- Это же не стеклянные зеркала, не плоские. Мне папа объяснял. Каждое такое зеркало - оно целое пространство, объемное. Ну, такое же, в каком мы живем. И Космический Кристалл - он весь из таких пространств, он очень сложный. Самая большая сложность - как научиться из одного пространства в другие попадать. А если бы простое зеркало, тогда и думать нечего. Это запросто.
Корнелий опять представил космический крейсер, врезающийся в черные зеркала пространств.
- Ну уж, запросто! Все поразбивались бы.
- Да нисколько. Вот, смотри.
Альбин подпрыгнул, опять сел рядом с Корнелием. Взял с досок стеклянный осколок и стебель одуванчика. Поднял их на уровень лица (на осколке зажглась искра). Стал медленно и ровно сближать их - стебель перпендикулярно стеклу. И…
Тонкий трубчатый стебелек тихо, но без задержки прошел насквозь через пластинку стекла!
Это было по правде! Это случилось в полуметре от изумленных глаз Корнелия. И Корнелий онемел, перестал дышать.
Но главное изумление (Корнелий помнил это и сейчас!) было не от самого чуда. Главной была мысль: как же Альбин, который умеет такое, позволил сделать себя мулей? Да если бы он показал мальчишкам такой фокус, те отвесили бы челюсти! Ходили бы за Альбином по пятам! Потому что в колледже ничто не вызывало такого почтения, как способность творить чудеса.
- Как ты это делаешь? - выдохнул наконец Корнелий.
Альбин пожал плечами. Протянул стебелек полностью. Осторожно положил на колено. А через стекло вдруг весело глянул на Корнелия. Золотисто-серым глазом.
- И даже дырки нет, - сказал Корнелий с каким-то жалобным удивлением.
- Ага, - улыбнулся Альбин.
- А как это получается? Научишь?
- Ну… я попробую. - Альбин перестал улыбаться. - Вообще-то этому трудно научить. Надо, чтобы человек сам. Надо чувствовать, как дрожат молекулы. И осторожно так двигать, чтобы одни молекулы проходили между другими. Я сам научился. Смотри, даже сок никуда не девался! - Он повернул стебелек. На месте обрыва белело колечко молочной жидкости.
Альбин ткнул стеблем коричневую кожу на левом запястье - отпечаталось крошечное белое полукольцо. Как буква "С". Альбин сосредоточенно ткнул еще два раза - две буквы "О". А потом - снова "С".
- Смотри, что получилось. Если латинскими буквами, то…
- Коок, - сказал Корнелий.
- Это пишется "Коок", а читается "Кук". По-английски… Правда, там на конце буква "ка" другая…
- Был такой мореплаватель, да?
- Был… - Альбин смотрел в сторону озера. На горизонт. - А потом его именем назвали суперкрейсер. Космический… "Джеймс Кук".
- Их же запретили строить!
- Ну да… Но сперва-то строили. Тогда и назвали… Мой папа там на строительстве работал. В группе навигационных систем… Ты думаешь, он всегда пивоваром был? - Горькая нотка проскользнула у Альбина.
Корнелий иногда встречал отца Альбина, инженера Ксото, который работал на местном пивоваренном заводе, налаживал там какие-то автоматы. Старший Ксото был молчаливый, сутулый, седоватый… Вот откуда его угрюмость! Сперва строил космолеты, а теперь…
- Хальк, а почему их запретили?
- Говорят, мешают стабильности. Многое ведь позапрещали…
- И их совсем разломали?
- Нет, огородили верфь, сказали: надо отложить до удобного времени…
- А! Значит, зонг?
Альбин кивнул.
Что такое "зонг", знали все мальчишки. "Законсервированные объекты научных групп". Зонги встречались повсюду: обнесенные забором с проволокой площадки и целые поля. За оградами прятались недостроенные лаборатории, буровые установки, ненужные теперь испытательные полигоны и прочие бесполезные объекты, из-за которых наука чуть не двинулась по ошибочному пути. Хорошо, что люди вовремя спохватились, им подсказала верную дорогу Главная Машина: цель общества - благополучие каждого человека, а не бесполезное рысканье среди отвлеченных проблем и "загадок Вселенной".
Но мальчишек мало занимала расшифровка этого названия. Само по себе оно - "зонг"! - звучало загадочно, как слова из фильмов о старинных путешествиях и тайнах: "Нью-Тесонг, Гонконг, бизон, муссон, бумеранг…" Ребячьи легенды разносили слухи о чудесах, которые происходят за глухими заборами зонгов. Там, говорят, можно было увидеть что угодно (даже планеты величиною с яблоко, летающие вокруг забытого фонаря) и встретить кого угодно: привидения, одичалых роботов, космических пришельцев.
Проникновение в зонг считалось одним из самых тяжких преступлений. За это - самое меньшее - выгоняли из школы. Но магнетизм тайны - штука посильнее страха. К тому же охранялись зонги так себе. И с некоторых пор для всякого пацана от девяти лет и старше побывать внутри ограды зонга считалось мерой высокой доблести.
…Был свой, местный зонг и недалеко от южной окраины Руты. Совсем близко от дачного поселка. Юркий Росик Натальский, блестя глазами-смородинами, рассказывал, что забор огораживает скважину, которую просверлили чуть не до центра Земли, а потом оставили. Если заглянуть в круглый бездонный колодец, можно увидеть звезды. Не наши, не знакомые, а других миров. Почему так, никто не знает. Из-за того, наверно, и прекратили бурить, испугались. А еще, если крикнуть в колодец, отзываются голоса. Не эхо, а настоящие, живые…
Без ночной вылазки не могло, конечно, завершиться то дачное лето. К такому приключению толкала вся логика мальчишечьей жизни. Спорили, обсуждали и наконец сговорились. ("Да там и бояться-то нечего! В прошлом году Крона и Антошка Рыжий лазили - говорят, запросто!" - "Сторож только у входа, а в заборе две щели и подкоп, я покажу…" - "Если застукают - драпать в разные стороны и выбираться поодиночке. В темноте шиш кого поймают!")
Тощий Эрик Спица, что был в компании вроде старшего (не как Пальчик, а по справедливости и с головой), подошел к делу серьезнее. Сказал, что надо провести разведку. Надо взять фонарики, но светить ими только под самые ноги и сквозь тонкий лоскуток. Поесть побольше сахару, чтобы лучше видеть в темноте. В зонге держаться друг за дружкой, не шептаться, убегать (если придется) врассыпную, но каждому заранее знать путь отступления. А уж если не повезет кому, сцапают - говорить, что был один, про других молчать каменно. Насчет этого даже поклялись - сцепили руки над маленьким костром и сосчитали до десяти, хотя припекало почти нестерпимо.
И Корнелий, конечно, поклялся. И готовился к вылазке так же, как другие. Но в душе у него нарастало, нарастало предчувствие беды. Изнуряющее, лишающее сил.
Это вернулся страх, с которым Корнелий жил все школьные годы. Природная подлая боязливость, которая сделала его в классе мулей.
Здесь, этим летом, Корнелию казалось, что он стал другим. Не хуже остальных лазил на деревья, нырял с мостков, смело совался в общие споры, перестал ежеминутно ждать насмешек. Спасибо Альбину, он ввел его в ребячью компанию как равного. Хальке ребята верили, он был, можно сказать, любимцем. Видно, здешние пацаны разглядели его истинную суть. Она ведь не в нахрапистости и не в кулаках, которые только и уважались Пальчиком и его подлипалами…
Халька был - настоящий. Он был на все готов ради других. Он горячее остальных поддержал планы вылазки и готовился к ней весело и бесстрашно. И Корнелий делал вид, что готовится с той же радостью. Но внутри у него копилась злая досада на Альбина. Дурак!.. А если поймают? Не понимает, что ли, чем это грозит? Ну, дома врежут - это еще можно вытерпеть. А если - колония?
Чем дальше, тем яснее Корнелий представлял, как это будет. Крики, свистки, крепкие пальцы на воротнике (кричи, плачь, вырывайся - без толку!), кабинет Комиссии попечителей детства, белый лист приговора, вылезающий из щели черной Машины. Белые одноэтажные бараки исправительной школы (тогда еще были такие).
Они, мальчишки, просто не понимают, чем рискуют. И Альбин вроде бы умный, а тоже… Им - все игрушки! А Корнелий-то видит, чем это кончится! И заранее - страх до тошноты, до слабости в ногах.
Но ведь не объяснишь никому! Если поймут, что боишься, скажут: "Ну и сиди дома под кроватью, мамочкин герой!" И Альбин. Он, может, так и не скажет. Он, может, и пожалеет даже. Но прежним Халькой он для Корнелия больше не будет. И это, пожалуй, не менее страшно, чем колония.
Впрочем, Корнелий боялся уже не только результатов. Он боялся самой вылазки, того расслабляющего ужаса, который овладеет им (Корнелий знал!) перед забором зонга. Скорее всего уже там, у лазейки, он от боязни прижмется к земле и не двинется дальше.
Святые Хранители, что же делать-то?
Двое суток жил Корнелий в липком, расслабляющем страхе. И с трудом скрывал этот страх. Наступил день приключения. Утром Корнелий вышел в сад. У крыльца валялась деревянная рейка с торчащим гвоздем. Корнелий зажмурился…
…Потом он говорил себе, что на это нужна была тоже смелость. Пускай дезертирская, пускай такая смелость, с которой трусливый солдат отрубает себе палец, чтобы не идти в бой, но все-таки… Попробуйте вот так, с размаху, ударить босой ногой, чтобы гвоздь распорол ступню…
- А-а-а!.. Ма-ма!.. Ну кто здесь раскидал эти проклятые палки!
Он корчился на крыльце, обливаясь слезами боли и облегчения. Он ненавидел сейчас ребят, Альбина, себя и белый свет. И все же радовался, что ему так больно. В этом чудилось Корнелию искупление.
Под вечер, ковыляя с самодельным костылем, он пришел во двор к Эрику. С белой толстой муфтой на ступне. Жалобно кряхтя, рассказал про случайный злополучный гвоздь, про прививки, про то, как "режет, будто пилой, до сих пор".
Все его от души пожалели. В кои веки ожидается настоящее приключение, и тут такое невезенье у человека.
Альбин тихо погладил его по плечу. Сказал чуть виновато:
- Ничего, ты не горюй так сильно. Я тебе завтра все подробно расскажу. - Другие мальчишки деликатно отвернулись, а Халька отворачиваться не стал, когда у Корнелия потекло из глаз. - Ну брось, будут ведь еще в жизни всякие интересные дела…
Корнелий плакал, не скрываясь. Что это были за слезы? От стыда? От запоздалого сожаленья, что не попадет в таинственный зонг? От жалости к себе - из-за того, что вот такой он скверный и трусливый? От сознания своей ничтожности перед Альбином? От злости на всех и на всё? Черт его знает.
Назавтра нога распухла, и Корнелия оставили в постели. Перед обедом пришел Альбин. Поцарапанный, со сбитыми локтями. Серьезный. Рассказал, что сторожа заметили ребят. Может, какая-то сигнализация в зонге была. Кто-то закричал, засвистел в темноте, замахал фонарями. Мальчишки, как договаривались, - во все стороны! И никто, слава Хранителям, не попался!
Корнелий слушал, млея от ужаса. И от тайной радости ("Я же предвидел! Значит, не зря я…"). Он поморщился, чтобы напомнить, как болит нога, и спросил с хмурой сосредоточенностью:
- Но это точно, что никого не сцапали?
- Конечно! Мы потом все у Эрика собрались. Я самый последний пришел.
- Почему?
Альбин (он сидел на табурете у кровати) потрогал локоть, исподлобья глянул на Корнелия и признался:
- А я не сразу убежал. Я сперва в кустах замер, дождался тишины.
- Это ты правильно. Потом легче ускользнуть, да?
- Да я не для того, чтобы ускользнуть. - Альбин стесненно вздохнул. - Я хотел все же заглянуть в колодец.
- И заглянул?!
- Ага. Все стихло, а я пробрался. Там такой бетонный край, я лег животом. В глубине чернота и будто кто-то дышит холодом. - Он передернул плечами.
- А… звезды?
- Там не звезды. Там что-то такое, вроде отражения месяца в воде, когда она колеблется.
- Но ведь месяца-то не было!
- В том-то и дело. Да это и не месяц. Потом вода будто успокоилась, и это, желтое, то, что светилось, оно вроде сделалось как окошко. Ну, будто маленькое, домашнее такое окно в глубине горит. И рама как буква "Т"…
- А почему? Откуда оно?
Неулыбчивый Альбин пожал плечом, поймал упавшую лямку, сказал, будто оглядываясь назад, в ночь:
- Я и сам думаю: почему? Никто не скажет. Это же зонг. А долго я не мог смотреть, опять засвистели, я к забору. Туда, где подкоп.
- Главное, что спасся, - утешил Корнелий.
Альбин сказал тихо:
- Все равно это для меня плохо кончилось. Видишь? - Он оттянул на груди мятую лямку. - Значка-то нет. Зацепился где-то в кустах.
- Тю-у… - шепотом протянул Корнелий.
Он понимал: для Альбина значок - что-то очень важное. Недаром - "оло". Про "оло" не расспрашивают, но теперь Корнелий вспомнил золотую букву "С" со звездочкой и, догадавшись, не выдержал:
- Ой, а он у тебя оттуда? От "Джеймса Кука"?
- Ну да. Это папа подарил, когда со строительства приехал. Там такие значки только главным инженерам давали, они редкость… Да не в том дело, что редкость. Он у меня талисманом был. А если потерял - это к несчастью.
- Ну уж… - беспомощно сказал Корнелий. - Ты не верь в такое.
- А тут хоть верь, хоть не верь, все равно, - сумрачно отозвался Альбин.
…Он оказался прав: потеря значка принесла беду. И приметы были тут ни при чем.
"Я же не виноват, - говорил себе Корнелий. - Если бы я пошел с ним, еще хуже могло быть, могли поймать. Я все еще вон какой неуклюжий…"
Но ощущение, что Альбин потерял талисман из-за его, Корнелия, предательства, не проходило. Приближались школьные дни.
"Я буду теперь защищать его, - говорил себе Корнелий. - Пусть только кто-нибудь полезет! Самого Пальчика не побоюсь, в морду ему дам!" И он был почти уверен, что сделает это. Чтобы искупить свою недавнюю измену.
Но защищать Альбина не пришлось. В суете первых двух дней никто на Утю не обращал внимания… А на третий день, перед уроками, пришел в пятый класс директор Гугенот. Велел всем сесть и сказал речь:
- В последние дни каникул в охранной зоне у Южного дачного поселка случилось безобразное происшествие. Группа малолетних нарушителей проникла на запретную территорию и вызвала там тревогу. Конечно, никто из вас не мог быть в числе злоумышленников, я совершенно уверен в этом. - Гугенот вздохнул, потому что уверен не был. - Но, может быть, вы поможете расследованию этого возмутительного случая? На месте происшествия нашли вот это… - Гугенот раскрыл и поднял ладонь.
И Корнелий узнал это даже издалека. И другие узнали. И у сидевшего на передней парте Альбина побледнела тоненькая шея.
Все мертво молчали. Никто не пискнул "это мулин значок", потому что есть же предел человеческой подлости. Да признание было и не нужно. Наоборот, нужно было непризнание. Директор не хуже других знал, чья эта хрустальная линза с золотой буквой "С". Но он был незлой человек, директор Гугенот, и не хотел беды неразумному пятикласснику Ксото. И неприятностей для себя не хотел тоже. Он сказал:
- Эту улику показывали уже в нескольких школах, но там хозяина не нашлось. Может быть, кто-то из вас вспомнит: не видел ли он этот значок на ком-нибудь из учащихся?
Идиотизм вопроса был ясен Гугеноту до конца. И он изумился не меньше ребят, когда прозвучал тонкий вскрик Альбина:
- Это мой!
- Ну, му-уля, - сказал кто-то в упавшей опять тишине. И было здесь и уважение, и недоверие: неужели сунулся в зонг? И жалость к дурачку: зачем признался-то?
Гугенот помигал.
- А… я понял. Ты кому-то подарил его? Кому?
Альбин встал и молчал.
- Или где-то потерял, а потом его кто-то из ребят, видимо, нашел? И ты не знаешь кто? - решил откровенно выручить бестолкового Утю Гугенот.
- Ага… - выдохнул Альбин.
- Я так и подумал… Но это, к сожалению, не решает вопроса…
- А можно мне взять значок? - тихо попросил Альбин.
- Увы, нельзя. Это вещественное доказательство. Пока виновник не найден…
- А если… будет найден? - еле слышно спросил Альбин.
- Тогда, конечно, значок тебе вернут.
И стало тихо-тихо. Корнелий все понял. "Не надо!" - хотел крикнуть он Альбину. И не крикнул. Казалось, что в тишине нарастает звон. Вдруг представилось Корнелию, что это звенят разбитые тонкие стекла - черные зеркала пространств. Словно Альбин сорвался с высоты и летит вниз, пробивая их своим телом… И сквозь этот звон Корнелий не услышал, а скорее угадал, что Альбин говорит директору:
- Это я был в зонге… Теперь отдайте, пожалуйста.
…В школе и в Комиссии попечителей детства Альбин упрямо твердил, что был в зонге один. Если был кто-то еще, то он этого не знает. Несмотря на такое явное запирательство, Машина добросовестно учла прежнее примерное поведение Альбина Ксото и ограничилась исключением из колледжа. Правда, родители заплатили крупный штраф. Тогда еще не было единой системы наказаний, которая определяла бы шансы на смертную казнь (сейчас, если виноваты дети, - шанс падает на родителей).
Вскоре Альбин с отцом и матерью уехал из Руты. Корнелий опять лежал с разболевшейся ногой, когда Альбин зашел попрощаться. Расставание получилось скомканным. Корнелию казалось, что Альбин догадывается о его трусости. И еще о трусости в классе. Тогда ведь вспыхнула мысль - вскочить и крикнуть: "Я тоже хотел с Альбином в зонг, только из-за ноги не смог!"
После этого легче было бы жить.
Но не посмел. И успокаивал себя здравой мыслью: "Это же ничем ему не поможет".
- Будущим летом постараемся приехать на старую дачу, - неловко сказал Альбин.
- Ага… приезжай, - выдавил Корнелий. Он смотрел не в глаза Альбину, а на значок. Маленькая линза с буквой "С" блестела на дорожной курточке.
- Надо идти собираться… Пока… - сказал Альбин.
…Почему это помнится больше всего? Разве и до той поры и потом не трусил Корнелий, не юлил? Разве (если совсем честно говорить) не предавал? Этот случай с Готическим кварталом - разве порядочный поступок? Да и других "эпизодов" хватало в биографии.
Так почему же помнится Альбин?
"Потому что других я никого не любил", - подумал Корнелий. А Хальку он любил по-настоящему. Так, как, наверно, любят брата в тех редких семьях, где бывает двое, а то и больше детей… "Потому что, когда я предал его, я предал себя…"
После этого школьная жизнь вспоминалась смутно и одинаково. Мулей он больше не был. Но страх все равно жил в нем: страх перед одноклассниками, учителями, экзаменами… Потом страх перед начальством. Страх плохо сделать работу. Страх потерять благоустроенное бытие…
Ну и что теперь?
…А инспектор Мук, ныряя к столу слюнявым лицом, подвел итог какой-то своей исповеди:
- Ну и что? Все едино… Проблевали мы свою жизнь, просопливели. Что была, что не была…
Волна холодной ровной злости прошла вдруг по Корнелию, обдала голову. Он откинулся к спинке стула.
- Послушай, инспектор… Ты латинский шрифт когда-нибудь учил?
- М-м… че-во?
- Латинским шрифтом твое имя с какой буквы пишется?
Слегка трезвея от необычности вопроса, Альбин Мук произнес:
- С… какой… Конечно, с "А". По-всякому с "А". - И добавил с ноткой самодовольства: - Да. А ты думал что?
- Вот и хорошо… - То, что имя этого Альбина пишется не так, как у того, у Хальки, доставило Корнелию хотя и короткую, но ощутимую радость.
Почему? Какое значение это имело теперь?
Корнелий, шатнувшись, встал.
- Пойду я. Ну тебя…
И через минуту упал в камере на казенное одеяло.