Все же верхняя часть туловища Ивайна была обнажена, и я тоже снял рубашку. Ясное дело, таков был обычай… Я повращал немного свой меч, чтобы согреться, повращал так, как научил меня Каллан. Ивайн лишь молча стоял, не спуская с меня глаз. Возможно, он не думал, что ему самому необходимо согреться, чтобы сразить такого щенка, как я. Вокруг нас, вне круга, стояло примерно тридцать молчаливых зрителей – все из Лакланов, из их клана. Это заставило меня оценить цепь – я понимал, что ни у кого из них не было желания помочь мне, но благодаря этой ржаво-бурой цепи они не могли помочь и Ивайну.
Вне круга стояла и Хелена Лаклан, опираясь на длинный черный посох. Седая и согбенная от старости, она проговорила неожиданно громко:
– Спрашиваю в последний раз!.. Можете ли вы разрешить спор на иной лад?
– Если он откажется от своей лжи, – пробормотал Ивайн.
Я только покачал головой.
– Ты, Ивайн Лаклан, ты стоишь здесь по своей собственной воле?
– Да!
– А ты не отступишься?
– Нет!
– Ты, Давин Тонерре, ты здесь по собственной своей воле?
– Да!
Голос мой звучал почти как всегда.
– А ты не отступишься?
– Нет!
– Тогда круг замкнут! То, что здесь произойдет, здесь и замкнется. Никому не должно ныне мешать, помогать или мстить!
Она немного помолчала, словно предоставляя нам последнюю возможность раскаяться и передумать. Казалось, будто весь Баур-Лаклан затаил дыхание.
– Да начнется ныне битва! – провозгласила Хелена Лаклан и громко стукнула своим посохом о землю.
Ивайн в первый раз поднял свой меч, и я в тот же миг увидел, что он опытный фехтовальщик. Да я другого и не ожидал. Мои ноги сами выбрали нужную позицию. Ту, что Каллан, муштруя нас, заставлял повторять до изнеможения.
"Правую ногу вперед, малец! Руку вверх!"
Его голос звучал в моей памяти. Я думал, что научился фехтовать… Но в ответ на первый же выпад Ивайна я с грехом пополам успел отразить удар, не дав рассадить себе плечо. Тут запели клинки, их дрожь передалась моим пальцам. Ивайн нанес жесткий удар, куда более жесткий, нежели Кинни, Пороховая Гузка, и столь же жесткий, как Каллан.
А то был лишь первый удар! Куда он направит следующий?
"Никогда не верь, что этот удар – последний, – вдалбливал мне в голову Каллан. – Продолжай думать! Думай о следующем и снова о следующем!"
Времени думать не было. Теперь думало мое тело, голова не успевала, ведь Ивайн, отражая мои удары, осыпал градом ударов мои плечи, голову, грудь… Будь у меня время, я бы испугался, потому как эта битва не была похожа на учение. Я вынужден был держать меч обеими руками, чтобы не выронить его, и мне пришлось забыть обо всем, даже о собственном нападении на противника, если я не хотел потерять руку или остаться без головы. Как он мог биться с подобной быстротой? Как мог без устали наносить столь могучие удары? Удары и выпады, которых я никогда прежде и не видывал. Не понимаю, как я успевал поднимать меч, чтоб он не снес мне голову.
Безнадежность, точь-в-точь как во сне, заполнила мою душу, а руки так болели, что впору было криком кричать, да и меч стал тяжелей горы. Ледяной взгляд Ивайна ни на секунду не выпускал меня из виду, и в нем ясно читалось: я для него лишь животное, обреченное на заклание, и тянуть он не будет. А я – я со всеми моими мечтами о том, чтобы отомстить за матушку и убить предателя, – я ничего не мог поделать, кроме как отражать удары и отступать, отражать удары и отступать, отражать удары и отступать, пока не почувствую холодную тяжесть ограждавшей Железный круг цепи и не смогу больше пятиться назад.
Я видел, что он улыбается, и знал: он решил, будто я уже в его руках. Следующий выпад… Он должен стать последним. Вдобавок я знал, что он выберет не какой-то там удар мечом, который я, быть может, смогу отразить, а толчок прямо в грудь. Уже три раза – еще раньше – он использовал этот толчок, и три раза я отступал назад, но теперь отступать было некуда.
Клинок выслеживал меня, как копье перед броском. Я стремительно опустился на корточки, так что сталь со свистом пролетела мимо над моей головой. И пока до Ивайна доходило, что он все еще не убил меня, я выпрямил ноги и изо всех сил ударил головой как можно яростнее в его голый живот.
– Уфф! – прозвучало в Железном круге, и он разом как бы испустил дух. Шатаясь, рухнул он на спину, а потом сел, и меч выпал у него из руки.
Теперь настал мой черед. Теперь он был животным, обреченным на заклание. Я поднял меч, чтобы нанести ему удар в горло.
И все-таки я не смог… Взгляд его серых глаз по-прежнему покоился на мне, правда, на сей раз не такой уж холодный, и я понял, что он испугался. Как раз теперь он был человеком, живым человеком, и стоит мне взмахнуть мечом – и он будет ничем! Мертвецом! Безжизненным телом!
Я опустил меч. Я мог бы заплакать. Моя мать чуть не померла по его милости, я прискакал верхом, чтобы убить его, и теперь я мог это сделать. Неужто я такой же, как Нико, жалкий трус, что не смог нанести удар, пока было время? Не смог, чтобы Ивайн, подобно Дракану, жил и в дальнейшем, принося зло множеству людей? Он заслужил смерть! Я снова поднял меч и взмахнул им, описав быструю дугу к горлу Ивайна. Железо стакнулось со сталью. Меч снова был в руке Ивайна. Я слишком долго колебался. Однако он по-прежнему сидел на земле, и на моей стороне, как и ранее, оставался перевес. Я ударил еще раз – изо всех сил.
"Тра-а-ах!" – раскатился трескучий звук, совсем не похожий на звонкое пение встречающихся клинков. Внезапно меч в моей руке стал куда легче. И когда я захотел поднять его еще для одного удара, я увидел: клинок сломался, остался лишь маленький обломок под рукояткой. Меча у меня больше не было.
Ивайн медленно поднялся на ноги. Большое багровое пятно виднелось на его груди там, куда вместо живота боднула его моя голова. Он по-прежнему едва дышал. Но у него был меч, а у меня его не было.
Он смерил меня взглядом.
– Ну, мальчуган, – молвил он, – самое время тебе просить прощения.
Я только смотрел на него.
– Ты назвал меня предателем. Ты обвинил меня в том, что я поднял руку на женщину. Возьми свои слова обратно.
Но это было выше моих сил.
– Возьми их обратно… – Он поднял меч.
Я только покачал головой. Мне хотелось закрыть глаза, но я этого не сделал. Тогда он взмахнул мечом.
Удар пришелся мне по плечу с такой силой, что я выронил сломанный меч и упал на колено.
Я опустил глаза. Каллан говорит, что, коли меч достаточно остер, даже не заметишь, что потерял руку, прежде чем увидишь ее на земле. Но никакой руки там не было. И даже ни капли крови на было. Меня медленно осенило, что Ивайн ударил меня плоской стороной клинка. Я взглянул на него. Его серые глаза снова были столь же ледяными, как в самом начале единоборства.
– Возьми свои слова обратно, – снова повторил он.
Я безмолвно поглядел на него. Потом снова покачал головой.
На этот раз удар пришелся на другое плечо. Рука потеряла чувствительность, да так, что я не мог поднять ее. Он по-прежнему бил плашмя.
– Тогда признайся, что ты лгал!
– Я не лгал, – злобно ответил я.
И тогда меч снова просвистел в воздухе и ударил меня в спину, да так, что я рухнул на колени.
Так все и продолжалось. Я не понимал, зачем он так настойчиво хотел заставить меня "взять обратно свои слова". Быть может, для того, чтобы никто позднее не смел обвинить его в причиненном им зле. Но я не мог выговорить эти слова. Никогда в жизни по своей воле не попрошу я прощения у этого негодяя. Пусть убьет меня, коли хочет, но ему не заставить взять мои слова обратно, чтобы потом он мог благодаря мне бродить по всей округе, словно честный человек.
Удары продолжали сыпаться… Он больше бил по плечам, но и ногам, и спине тоже досталась своя доля. Один раз удар пришелся мне в голову, так что я увидел солнце, луну и звезды, вернее, небо в алмазах, и кровь потекла у меня по щекам.
Я то и дело падал на спину. Всякий раз, прежде чем ударить снова, он ждал, когда я поднимусь на ноги.
Так все и продолжалось, пока я не оказался на четвереньках и подняться у меня не было сил.
Он поставил ногу мне на плечо и толкнул так, что я, перевернувшись, упал на спину. И вот он уже, широко расставив ноги, стоит надо мной.
Странное выражение безрассудства и отчаяния появилось на его лице теперь, когда он приставил острие меча к моему горлу.
– Неужто мне и вправду придется убить тебя, мальчуган? Сдохнешь тут из-за своего упрямства!
Рот мой был полон крови, да и видел я уже не особо хорошо. Да и болело у меня вовсе не в двух-трех местах – все мое тело было сплошным огромным завывающим комком боли.
– В последний раз! – хрипло произнес он. – Забери свои враки обратно.
– Чтоб ты сгорел в аду! – пробормотал я и закрыл глаза.
Я ощущал, как прохладное острие меча прижимается к моей шее, и знал, что на этот раз он взвешивает все "за" и "против" – подтолкнут его или нет… Какой-то краткий миг я подумал о матери, о Мелли и о Дине, и у меня возникло желание попросить прощения. Но больше всего я думал о том, как больно колет острие, и о том, что все это скоро кончится.
– Прекрати! Отпусти его! Экая ты здоровенная бестия!
Я резко открыл глаза, потому как знал лишь двоих людей на всем свете, что могли так говорить. Какой-то миг я был уверен: Ивайн снова ударил меня по голове, потому как мне и вправду почудилось, будто я вижу, как моя младшая сестренка Дина, стоя рядом с Ивайном, тянет его за рукав и выкрикивает ему эти слова. А голос ее мог бы заставить мула выскочить из шкуры. Стоя прямо посреди Железного круга, Ивайн отпрянул на несколько шагов назад и схватился за голову, словно она ударила его дубинкой. Да, такое впечатление производит моя сестра на большинство людей.
– Дина!..
Она круто повернулась, и глаза ее сразили меня, будто удар хлыста.
– И ты туда же! Круглый идиот!
– Дина! Вон отсюда! Выйди из Железного круга!
– Выйти!.. Чтобы этот негодяй убил тебя? Никогда в жизни! Какого черта ты тут делаешь?
Слова эти звучали необычно, ведь Дина, вообще-то, никогда не ругается.
– Неужто, по-твоему, он так тебе и признается, что подстрелил матушку?
Кто "он"? Что она имела в виду? "Он"! Я не в силах был поднять руку и указать на своего противника.
– Ивайн Лаклан?
– Этот? – Она посмотрела на него, а потом снова на меня. – Этот? Да он никогда в жизни не был Ивайном Лакланом!
ДИНА
Раздоры
Мой брат выглядел ужасно. Здоровенный, как буйвол, детина из Лакланов отделал его так, что Давин едва мог шевельнуться. Кровь стекала по одной его щеке, губа была разбита и опухла, а нос напоминал картофелину. Вся верхняя часть его туловища была покрыта вспухшими багровыми полосами, словно после порки, только пошире. А многие из них кровоточили, так как острие меча пронзило кожу. Я уже не знала, кто вызывает у меня больший гнев – Давин или этот буйвол.
– А кто, черт побери, тогда ты? – спросил буйвол.
– Дина Тонерре, – ответила я. – Сестра этого идиота!
Нельзя сказать, что мне не было жаль Давина. Он и в самом деле был ужасно избит.
Но прежде всего я была в ярости. На что это похоже – не сказав никому ни слова, бежать из дома, и отправиться куда-то, будто тать в ночи, и играть в героя, и рисковать жизнью! А для довершения глупостей принялся размахивать мечом перед носом того, кто был совсем ни при чем. Вот уж точно – конец всему делу венец.
Давин пытался приподняться и сесть, но он не владел руками. Встав на колени рядом с ним, я помогла ему, так что он смог выпрямиться наполовину, а кровь из его ран омочила мою юбку.
– Дина, выходи из круга! – повторил он.
Он бы вытолкнул меня оттуда, коли б мог. Эта история с Железным кругом явно мучила его. Я, по правде говоря, не понимала почему. Это была всего-навсего лишь глупая железная цепь, каждый мог нырнуть под нее, и я никак не понимала, почему никто давным-давно не вмешался в их единоборство. Как могли они все вместе стоять там и смотреть, как взрослый мужчина до полусмерти лупит мальчишку мечом? Я вытерла его щеку подолом своего фартука, чтобы убрать хотя бы немного крови. А кровоточил какой-то мерзкий рубец, который, пожалуй, следовало бы зашить.
– Мадемуазель Тонерре, – молвила старая седовласая женщина, должно быть Хелена Лаклан, – скажите мне, почему вы не верите, что это мой внук Ивайн?
Я подняла глаза. Сначала на нее, а потом на буйвола. В этой горе мышц не было ничего общего с тем учтивым господином, что завел нас в засаду.
– Они вообще не похожи друг на друга, – коротко ответила я, продолжая вытирать кровь.
– Мадемуазель, это и есть Ивайн!
В совершенном ошеломлении меня угораздило заглянуть ей в глаза, и, перед тем как она молниеносно опустила взор, я увидела, что она сказала правду. Буйвол, отделавший до полусмерти Давина, и в самом деле был Ивайном Лакланом.
Но кто же предал тогда матушку?
Внезапно настал мой черед почувствовать себя дура дурой. Я-то знала, что он ложью заманил нас в засаду. Так почему б ему не солгать, назвав не свое, а чужое имя?
– Мадам Лаклан, – медленно произнесла я, – две недели тому назад в дом моей матери явился человек и сказал, что имя его Ивайн Лаклан и что Лакланы нуждаются в помощи Пробуждающей Совесть. Мы с матушкой последовали за ним и угодили в ловушку, и это чуть не стоило ей жизни.
– Так это был не он? – хрипло спросил Давин. – Дина, круглая ты идиотка! Ты хочешь сказать, что я чуть не убил его, а он вовсе не тот, кто мне нужен!
– Ты называешь идиоткой меня! Может, это я велела тебе примчаться на всех парах с этим жалким железным стержнем вместо меча? И коли кого-то чуть не укокошили, то скорее, пожалуй, тебя!
– Успокойтесь! – произнес детина. – А может, теперь вам обоим хочется ненадолго занять Железный круг? Послушай-ка, малец, не означает ли это, что ныне я могу заставить тебя взять свои слова обратно?
– Пожалуй, это так! – ответил Давин. А затем, будто это слово душило его, добавил: – Прости!
– Слава богу! – сказал Ивайн Лаклан. – А я чуть было не подумал, что придется мне теперь биться и с твоей сестрой тоже. А ее я, черт побери, боюсь!
Он шумно расхохотался, и смех его подхватили зрители.
Я видела, как Давин, будто лошадь, над которой занесли бич, сжался под раскатами этого хохота. Это чудное в Давине. Он охотнее подерется, охотнее получит взбучку, да порой мне думается, он охотнее помрет, нежели позволит смеяться над собой.
– Тебе больно? – спросила я.
– Дина! – медленно и отчетливо, несмотря на опухшую верхнюю губу, произнес он. – Убирайся прочь! Прочь! Убирййся! – И закрыл глаза, не пожелал больше смотреть на меня.
Хелена Лаклан отвела свободную девичью для Давина, и, хотя мой упрямый старший брат твердил, что может дойти туда сам, все же большую часть пути наверх нес его Каллан.
– У нас есть сведущая в целебных травах старушка травница, но сейчас она в отъезде – помогает роженице, – с сожалением в голосе сказала Хелена Лаклан.
Она, вообще-то, старалась помочь, была очень услужлива, особливо если припомнить, что семейство Тонерре чуть не умертвило по ошибке ее внука.
– Это ничего, – ответила я. – Я сама могу заняться им – матушка научила меня. Но только если мне дадут холодной воды и какие-нибудь тряпицы перевязать ему раны…
Воду и тряпицы принесли, но мой дурацкий старший брат не подпускал меня к себе.
– Каллан! – попросил он. – Не пускай ее! Заставь ее уйти отсюда!
– Я уже здесь, Давин! – сердито сказала я. – Тебе незачем говорить "она", "ее" обо мне, будто я овца или корова!
Каллан учтиво, но решительно взял меня за локоть, и мне оставалось либо пронзить его взглядом Пробуждающей Совесть, либо последовать с ним в сени.
– Мадемуазель, – начал было он, но затем слегка умерил свою всегдашнюю учтивость, – Дина, сдается мне, будет лучше всего, если ты сейчас же оставишь его в покое!
– Но он ранен! – Каллан кивнул:
– Да, ему досталась хорошая трепка… Однако же, Дина… Ему хуже оттого, что он проиграл. А еще хуже оттого, что его младшая сестра ворвалась в Железный круг спасти его, будто он грудной ребенок.
Почему, что бы я ни делала ради Давина, оказывалось ошибкой? Год назад он был мне всего лишь братом. Он стал каким-то чужаком; мы по-прежнему говорили на одном и том же языке, но он ясно давал понять, что я ничегошеньки вообще не понимаю.
– Неужто я должна была стоять и смотреть, пока Ивайн лупил его? Давин был на волосок от смерти, Каллан! Как, по-твоему, я должна была стерпеть это?
У меня в глазах темнело при одной мысли, что Ивайн убьет его.
Каллан медленно покачал головой:
– Я говорю только, что лучше тебе сегодня оставить парня в покое. Я позабочусь о нем.
Как большинство людей, Каллан избегал смотреть мне в глаза. К счастью, так легче было скрыть слезы. И прежде чем сказать что-то еще, я постаралась овладеть своим голосом:
– Холодные повязки на руки и плечи… – Я отдала ему кучу тряпиц. – Меняй их, как только они согреются. Но держи все остальное его тело в тепле и не давай ему засыпать. У него разбита голова, а это… – все-таки хоть разок мне нужно было проглотить слезы, – может быть опасно, если он будет так спокойно лежать и у него все онемеет. Каллан кивнул.
– Мне не впервой выхаживать мальца, которому досталось куда больше побоев, чем надо, – пробормотал он. – Предоставь это мне.
"Куда больше побоев, чем надо?.. Кому вообще нужны побои?" – подумала я. Но вслух не произнесла.
– Я выйду и поищу подорожник. Он хорош при увечье и жгучих болях.
Похоже, Каллан был не в восторге.
– Тогда пусть один из стражников Хелены Лаклан пойдет с тобой. Мне не по душе, чтоб ты рыскала вокруг одна.
Я не пустилась сразу же на поиски подорожника. Со мной желала побеседовать Хелена Лаклан.
– Садись, мадемуазель! – сказала она, указав движением руки на деревянный стул с высокой спинкой. – День только начали, а сколько событий!.. Пожалуй, нам не грех перекусить. Не правда ли?
– Да, спасибо! – ответила я.
Каллан и я прискакали в тот злосчастный день в Баур-Лаклан перед тем, как сгустились сумерки. Мы многих расспрашивали, а Каллан даже посулил медный скиллинг тому уличному мальчишке, что первым найдет нам Давина; но никто, с кем мы только ни говорили, не видел его. Под конец нам пришлось сдаться и пойти лечь спать. Один из друзей Каллана – стражник каравана, служивший прежде с ним, – предоставил нам в своем доме горницу для ночлега.
Однако же рано утром нас разбудил жуткий грохот в дверь. За дверью стоял грязный сопливый мальчонка не старше шести лет.
– Дай мне тот скиллинг! – сказал он.
– Почему я должен отдать тебе скиллинг, малец? – ворчливо спросил не выспавшийся Каллан.