вывернул подкладку. - Видишь…
- Тогда бери, - печально сказал Гусенок. - Раз он твой…
Ежики протянул было пальцы. Не взял. Зачем? Главное, что якорек есть!
"Есть, есть, есть!" - радостными толчками отдалось в нем. А у кого якорек хранится - не важно. Важно, что Ежики про себя знает: он был вчера на Якорном поле! В самом деле был!
И хороший этот пацаненок в помидорных сандалиях пускай тоже радуется.
Ежики весело сказал известную считалку-поговорку:
Кто гребет -
Того и лодка,
Кто нашел -
Того находка, -
и добавил: - Оставь себе.
Гусенок серьезно возразил:
- Находка - это если не знаешь, кто потерял. А я ведь знаю.
- Ну… тогда я его тебе дарю.
Мальчик мигнул, заулыбался.
- Да? Тогда ладно… спасибо. Это будет у меня "йхоло"…
"Йхоло" или просто "холо" - это маленький талисман, амулет для хорошей жизни, для защиты от всего плохого…
- А я тебе тоже… - Гусенок с натугой вытащил из кармана каштаны, потом еще что-то совсем небольшое. Спрятал в кулаке. - Это не в обмен, а тоже… подарок. На…
В ладонь Ежики легла монетка. Он глянул и… не то чтобы вздрогнул, но нервным холодком царапнуло спину.
"Та самая?.. Та, кажется, была сильнее потерта. Но как похожа!"
В какую бы пору ни жил человек - в каменном веке, в средневековье или в эпоху космических полетов, он все равно верит в приметы. Ну, пускай не каждый, но многие верят. Даже капитаны межпланетных десантных лодок и крейсеров. А чего уж говорить о мальчишках… И Ежики порой горько размышлял: уж не наказала ли его судьба за трусость? За то, что отдал тогда монетку этим психам из Садового бункера.
"Но ведь она же не была йхоло! Я только думал сделать ее талисманом, но еще не успел!"
…Этот маленький странный клад они с Яриком нашли, когда лазили в подземный ход под остатками Квадратной башни у Земляного вала. Перебирались там через низкую полуразваленную стенку, Ярик зацепил камень, тот скатился, стукнул Ежики по ноге. Ежики ойкнул, сел на корточки и в метнувшемся луче фонарика увидел монетки. Они кучкой лежали в похожем на блюдце углублении ракушечной плиты, под нависшим каменным блоком.
Кто их здесь положил? В древности или недавно? Чьи монеты, каких народов и времен?
Оказалось, что очень разных. Были - прошлого века, а были - черные, неровные, с полустертыми фигурками кентавров и львов, наверно, тысячелетней давности. Все небольшие, с ноготь взрослого мужчины.
Ежики и Ярик честно разделили находку в отряде Морских орлят. Себе оставили только по одной монетке. Правда, взяли самые красивые. Разыграли их между собой. Ярику досталась денежка с двухмачтовым корабликом. На кораблике - раздутые пузырями паруса и длинные флаги. Ежики выиграл другую - с курносым и лохматым профилем - явно мальчишечьим. Конечно, ему больше хотелось кораблик, но жребий есть жребий. Да и мальчишка на монетке был ничего, славный такой…
Вокруг мальчишечьего портрета (и вокруг кораблика тоже) тянулись латинские полустертые буковки непонятной надписи. А на другой стороне обеих денежек - никакой надписи, только число 10 и под ним отчеканен колосок с крошечными зернами и усиками…
Через день после экспедиции (получив дома нахлобучку и прощение) показал Ежики монетку маме.
- Ма-а, ты как думаешь, это кто?
- "Лехтен… стаарн", - с трудом прочитала мама. - Кажется, город такой, очень старый. А мальчик… Возможно, это связано с легендами о Хранителях…
- О ком? О святых? - Ежики глянул хитровато. - Которых ты поминаешь?