"Ты кто?"
1
Лагерь принадлежал профсоюзу работников деревообрабатывающей промышленности, поэтому называли его просто и даже непочтительно - "Опилки" (хотя по правилам полагалось: "Имени двадцатилетия Советских профсоюзов"). Ну что поделаешь: ни лагеря, ни люди себе прозвищ не выбирают. Вот и к Стасику в "Опилках" в первый же день прилипла новая кличка.
Когда все собрались на большой поляне и вожатые стали выкликать ребят по своим отрядам, оказалось, что Стасика в списке нет. Он, конечно, расстроился. Что же теперь, домой? Толстая, похожая на повариху вожатая Дуся поглядела на печального белобрысого октябренка и вспомнила:
- В дополнительном списке вроде бы Стасик есть. Но не Скицын, а с какой-то иностранной фамилией. Не то Мортон, не то Вильсон…
- Наверно, Тон! - Стасик подпрыгнул от радости, и все рассмеялись. - Это потому, что Юлий Генрихович путевку достал!
Все, конечно, разъяснилось. И Стасик думал, что про этот случай тут же забыли. Но на линейке ему сказали:
- Эй, ты, Вильсон! Куда лезешь, по росту вставай…
Так и пошло - Вильсон да Вильсон. Стасик вздохнул и смирился. В свои девять лет он уже знал: есть вещи, с которыми не поспоришь.
На другой день был сбор их младшего третьего отряда, и Дуся всех спрашивала, кто кем хочет быть. Некоторые стеснялись и ничего не говорили, а кое-кто отвечал храбро, хотя после каждого ответа все почему-то смеялись. Когда пришел черед Стасика, он засмущался, но молчать не стал. Сказал тихо:
- Матросом…
Опять, конечно, все ха-ха-ха. А Дуся спросила:
- Почему именно матросом? Может, уж лучше капитаном?
Пришлось объяснить ей, непонятливой:
- Как же сразу капитаном? Сперва все равно надо матросом.
Рядом крутился Бледный Чича, парень из второго отряда, лет двенадцати. Тускло-белый, как пыльная макарона, с бледными глазками. Он высунулся из-за голов и сказал клоунским голосом:
- Храбрый матрос Вильсон с дырявого корыта.
И все опять захохотали.
Что этому Чиче надо было от Стасика? Привязался с первого дня: то даст щелчок, то в столовой табуретку из-под Стасика выдернет. И хихикает, хлопает белесыми ресницами…
Мальчики из третьего и второго отрядов спали в одной палате, и утром Чича сказал:
- Эй, Вильсон, давай-ка заправь мне коечку как следует. У нас такой закон: младшие старших завсегда уважают.
Стасик и свою-то еще не знал, как заправлять. Зато знал другое (вернее, чувствовал): если кому поддашься, потом хуже будет, сядут на шею. Он ответил негромко, но твердо:
- Не нанимался.
- Ух ты, крыса корабельная. Ребя, слыхали? Первый раз приехал, а уже… Ну, щас я тебе…
Но тут пришла Дуся:
- Что за кавардак? Ну-ка быстро чтобы порядок был!
Чича ухмыльнулся и посмотрел на Стасика "ласково".
Стасик собирался в лагерь с радостью. Потому что хоть и каникулы, а все равно скучно. Во-первых, с утра до обеда торчишь в очереди в хлебном "распределителе". Потом надо еще несколько раз топать на водокачку с бидоном: маме тяжести таскать нельзя, отчим в конторе, а обед без воды не сваришь… А выйдешь погулять на улицу - что там делать? Ну, побегаешь в догонялки, поиграешь в пряталки с соседскими Юркой Карасевым, Лидкой Занудой и Владиком Кислицким да с несколькими дошколятами. Или пойдешь в Андреевский сад, там пацаны из окрестных кварталов разбиваются на две команды и устраивают игру в сыщиков-разбойников или мяч гоняют на лужайке. Но еще ведь не каждый раз возьмут в команду, если у тебя ни большого роста, ни большого умения… И главное - каждый день одно и то же.
А лагерь - это все новое, все в первый раз!
Мама тоже радовалась за Стасика, а насчет воды и очереди за хлебом договорилась с тетей Женей, соседкой. В общем, все так хорошо складывалось. И вдруг - этот Чича!
В тот вечер, после первого сбора, Чича с дружками устроил такую подлость! В матрасе у Стасика сделали ямку и положили под простыню пузырь с водой, из тонкой резины. Такие продаются в аптеках и называются неприличным словом; большие мальчишки иногда их покупают, гогочут и надувают, будто воздушные шарики.
Стасик после отбоя помыл ноги в деревянной колоде за домом, пришел в палату и поскорее бухнулся в постель, чтобы не видеть Бледного Чичу и его приятелей. И конечно, тут же вскочил! А они хохочут, прыгают, верещат: "Матрос Вильсон в Сиксотное море поплыл! Забыл, где сортир!.."
Стасик не сдержался, заплакал.
Вошла Дуся, без слов разобралась, что к чему, Стаськину мокрую простыню сняла с матраса, огрела ею по спине Чичу. Постель принесли другую. Чича ненатурально ныл:
- А я-то чё? Сперва докажите!
К начальнику Чичу, конечно, не повели. Если каждого за всякие проделки водить к начальнику лагеря, очередь получится больше, чем в хлебный магазин… А днем на заборе появилась надпись: "Вильсон - сиксот".
Они, дураки, думали, что "сиксот" - это который напускает в постель. А на самом деле такое ругательство пишется через "е" - "сексот". Значит - "секретный сотрудник". Тот, кто в лагере доносит на своих начальству. Не в пионерском лагере, конечно. Стасик знал про такое от Юлия Генриховича.
Стасик никогда не жаловался, хотя порой от Бледного Чичи, от его дружков Тольки Дубина, Генки Мячика и длинного придурка по кличке Хрын житья не было. Бить почти не били, а доводили. Исподтишка. Чича был в лагере старожил, ему поддакивали, шуткам его весело смеялись. Ну а Скицын - кто он такой? Тихая амеба, глаза на мокром месте…
Стасик приспособился жить, как безопаснее. Днем - в гуще своего отряда, поближе к вожатым. На глаза им не лез, но и далеко не отходил. Или наоборот, возьмет в лагерной библиотеке книжку и запрячется подальше в кусты, где никто не видит… А потом нашел он совсем замечательное убежище.
Лагерь находился на краю деревни Кошкино, в двух длинных дощатых домах. А еще он занимал на лето деревенскую школу - маленькую, вроде той, в которой учился Стасик. На нижнем этаже там обитал первый отряд, а на верхнем была пионерская комната и жили вожатые. Там же на широкой площадке у лестницы стоял стол для пинг-понга. Большие ребята из первого отряда младших в "наш дом" пускали неохотно. А уж к пинг-понгу вообще сунуться не давали. И только на Стасика не обращали внимания. Сидит в углу смирный сверчок с книжкой, не мешает. Иногда за мячиком сбегает, если тот ускакал далеко.
Игра здесь шла часами, и Стасик тоже сидел подолгу. То в книжку заглянет, то смотрит, как прыгает через сетку туда-сюда веселый белый шарик. Чтобы самому поиграть, Стасик не мечтал. Но приятно было иногда просто подержать в руках твердый целлулоидный шарик. Такой гладкий, легонький и даже будто живой. Словно из него вот-вот пушистый цыпленок проклюнется.
А Чича один раз сунулся, так сразу по ступенькам застучал - от пенделя, который дал ему командир Костя Каширов.
…Но однажды Чича довел Стасика так, что никаких сил не стало. Подучил он Хрына, когда Стасик дежурил в столовой, натянуть в дверях бечевку. Вот Вильсон и грохнулся со стопкой алюминиевых мисок. Шум, лязг, локти и колени в синяках. А тут ему кто-то еще остатки компота вылил за майку. Дежурная вожатая наорала на Хрына, а Чича опять ни при чем. Ухмыляется, белыми ресницами хлопает… У Стасика даже злости не осталось, только появилась такая тоска, что хоть пешком домой топай за полсотни километров… И впервые он до горьких слез, отчаянно затосковал по дому. По маме и даже по Юлию Генриховичу. И по своей улице, и по Андреевскому саду с пыльной травой, жесткой желтой акацией и футбольным гвалтом. Там, бывает, и стукнут сгоряча, но специально никто не издевается.
После отбоя Стасик тихо-тихо плакал в подушку. На следующий день свет ему не светился, хотя слез уже не было. А после ужина, в "свободный час" перед сном, Стасик опять сидел в уголке недалеко от стола с пинг-понгом.
В два широких окна светило вечернее солнце, и шарик - живой, прыгучий - казался золотистым. Но теперь ничто не радовало Стасика. На коленях он держал "Сказки" Андерсена, однако в книжку не смотрел. Он мечтал о другой сказке: произнести бы волшебное заклинание и оказаться дома…
Шарик вдруг отлетел в сторону и запрыгал вниз по ступенькам. Стасик - следом. Это у него само собой всегда получалось - стрелой за шариком, если тот ускакал. Хоть ты грустишь, хоть читаешь, хоть задумался - все равно!
Шарик с последней ступеньки прыгнул к стене, отскочил и закатился под лестницу. Стасик полез, конечно, следом. Под лестницей - какие-то корзины, ящики и мешки. И темно…
- Эй, Вильсон! Чего застрял?! - кричали сверху.
- Сейчас… Он куда-то… завалился… - отвечал Стасик, но негромко и сипло, потому что здесь, в пыли и сумраке, на него стала наваливаться новая тоска. Отчаянная печаль одиночества. Он машинально шарил в темноте, а слезы теперь без удержки бежали на голые руки.
Костя Каширов громко сказал наверху:
- Да ну его, он там копается. Давайте запасной… - И опять часто застучало по столу.
Стасик же все ползал по пыли, царапаясь о корзины, а душа его изнемогала от горечи. Не нужен был ему этот проклятый лагерь. Не нужны ни сытные обеды с компотом, ни прогулки в настоящий лес, которого он раньше никогда не видел, ни купанье в пруду, где он почти научился плавать… Ничего не надо! Не может он один!
Стасик нащупал наконец шарик, но из-под лестницы не вылез, а съежился здесь между ящиком и корзиной, прислонился к скользкой бутыли. Взял шарик в ладони - легонький, гладкий, теплый. Опять подумалось: будто живой. И оттого, что не было рядом никого-никого, только этот вот шарик, Стасик погладил его и сказал, как пригревшемуся котенку:
- Маленький ты… хороший…
И снова поднялась в нем такая печаль, что, казалось, весь мир заполнила. Понеслась до неба - до луны, до звезд, до солнца, которое тускнело, как закопченная керосиновая лампа. И даже странно, что нигде ничего не откликнулось, не застонало в ответ… А шарик затеплел в ладони еще сильнее и будто шевельнулся. И спросил неслышным, но отчетливым голоском:
- Ты кто?
2
- Ты кто?
Стасик почти не удивился. Слишком плохо ему было, не до удивления. Но все же он растерялся немного. Сказал шепотом:
- Я… Стасик…
- Стасик - это кто? - Нет, не голос это был, а будто чья-то чужая мысль проникала в Стасика, щекотала в голове. - Стасик - это шарик?
- Сам ты шарик, - уже не сказал, а скорее подумал Стасик. Не обидно, а ласково, как неразумному малышу.
- Конечно, - отозвался тот. - Я шарик. А ты?
- Я… мальчик. Разве не видишь?
- Что значит - "не видишь"?
Ох, да у него же и глаз-то нет. И темнота здесь… И вообще - что же такое делается? Правда, что ли, шарик живой? Или в мозгах у Стасика что-то расклеилось? "Ну и пусть, - сумрачно подумал он. - Хуже не будет, потому что некуда хуже-то… А может, это я просто сам с собой разговариваю?.."
- Что значит - "не видишь"? Не ощущаешь импульс?
- А что такое импульс?
- Ты послал импульс. Очень плохой, с отрицательным потенциалом. И был резонанс, но без радости…
- Чего? - прошептал Стасик.
- Я подумал, что ты можешь погаснуть.
- Могу… - Стасик всхлипнул.
- Не надо. У нас резонанс. Тебе плохо - и мне плохо. Но с двух точек мы можем изменить частоту и трансформировать спектр. Или, в крайнем случае, нейтрализовать негативный фон…
- Не понимаю тебя, - вздохнул Стасик. - Ты будто с Луны свалился.
- Луна - это что?
- Ну что… планета… То есть шар такой, вокруг Земли летает… А Земля вокруг Солнца… Да я просто так сказал!
- Подожди. Я прощупаю твои локальные импульсы… Понял! Земля - голубой шарик. Луна - серый шарик. Оба - неконтактного типа… Нет, я не с Луны. Я вообще с другой грани Кристалла. Было трудно пробить межпространственный вакуум…
- Ты можешь по-человечески разговаривать? - жалобно спросил Стасик.
- Что такое "по-человечески"?
- Ну… от слова "человек". Не знаешь, что ли?
- Мальчик - это человек?
- Да… Только который еще не взрослый.
- Не достигший Возрастания? Тогда понятно… - Стасик ощутил в шарике вполне мальчишечий живой вздох. - Ясно, почему у нас резонанс… Тебе очень плохо?
- Еще бы…
- Ты выбит из привычной системы координат и лишен возможности принимать позитивные импульсы. Я правильно сделал вывод?
- Не знаю… Чича все время привязывается, гад такой…
- Подожди… Гад - это существо, обитающее во влажных областях голубого шара.
- Да здесь он обитает, в лагере! Каждый день лезут, житья нет… Он да еще несколько… Хрын этот, полудурок…
- Тоже гады?
- Еще бы!
- "Лезут" - это что? Действуют негативными импульсами?
Стасик опять вздохнул, вытер о голое плечо мокрую щеку.
- А ты не можешь воздействовать ответно?
- Ага, попробуй! Если один…
Шарик опять будто шевельнулся в ладони.
- Один и один - это не один. Ты и я… Можно рассчитать систему нейтрализации вредного воздействия гадов. Если они активно нарушают гармонию локальной структуры, можно расщепить их до уровня первичного вещества.
- Как это?
- Развеять в самую мелкую пыль!
- Ты разве можешь? - чуть усмехнулся Стасик.
Шарик ощутимо затяжелел.
- Еще не знаю, пока мой контакт на информационном уровне. Но можно попробовать.
Тогда Стасик испугался:
- Не надо… в пыль-то. Вот если бы напинать их…
- "Напинать" - это комплекс нейтрализующих мер ограниченного воздействия?
- Ага… - на всякий случай сказал Стасик. И подумал: "Это я сам с собой? Или правда - с ним?"
Шарик опять стал легким, но зато пульсировал в ладони, словно сердечко билось. Или это колотилась жилка под кожей? Чудо такое… "Один и один - не один. Ты и я…"
Шарик отозвался неслышно:
- Ты и я… Тебе лучше? Черное излучение прекратилось.
Стасик благодарно взял шарик в обе ладони. Как птенца… Далеко и хрипло затрубил горнист Володька Жухин. Отбой…
- Шарик, ты потом еще со мной поговоришь?
- Да.
Стасик сунул его под майку.
В палате он так и залез под одеяло - в пыльной майке. Укрылся с головой, перепрятал шарик под подушку. И там опять обнял его пальцами.
- Ты меня слышишь?
- Да. Воспринимаю.
- Шарик… Ты кто? Ты по правде… такой?
- Я… такой.
- Ты откуда появился?
- Я не появлялся. Я там . И я здесь. Сразу… Стасик! Я пока сам не могу понять.
- Что понять?
- Много. Про тебя и про себя.
- Про меня… я могу объяснить.
- Лучше я сам прощупаю твое информативное поле. А ты - мое.
- Я не умею…
- Тогда отключайся. У тебя циклический потенциал на исходе. Накопишь энергию - снова будет контакт…
Стасик хотел спросить о чем-то еще, но поплыл, поплыл в ласковой синей тьме среди неярких огоньков. Огоньки эти вдруг превратились в маленькие желтые окна. Словно засветился в сумраке уютный вечерний город… А потом всю ночь Стасику снились хорошие сны, но он их не запомнил…
Утром Стасик проснулся с ясным и радостным осознанием, что у него есть чудо, сказка, друг. Сунул руку под подушку.
- Шарик…
- Стасик…
И в этот миг Стасика накрыл тугой удар. Чужой подушкой.
- Вильсон! Чё возишься, опять поплыл в Сиксотное море? А ну, вставай! Матросы на зарядку не опаздывают, они герои!
И снова - трах подушкой! Так, что он слетел с кровати, а шарик запрыгал по половицам.
Стасик метнулся за шариком. Но тот был прыгучий, легкий, его пнули, поддали, он заскакал от койки к койке.
- Ура! Мишка, пасуй мне! Хрын, сюда, дурак!..
- Не надо! Отдайте! Ну, пожалуйста! Это мой!
- Не ври, Матрос!.. Ребя, это он вчера в первом отряде стырил! Они ругались: Вильсон пошел искать и не принес!..
- У, жулик! Прибрал - и под подушку!
- Ребята! Ну отдайте, он мой! Я его нашел!..
- А ты поймай! Попрыгай!
- Воришка зайка серенький за мячиком скакал!..
Как им доказать? Как их убедить - гогочущих, орущих, ненавистных? Чем хуже Матросу Вильсону, тем лучше им - веселящейся, вопящей толпе… Вертлявый Степка Мальчиков скачет по койке, как бешеный клоун, поднял над головой шарик:
- Эй, Матрос - накурился папирос! Поймай!
Стасик бросился к нему. А наперерез - глупый Хрын. Стасик пнул его так удачно, что он согнулся и засипел. А Степка кинул шарик другим!
- Отдайте!
- Что тут такое? А ну, смир-р-рна!
- Валерий Николаич, это Вильсон! То есть Скицын! Мячик у первоотрядников украл, а сейчас психует!
Валерий Николаевич - курчавый, цыганистый студент Валера, вожатый первого отряда - старался быть очень строгим. Иначе с этой "кучей опилков" не совладать.
- Кто украл? Ты, Скицын?
- Они врут! Я нашел!.. Он теперь мой, потому что… - "Господи, ну как объяснить? Как упросить?" - Не надо отбирать! Я за него все на свете отдам… Только пусть он будет мой!
Валера сунул шарик в карман. При общем нехорошем молчании. Стасик ухватился за его рукав:
- Валерий Николаич, отдайте! Я…
- А ну, отцепись! Смирно!
Стасик сказал с бессильным отчаянием:
- Какие вы все… прямо как фашисты.
Вожатый - бац его по щеке!
- Сопляк! Ты их видел, фашистов?!
- Видел… вы…
Снова - бац!
- Сволочи… - шепотом сказал Стасик. Было уже все равно.
- Во дает Вильсон, - заухмылялся Хрын.
Валерий Николаевич аж зашипел:
- В щелятник паршивца! Ш-шкура…
"Щелятник" - это кладовка за столовой. Туда сажали тех, кто натворил что-нибудь ужасное: например, курил и колхозный сарай с сеном поджег, как двое из первого отряда…
- Посиди, пока начальник не приедет! А там разберемся… Не идет? Тащите!
Ох, как бился, как извивался Стасик. Никогда с ним такого раньше не было. Криком и слезами хлестали из него горе, тоска и ярость. Мама, мамочка, ну что же это со мной делают!
Его втолкнули в изрезанную яркими щелями темноту, в запах гнилых рогож и сырых опилок. Сзади за дверью тяжело брякнула железная щеколда.
"Ох, Стасик, не дай тебе Бог услышать, как за спиной задвигается тюремный засов". И вот случилось. Услышал. Железный лязг разом отрубил все - как топором. Тихо стало, слезы кончились. Солнечные щели резали глаза. И не только глаза, а всего Стасика. Будто бритвами. Он зажмурился, закружилась голова. Стасик быстро лег на какие-то тряпки. От них воняло. Стасика затошнило, он перекатился на занозистые половицы. Лег ничком, уткнулся лицом в ладони. Он понимал, что дальше в жизни его ждет только плохое.
Шарик потерян навсегда.
За то, что обозвал Валерия, прощения не будет.
Лишь бы с мамой ничего не сделали. Могут ведь сказать: "Это вы научили сына обзывать советских вожатых фашистами?"
А с ним самим что сделают? Мальчишки про начальника лагеря говорят: "Малость контуженный". Он, когда злится, начинает дергать веком и заикаться. А потом давит из себя шипящий шепот: выносит приговор…