И ожидание нового счастья засветилось впереди, повеяло теплым ветром. Яшка посмотрел на Стасика виновато: неловко стало за этот прилив радости.
Но Стасик по-прежнему посвистывал, поглядывал на облака. И никто не знал, что внутри у него крик и плач. Ох, выдержать бы… И когда уже стало совсем невмочь, пришел на помощь дождик. Он посыпался из маленькой, как мочалка, тучки, пробегавшей над Банным логом.
Ни Яшка, ни Стасик не стали прятаться. Шли так же, только лица запрокинули навстречу каплям. Дождик тут же промчался, заблестели мокрые плиты, лужицы и листья.
"Последний дождик…"
Навстречу Яшке и Стасику двигался вприпрыжку маленький Вовка Пантюхин, гнал проволочной каталкой бочоночный обруч. Стриженная под машинку желтая Вовкина голова искрилась. Был он в новой синей матроске (небось для школы купили, а он в ней по улице носится, обормот).
Вовка остановился, заулыбался щербато:
- Я к вам сегодня приду! Можно?
- Приходи, - сказал Стасик. И не стал добавлять, что Яшки уже не будет. И Яшка промолчал. Вовка поскакал дальше.
"Как мальчик на елочном шарике", - вспомнил Стасик.
"Как мальчик на Дороге", - подумал Яшка.
Дорога в тот раз привела его сюда, к Банному логу. Сейчас, если постараться, можно выйти с Банного лога на Дорогу. А там - звездный путь. Но Стасик не хочет. И он прав… Но, может быть, придет время, и он все-таки узнает, куда способна вывести эта улица его детства?
- Если окажешься когда-нибудь на Дороге, можешь встретить Юкки, - сказал Яшка. - Он покажет, куда идти…
Стасик не спросил, что за Дорога. Спросил:
- Кто такой Юкки?
- Мальчик… Его иногда путают с Лотиком, но это не так. Они даже и не похожи… Просто и тот и другой с сестренками ушли из дома. Искать друзей. Но Лотик нашел своего Гальку, а Юкки бродит до сих пор. И с сестренкой они то теряют, то находят друг друга… Ты смотри, свою Катюшку не теряй…
- С какой стати, - насупленно сказал Стасик.
Вышли к пристани. Потом - на обрыв, на то место, где прощались всегда. Было пусто вокруг, только смесь облачных теней и солнца летела по откосам. Баржа отсюда была не видна, но Яшка знал: добежать до нее - одна минута, как всегда. Только сейчас - не как всегда, а последний раз.
Он вдруг подумал, что рано или поздно баржу пустят на слом. И найдут каменного мальчишку в полинялом костюме с поблекшей пионерской нашивкой на рукаве. Вильсон может об этом узнать, догадается про все… Чего доброго, сделает из мраморного пацана что-нибудь вроде памятника и будет себе сердце надрывать… Яшка не хотел быть памятником!
Он стал сбрасывать одежду.
- Зачем? - без удивления, устало спросил Стасик.
- А мне все это для чего теперь?.. Отдай тете Поле.
- Совсем сдурел, - вздохнул Стасик. - Может, еще сказать, что ты потонул? Мало ей одного Левушки…
- Ох… я не подумал. Ну, спрячь куда-нибудь.
Он стоял перед Стасиком, тощенький, озябший, незнакомый какой-то. Но пока все еще мальчик Яшка.
- Пойду я. Ладно? - жалобно сказал он.
Стасик торопливо кивнул. Что еще делать, он не знал. Обнимать голого дрожащего Яшку неловко. Рукопожатия не были в обычае у туренских пацанов.
- Иди, - выдохнул он. Хотел еще сказать "прощай", да не вышло. Отчаяние и обида вскипели в нем, выплеснулись: - Ну, чего ты стоишь! Не торчи тут, убирайся! Думаешь, нужен ты мне, да?! - И скорчился, сел в мокрую траву, зубы сцепил.
- Вильсон…
- Убирайся! Врешь ты все! Не звезда ты, а… коптилка паршивая, вот! - И Стасик отвернулся так, что захрустела шея. И замер, закостенел…
Яшка стремительно бежал вниз. Хлестали по нему репейники, полынь и бурьян. Болела порезанная где-то пятка. Он всхлипывал громко, не сдерживаясь. Пусть! Последняя боль, последние слезы…
Внизу, у баржи, он все же оглянулся: не следит ли за ним Вильсон? Уж лучше бы выскочил за бугор и следил. Может, рукой помахал бы…
Но Стасик не смотрел, куда убегает Яшка. Он долго плакал, сидя в траве, потом собрал Яшкину одежду, свернул в тугую муфту и затолкал ее в бурьянную чащу.
И пошел к лестнице…
Серое небо
Прошли три дня - пустые, серые. Вечером к Скицыным постучала Полина Платоновна.
- Здравствуйте… Стасик, а что это Яши не видать? То целыми днями здесь, а то…
- В самом деле! - спохватилась мама. - Куда он пропал? И ты, я смотрю, как в воду опущенный. Что случилось?
Стасик тихо кашлянул и стал смотреть в темное окно.
- Станислав…
- Уехал он. Насовсем…
- Как уехал?.. Сбежал?!
- Ну, почему сбежал! Просто перевели… В другой город.
- А в какой город?
- Ну, откуда я знаю? Он сам не знал… Говорил, на Украину куда-то, - придумал Стасик. - Группу, десять человек.
- Но он напишет?
- Откуда я знаю, - опять буркнул Стасик.
- Вы что, поссорились?
- Какая теперь разница! - с отчаянием сказал Стасик. - Если его все равно нет… Что вы все ко мне пристали!
- Не смей грубить! Тебя по-хорошему спрашивают, а ты…
- Не надо, Галина Викторовна, - тихонько вздохнула у двери Полина Платоновна. - Это бывает у мальчиков. Случается, что один из друзей уезжает, а другому обидно, хотя никто не виноват. У Левушки тоже был товарищ, Саша Максимов, а потом, в пятом классе, вот так же… Что поделаешь…
Стасик сидел, привалившись к подоконнику, и наливался тяжелой тоской. В мглистом Катерном переулке шуршал дождь.
Полина Платоновна сказала:
- Славный мальчик этот Яша. Я даже думала…
- Что? - спросила мама.
- Да теперь все равно уж… Видимо, не судьба… Недавно Стасика не было дома, а он пришел, говорит: "Можно, я у вас посижу?" Я обрадовалась. Попросила его: "Поиграй мне, если не трудно". И он начал играть. Импровизировать… Честное слово, ничего подобного я раньше не слышала. Даже до слез… Это просто дар Божий…
Тут закапризничала, разревелась Катюшка, мама подхватила ее, Полина Платоновна незаметно ушла.
…А наутро Стасик с сумрачным ожесточением разломал их с Яшкой домик.
Он решил, что не будет больше страдать и тосковать по Яшке. Мудро, по-взрослому, сказал себе: "Что было - не вернешь, а жить все равно надо". И стал жить как все. Играл на полянке в футбол, ходил в кино с Вовкой и Зямой, которая вернулась из лагеря - загорелая и совсем уж длинная. Потом пришло первое сентября - там вообще хлопот не оберешься. У Стаськиного класса оказалась новая учительница - молодая и очень добрая Елена Матвеевна. Бойко взялась налаживать пионерскую работу, назначила Стасика участвовать в спектакле "Архимед Вовки Грушина". Спектакль был веселый, животики надорвешь, а подготовка занимала целые дни. Заодно Стасик узнал, кто такой был настоящий Архимед, и попробовал проверить его закон, когда купали Катьку. Мама за это пообещала вылить ему за майку всю мыльную ванну и вдруг спросила:
- А от Яши письма не было?
Ну, и все посерело, потускнело тут же. Не надо ни Архимеда, ничего другого…
Мама взяла его за плечи мокрыми руками.
- Ох, Стасёнок ты мой… В жизни ведь всякое бывает. Даже если вы разъехались навсегда, если даже рассорились на прощанье, все равно ведь… что было, то было. Хорошее надо помнить, и тогда оно будет с тобою всю жизнь… Верно ведь?
Стасик глотками загнал внутрь слезы и кивнул. Но вся его тоска, вся печаль по Яшке, которая в последние дни пряталась позади суеты и забот, поднялась опять, сделалась главной.
"Хорошее надо помнить"… Было бы легче, если бы расстались по-хорошему. И если бы знать, что Белый шарик тоже будет помнить это лето. Помнить Вильсона… Только не вспомнит он! Превратится в большую звезду после своего дурацкого Возрастания, и станет ему наплевать на все, что было…
Но… почему?
Неужели у звезд память хуже, чем у мальчишек! Неужели в ней не найдется уголка для Вильсона? Для… желтого окошка, которое светилось в их самодельном доме?
Может, Шарик напрасно боялся, и ничего он не забудет! Скорее всего, ему это большие шары наговорили. Нарочно! Чтобы меньше думал о Земле, о Вильсоне…
Но если он помнит… Пускай он прийти сюда больше не может, но через шарик-то поговорить, наверно, можно! Хотя бы разок! Чтобы сказать: "Яшка, ты не злись, что я тогда так по-дурацки закричал на тебя…"
Почему раньше-то не подумал о шарике, балда?!
Эта мысль - такая простая, такая спасительная! - пришла Стасику в школе, на уроке, и он еле дождался звонка. Наврал Елене Матвеевне, что болит голова, схватил портфель и помчался в универмаг. Хорошо, что был в кармане рубль!
Он купил за пятьдесят копеек целлулоидный теннисный мячик и тут же сжал в кулаке: "Шарик!.. Белый шарик!"
Молчал твердый мячик. Ни холодный, ни теплый. Неживой.
Опять стало пусто на душе. И серо вокруг. Листья были серые, дома и заборы серые. И небо серое, без солнца…
Дома Стасик - уже без всякой надежды, просто так - подержал в ладонях все шарики, какие попались на глаза: пластмассовые на Катькиных погремушках, медные на спинке кровати Полины Платоновны и даже круглые набалдашники на ручках деревяной скалки. Никакого толку.
- Ходит, ходит, - сказала бабушка Зямы, она присматривала за Катюшкой, пока мама на работе. И заодно воспитывала Стасика. - Уроки бы учил.
- Хочу и хожу…
- Вот обожди, придет мать…
Пришла на обед мама. Катька обрадованно и неумело затопала к ней, шлепнулась, заревела. Мама подхватила ее.
- Ушиблась, маленькая? Не плачь, мама погладит, и все пройдет.
Но Катька ревела.
- Воет и воет целыми днями, - сказал Стасик. - Спасу нет.
- Что с тобой? Двойку получил?
Эх, если бы двойку. Это разве беда? Он бы на второй год согласился остаться, лишь бы откликнулся Белый шарик! Хоть на полминутки отозвался бы!.. Ой, но ведь он говорил, что не всякий шарик годится для связи! Только такой, который очень нравится Стасику! Тот, который - не чужой!
Но один отобрали в лагере. Другой уплыл по речным волнам и теперь уже, наверно, где-нибудь в Ледовитом океане… Был еще один - глиняный, с отпечатками травы и пальцев. Потерялся год назад, когда Стасик прыгал из вагона.
…Может, и сейчас там лежит?
Когда появляется надежда, нельзя терять время.
- Ты куда это засобирался?
- Погулять нельзя, что ли?
- В новом костюме, в школьном? Думаешь, у нас много денег от выигрыша осталось? Я твое гулянье знаю, придешь как с землекопных работ…
Ладно, лишь бы дома не засадила. А то "бабушке некогда, надо с Катей посидеть…". Стасик торопливо переоделся, натянул куцый, рваный под мышкой китель от прошлогоднего костюма, истрепанные летние штаны, чулки, чтобы не исцарапаться в колючках у насыпи, и резиновые залатанные сапожки (бывшие мамины). Мама решила, что он идет гонять мяч на полянке.
- К четырем часам чтобы был дома! И сразу садись за уроки! Я у бабушки спрошу… И картошку почисти к ужину! - Это уже через порог, вслед…
- Ладно!.. - До картошки ли ему? Она, даже самая круглая, не оживет в ладонях, не позовет: "Ты кто? Вильсон?.."
Уже выйдя на улицу Стахановцев, Стасик сообразил: мелочь-то не взял из брючного кармана, автобусный билет купить не на что. А кондукторши бдительные и злющие…
Но не возвращаться же! Он пошел пешком. Погода была зябкая, с моросью, без намека на солнце. А улица Стахановцев - просто бесконечная. Шел Стасик, наверное, не меньше часа, и, когда подходил к насыпи, настроение у него совсем скисло. Но ни разу ему не пришло в голову повернуть обратно. Потому что пока идешь, ищешь, надеешься, остается хоть какой-то просвет. Все-таки лучше, чем сидеть дома и маяться от тоски…
Он отыскал место, где в прошлом году прыгнул с поезда. Обшарил чертополох, лебеду, лопухи на сорок шагов в округе. Разгребал сапогами стебли, жалил о крапиву руки, яростно отдирал от себя репьи, чертыхался и шептал: "Ну, где ты, где?"
Не нашел он глиняный шарик.
Наверно, как и задумано было, найдет его через миллионы лет новый мальчишка и узнает, что жил когда-то на свете Стасик Скицын…
От этой мысли не стало легче. Стасик поднялся по насыпи на рельсы. Оставалась последняя дорога, последний план. Пойти на обрыв у станции Река, сесть на том же месте, где в прошлом году, и вылепить новый шарик. Такой же.
Не было никакой уверенности, что этот шарик откликнется. Но ведь сперва еще нужно дойти, слепить. А пока идешь, есть надежда. Пускай хоть самая крошечная. И Стасик пошел, хотя понимал, что путь до пристани отсюда ох какой не близкий.
Он прошагал по шпалам примерно с полчаса - мимо заборов и пустырей, мимо будок, цистерн и кирпичных складов. И ни разу не прошел навстречу и не догнал его поезд. Станция была уже близко: справа блестела вода, слева поднимались обрывы.
От реки из-за свалившегося под насыпь товарного вагона поднялись на полотно четверо. Без испуга, с пренебрежительным равнодушием к очередному несчастью Стасик узнал Бледного Чичу, Хрына и Бомзика. А потом узнал и четвертого: длинного, с тонкой шеей, со стриженой головкой и мягким вздернутым носиком. Это был тот, который командовал в прошлом году, когда гонялись за Стасиком и заставили спрятаться в вагоне.
Поднялись они, пошли навстречу. Бомзик держал на плече моток веревки с проволочной "кошкой". Наверно, компания что-то вылавливала в реке. Может, оружие? Ходили слухи, что банда "Попрыгунчики" перед своим разгромом утопила недалеко от пристани связку немецких автоматов и ящик с гранатами. Находились любители, искали…
Яшка говорил, что обшарил импульсами все дно и никакого оружия там нет…
Эх, Яшка, Яшка… Где ты сейчас?
Двойная радуга
1
Конечно, это была чисто случайная встреча. Но Стасику она случайной не показалась. Наоборот, все одно к одному. Если уж потянулась цепочка несчастий, без Чичи не обойтись.
Стасик не остановился, не сбил шага. И мыслей о бегстве не было. Он шел навстречу врагам со злой покорностью судьбе, с усталой гордостью и с безразличием к тому, что будет дальше. Так, наверно, идут на минные поля насмерть израненные в бою корабли: пронесет - ну и хорошо, а нет - значит, наплевать…
Сначала казалось, что пронесло. Чича и Бомзик даже раздвинулись, пропуская его сквозь шеренгу. Чича только скривился:
- А, Вильсон! Ну, гуляй… в сапогах по Сиксотному морю.
И Стасик сквозь вражий строй прошел целый-невредимый…
- А ну стой!
Он оглянулся через плечо. Чича что-то шептал тощему, стриженому. Потом нехорошо посмотрел на Стасика. Заухмылялся - белесый, противный:
- Стой, говорят…
Стасик остановился. Все равно догонят.
- Где твой кореш-то чокнутый? - ехидно сказал Чича. - Забрали в дом для психов?
- Не твое дело, - без всякой надежды на избавление отозвался Стасик.
- Во! - обрадовался Чича. - Видишь, Васяня, как разговаривает! С ним по-хорошему, а он… Всегда так!
Васяня - имя хотя и не совсем обычное, но все же человеческое. Может, он и по натуре больше человек, чем трое других? Едва ли… Сейчас он пригнул к плечу стриженую голову, открыл рот, пошевелил треугольным подбородком с маленьким лиловым чирьем - то ли зевнул, то ли нижняя челюсть у него болела. Потом плюнул сквозь серые губы. Оглядел Стасика от сапог до макушки. Сказал сипловато, непонятно и веско:
- Сява.
- Ага! - обрадовался Бомзик.
- А ты закройся, ты тоже сява… пока. Чича, у тебя к этому что?
- Ну, я же говорил. Вильсон это… Помнишь, в том году гоняли! А потом он с одним психом лохматым… А сейчас не говорит, где он… который тогда с ним…
- Говори, когда спрашивают, - неожиданно произнес Хрын. Выкатил глаза и тяжело задышал: видимо, эта фраза стоила ему больших мозговых усилий.
- Помолчи, если в черепушке пусто, - вздохнул Стасик.
Чича обошел Стасика, ухватил за локти, твердым коленом уперся ему в поясницу.
- Ребя, дайте ему по соплям, чтоб ответил: куда лохматый девался?
Васяня улыбнулся. Криво, по-клоунски - наверно, чирий мешал. Сморщил узкий лобик. Рыже-серые глазки засветились.
- Он чё, говорить не хочет? Спрашивать уметь надо. По-научному… - Он шагнул к Стасику, большим пальцем сильно, с притиранием провел по его лицу - от подбородка до лба, так что нос чуть не оторвался. Стасик сжал зубы, замотал головой.
В это время летучая морось превратилась в дождик.
- Ай-я! - запрыгал Бомзик. - Капает… Льется…
- Айда, парни, вон туда, - приказал Васяня. - Сяву тоже берите, там поговорим… - И Стасика повели к дощатой будке, что стояла под кручей, за двойной шеренгой топольков. Она была вкопана в откос - виднелась лишь передняя стенка с приоткрытой дверью и козырек наклонной крыши с лоскутьями толя.
Стасика втолкнули в полумрак. Помещение оказалось квадратным, метра два в ширину и длину. Наверно, бывшая кладовка дорожных рабочих или чей-то заброшенный сарайчик. Пинком пленника загнали в угол. Снаружи в это время ударили по глине, по лопухам, по крыше отвесные струи.
- В самый раз смотались, - выдал Хрын умную фразу и опять начал шумно дышать, счастливый своим успехом. Бомзик сказал солидно:
- В нашем деле всегда главное - вовремя смыться. - И примолк опасливо: не много ли взял на себя?
- Дверь прикрой! - велел Васяня. - Дует и брызги…
- Тогда темно будет.
- Ты чё, на вшивость проверять себя собрался? - сумрачно сказал Чича. А Васяня спросил:
- А свечка? Ты, Бомзик, обещал парафин для жвачки принести. Если не принес… оторву.
- Я принес, - захихикал Бомзик. - Вот…
Дверь плотно прикрыли, свечку зажгли. Поставили на пол. Желтый свет, идущий снизу, сделал лица похожими на скомканные маски из оберточной бумаги. Стасик, втиснувшись в угол, смотрел, как маски эти ненатурально сжимаются и разжимаются, как мечутся по стенам и потолку ломкие густо-черные тени. Будто сон какой-то… Но настоящего страха пока не было.
Васяня достал папиросу, сел на корточки, прикурил от свечки.
- Да-ай, - затянул Чича. - Одну затяжечку…
- Не стони, каждому дам по очереди… Даже ему. - Васяня дохнул дымной струей в Стасика. - Он хоть и пленный, а все равно… Покурить даже перед расстрелом дают, Гуныч рассказывал… Ну чё, сява, хочешь затянуться?
- Не хочу… Не лезь!
Васяня шагнул к нему, опять сделал пальцем "смазь" по лицу, а потом ладонью крепко хлопнул по макушке. Так, что Стасик спиной скользнул по доскам, сел на корточки. Он не заплакал, ничего не сказал. Понимал, что это лишь начало. Так просто не отпустят, сперва поизмываются, отведут душу. И раньше, чем пройдет дождь, это не кончится…
Васяня присел рядом - будто с приятелем.
- Ну дак чего ты, сявушка, нам сказать-то не хочешь? - От него пахло смесью табака, жареных семечек и сырой шерстью грязного свитера.
- Про своего дружка психованного молчит как партизан, - подал голос Чича. - Куда тот делся?
Васяня чуть отодвинулся, повернул к Стасику дымный рот:
- А?
Стасик не ответил. Если скажет про Яшку - уехал, мол, в другой город, - они найдут другую причину для допроса.
- Молчит… - с упреком произнес Васяня и вдруг ткнул красным кончиком папиросы в Стаськину ногу, между короткой сбившейся штаниной и чулком. Стасик взвизгнул, шарахнулся в сторону, съежился на полу.
- Больно же! Гад! - И заплакал наконец.
Васяня раскурил папиросу, покивал.