Дима хотел еще что-то сказать, но Немин, вполне удовлетворившись ответом, стал прощаться, как-то благодарственно пожимая мальчику руку.
- Вы разрешите проводить вас? - нерешительно спросил Дима.
- Нет, мой дорогой. Мне еще предстоит не мало хлопот перед отъездом. Ну, прощайте, мой друг. Я успел полюбить вас за это время…
При этих словах Немин быстро нагнулся и поцеловал Диму в лоб.
Затем они расстались.
Дима направился за город, к избе кузнеца, где его давно ждала с обедом Маша, а тот, кто называл себя Неминым, повернул в сторону шумной городской улицы. Здесь он вошел в ближайшее кафе и потребовал перо и бумаги. А через несколько минут, он уже сидел и, низко склонившись над столиком, быстро строчил:
"Дорогой Петр! Я исполнял возложенную на меня миссию до тех пор, пока мог. Исполнял во имя нашей старой, долголетней дружбы. Но теперь я не волен больше распоряжаться собою. Долг и обязанности перед родиной призывают меня встать под наши знамена. Нынче уезжаю в полк. Не беспокойся за твоего пасынка. Передай глубокоуважаемой Юлии Алексеевне, что она может гордиться своим сыном. Красота души этого юноши оставит в моей памяти неизгладимый след. Я исполнил твое желание и, назвавшись чужим именем, следил за вашим мальчиком с самого его отъезда из Петербурга, ныне уже Петрограда. И благословляю мою судьбу, мою независимую жизнь за то, что они дали мне возможность отдавать вашему милому сыну все это время. Из моих предыдущих писем ты и жена твоя знаете все, вплоть до мельчайших подробностей, из жизни и времяпрепровождения Вадима. Он сам не подозревал, конечно, о том, кто я. Сегодня я выезжаю отсюда. Но еще раз повторяю: будьте спокойны за него. Он честен, умен, благороден и великодушен. Не беспокойтесь и за совместную жизнь Димы с этими двумя бродяжками, про которых я вам уже писал. Девочку-подростка Машу вы уже видели и знаете. Это хороший, честный ребенок, преданный Диме какою-то исключительною преданностью. Что же касается до мальчишки, то он целиком обязан Диме, который его кормит и поит, следовательно, ему и в голову не придет обидеть вашего мальчугана. Насчет зимы я уже говорил Августу Карловичу. Он возьмет их всех троих к себе в дом. Дима, как служащий у него в канцелярии, получит даровую комнату. Деньги у Димы тоже еще есть. Жму твою руку, Петр, и приветствую Юлию Алексеевну, Ни и мальчиков. Даст Бог, меня пощадят немецкие и австрийские пули, и я еще свижусь со всеми вами. До свиданья. Твой Александр Бравин".
ГЛАВА V
Они идут!
Был ненастный вечер конца августа. Дождь лил весь день, как из ведра. К вечеру погода несколько приутихла, но мелкий дождь не переставал сеять. Ветер злобно дул с севера, и холодная сырость стояла в осеннем воздухе.
В этот день позже обыкновенного окончив работу, Дима возвращался к себе. Невеселые думы роились в голове мальчика. Прошло больше двух недель, а дело "Зоркой Дружины" не подвинулось ни на шаг. Правда, устав был составлен, отпечатан на пишущей машинке и роздан членам её. Были приобретены некоторые вещи: высокие сапоги и кожаные куртки, жестянки с консервами, сухари. Раздобыли и кой-какое оружие. Все это тщательно хранилось у Димы под бдительным надзором Маши и Сергея.
Но главного члены "Зоркой Дружины" так и не добились, то есть разрешения Августа Карловича отпустить их из пансиона. Верт и слышать об этом не хотел.
- Без ваших родителей или родных не имею никакого права вас отпустить, - упорно отвечал он на доводы Марка Каменева, отличавшегося своим красноречием и выступившего в качестве депутата "Зоркой Дружины".
- Ну, ладно, добром не хочешь отпустить, уйдем тихонько. Тогда и пеняй на самого себя! - нередко грозил кулаком перед директорскими окнами Малыш.
- Не хотелось бы мне этого. Хорошее дело не следовало бы начинать с обмана, - заикнулся было Марк, но тотчас же его голос утонул в общем хоре других.
- Раз он артачится, что прикажешь делать? - возмущались остальные члены "Зоркой Дружины".
Ремонт в пансионе затянулся, и занятия в классах, а вместе с тем и возвращение с каникул пансионеров были отложены до первого сентября. Накануне этого съезда и было решено шестью мальчиками так или иначе ускользнуть из вертовского дома. Первым пристанищем была выбрана квартира Димы. Последний должен был отказаться от службы у Августа Карловича за неделю до "события". Все, казалось, было распределено и размечено по плану, все улыбалось впереди, а между тем Дима далеко не был спокоен.
Несмотря на то, что горячая мечта его о принесении наравне с другими пользы дорогому отечеству теперь осуществлялась, мальчика донимала большая тревога. Это было беспокойство о судьбе Маши. Ведь когда он уйдет отсюда с "Зоркой Дружиной", она останется совсем одна. На Сергея мало надежды. Лентяй и лежебок, не покидавший все эти месяцы избы кузнеца, Сережка, сейчас словно преобразился. Он исчезает чуть ли не с восходом солнца и возвращается поздним вечером. Дима знает, что Сергей бродит по окрестным поселкам, и побирается там милостыней. Что же делать теперь? Кому поручить Машу?
Смутный, далекий образ милой, обаятельной женщины с кроткими ласковыми глазами мгновенно встал, как в тумане, в воспоминаниях Димы.
"Зоя Федоровна Ганзевская - вот кому бы можно было поручить Машу, - мелькнула быстрая мысль в мозгу мальчика и за нею следом другая. - Необходимо найти ее, эту милую Ганзевскую. Ведь она где-то неподалеку отсюда живет. Она говорила тогда, что живет недалеко от города N, а город N от здешнего города верстах в пятнадцати не более. Ах, как досадно, что нет более подробного адреса!"
С этими мыслями Дима дошел до убежища и прежде, нежели войти в избу, заглянул в крошечное оконце.
Небольшая, сложенная из кирпичей, печурка ярко горела, потрескивая пылающим в ней хворостом. На печурке стоял котелок с варевом. Возле сидела Маша и, низко склонившись головой, чинила белье Димы.
- Добрый вечер, Машута! - бодрым и веселым голосом бросил Дима, появляясь в дверях их общего жилища.
Маша, вскрикнув от неожиданности, выронила из рук работу.
- Наконец-то! А уж я ждала, ждала, - и её смуглое личико просияло при этих словах и зарделось от счастья.
- А что, Сергея нет еще?
- Не приходил еще, Димушка. Боюсь, не случилось ли с ним чего.
- За него будь спокойна. Он ловкий и проведет кого хочешь. А вот я к тебе с новостью, милая. Разговор буду иметь с тобой.
- Ой, Димушка, страшное что-нибудь? Уж коли страшное, так погоди, поужинай раньше. Нынче свиную котлету с картошкой и с луком тебе зажарила. Кушай на здоровье, Димушка!
И сказав это, девочка захлопотала у печки. Потом перебежала к срубу, заменяющему стол, накрыла его грубой, но чистой скатертью и, быстро вынув из старого ящика, заменяющего им посудный шкап, тарелки, ножи, вилки и большой каравай хлеба, расставила все перед Димой.
Маша была права. Котлета удалась на славу, и Дима отдал честь искусной стряпне юной хозяйки. Когда ужин был окончен, и котелок с порцией Сережки снова водворен на "плиту", Маша подсела к окошку и, подняв на своего друга большиее, немного испуганные глаза, коротко сказала:
- Ну, говори, что хотел. Я слушаю…
Тогда Дима стал делится с ней своими опасениями. Здесь ей на зиму оставаться нельзя: и холодно, и сыро, и страшно. Сергей братскою заботливостью не отличается, не будет возиться с нею…
- Как, а разве ты не возьмешь меня с собою? - испуганно чуть ли не крикнула Маша.
- Да ведь нельзя тебе… В дружине разведчиков девочка - разве это мыслимо?
Но вместо того, чтобы проникнуться этими вескими доводами, Маша всплеснула руками и залилась слезами.
- Нет, нет, я не оставлю тебя. Я постараюсь не мешать вам, дружине вашей… Я стирать, чинить вашу одежду буду… обед вам готовить. Ах, Димушка, возьми ты меня с собою! Уговори ты товарищей своих, пусть меня захватят тоже. Ах, ты Господи! Не хочу я без тебя.
Она снова закрыла лицо руками, готовая разрыдаться.
- Маша, перестань! Да перестань же!.. Послушай, хотел я тебя к Ганзевским отправить, адреса только не знаю. Там бы тебе хорошо было, Машук.
Знаю я адрес… - прерывает Маша. - Сама дала адрес-то… И посейчас храню при себе бумажку. Да что пользы-то, никуда я не пойду от тебя да от дружины вашей.
- Как, и адрес есть у тебя Зои Федоровны? - обрадовался Дима.
- Есть, говорю тебе, да что пользы в этом?
Тут Маша упрямо поджала губы и подняла на Диму заплаканные глаза. Она была так трогательно мила и забавна в эту минуту, что у Димы не хватало духу огорчать ее.
- Хорошо, Машута, пусть будет по-твоему. Завтра же переговорю с товарищами, и, если они согласятся тебя принять, то я…
Дима не успел договорить начатое.
Дверь распахнулась настежь, и вместе с порывом ветра и мелким, словно из сита сеющего дождем, в избу ворвался Сергей. Он был весь мокрый до нитки. Рыжие волосы прилипли ко лбу и вискам. Глаза блестели непривычным для него оживлением. Одежда висела лохмотьями на его загорелом, смуглом теле, обнажая мускулистые руки и грудь. И не успев снять шапки, он закричал взволнованным, срывающимся голосом:
- Они идут! Они уже недалеко! Говорят, обошли нас оттуда, откуда их и не ждали совсем… Видимо их невидимо! Лавиной цельною так и валят, так и валят. Я был в деревню ушедши. Так там, как проведали, что они идут, так, Господи помилуй, что там сделалось! Бабы ревут, дети криком кричат, мужики телеги сейчас запрягать кинулись. А кто убежать не может, так весь свой скарб зарывать в землю стал…
Тут Сережка остановился, чтобы перевести дух, и Дима воспользовался этим:
- Да кто идет? Кто идет-то? Говори толком…
- Германцы! Германцы! Сережка не договорил. Он задыхался. Глаза у него точно прыгали, точно горели.
- Как бежал-то я! Господи помилуй, как бежал, - по лесу, да по болоту, - подхватил он через секунду снова. - Чуть не увяз, а глянь-ка на одежу: о сучья впотьмах вся изорвалась. Едва глаз не выколол. Тьма, вишь, какая, зги не видать…
- А я только что из города. Там и не слышно про неприятеля. Никто ничего не знает, - взволнованно вставил Дима.
- Завтра услышат, погоди, дай срок. Слыхал я, что больше к городу-то они и норовят подойти, - охрипшим голосом снова бросил Сережка.
И вдруг, прежде чем Дима успел сообразить что-либо, Сережка слезливо залепетал, готовый чуть ли не кинуться на колени:
- Димушка… Будь отец родной… Уж доверши свое добро. Возьми ты и меня в дружину. Ей-ей не покаешься… Я этих германцев во как выслеживать буду… Устрой ты меня, голубчик!
Стоградский совсем смутился.
- Постой, погоди!.. Дай опомниться… Германцы идут, говоришь? Сюда? Ничего не понимаю! Завтра, чуть свет, пойду в город. Все разузнаю хорошенько, выведаю… Тогда и о тебе поговорю с нашими дружинниками… И я уверен, что они согласятся… Сказал сделаю, ну и ладно! А теперь ужинай скорее и живо спать. Утро вечера мудренее, и если все это не пустые слухи, а правда, что тебе удалось узнать, тогда "Зоркой Дружине" придется приняться за дело сейчас же, не медля…
- И я с вами? - опять вырвалось из груди Сергея.
И он еще долго распространялся о том, как он будет работать, пока ел свой ужин и укладывался спать. Только далеко за полночь прекратилась восторженная болтовня Сережки, и неприветливое жилище трех подростков погрузилось во мрак и тишину.
ГЛАВА VI
Восемь и одна
Дима проснулся, когда солнце уже ярко глядело в крошечное оконце избы. Маша хлопотала уже по хозяйству, подогревая на керосиновой машинке утренний чай. Сергея не было. Со двора слышались бодрые, оживленные, молодые голоса.
Недоумевающий и смущенный тем, что проспал, Дима вскочил на ноги.
- А к тебе пришли, на дворе дожидаются, - ласково улыбнувшись и кивнув головою, сказала Маша.
- Кто дожидается? - едва успел спросить Дима и тотчас же отступил назад.
Широко распахнулась дверь, и на пороге появился Марк Каменев. Подле него, сверкая маленькими глазками, стоял широко улыбающийся Малыш. Из-за плеч их выглядывали братья Ставровские и Веня. И, наконец, позади их всех торчала белокурая голова Лео. Сережка юлил и суетился вокруг них.
- Чайку горяченького! Сестреночка, распорядись. Каких нам гостей Бог принес!
- Однако, нельзя сказать, чтобы вы очень обрадовались нам, Стоградский, - усмехаясь, произнес Марк, выступая вперед и протягивая руку все еще растерянно смотревшему Диме.
Дима только улыбнулся в ответ, и Марк, Ставровские и Веня стали наперерыв объяснять ему неожиданность своего появления.
- Немцы идут! Они уже в 30-ти верстах. Не сегодня-завтра в наш город нагрянут. Вчера вечером об этом узнали в пансионе. Август Карлович чуть ума не решился. Созвал нас всех, выдал наши бумаги и деньги, которые хранились у него, и приказал завтра же разъехаться по домам. Пансион он на время войны закрывает, а сам едет в Варшаву к своему брату, и увозит с собою больную мать. И вот мы, вместо того, чтобы направиться по домам, очутились все здесь, на сборном пункте. Но, конечно, мы написали домой о нашем решении.
- Свобода, брат Стоградский, неожиданная свобода! - вдруг подхватил Малыш. - Ур-р-ра!..
- Ур-р-ра! - вторили ему остальные мальчики, кроме Каменева.
Марк дал товарищам накричаться, потом обратился к Диме: - А у вас все готово, Стоградский?
- Да, взгляните, - ответил Дима и повел Каменева в тот угол, где были тщательно сложены все заготовленные для "Зоркой Дружины" вещи.
Мальчики громко восторгались удачными покупками Димы.
В это время Дима тихонько отвел Марка в сторону.
- Послушайте, у меня к вам дело, Каменев, - нерешительно произнес он. - Я не могу оставить здесь тех двух подростков, которые делили со мной мое одиночество в этом лесном убежище. Но не знаю, захотите ли вы принять их…
- Но девочка эта еще почти ребенок?
- Да, да… и это осложняет задачу. Но она вынослива, сильна духом и телом, привыкла к невзгодам и лишениям и походная жизнь, думается мне, будет ей вполне под силу.
- А её брат?.. Полагаетесь ли вы на него?
- Я не хочу от вас скрывать ничего, Марк, не хочу и не смею. Прежде этот юноша не внушал мне никакого доверия, Я знаю, что он не прочь присвоить себе чужое и напасть из-за угла и на все такое… Я был дурного мнения о нем раньше, до… до вчерашнего дня.
- А вчера?..
- Вчера он меня привел в неописуемый восторг своей готовностью принести хотя бы маленькую помощь родине.
- Ну и отлично. Раз вы так полагаете, то мы охотно примем его в нашу дружину. Его и девочку. Будь по-вашему, Стоградский, вы славный, честный товарищ. Я могу решать за всех остальных, потому что мои товарищи единогласно выбрали меня старшиною нашей "Зоркой Дружины". Ну, а теперь идем к ним и порадуйте вашего приятеля и его сестру их поступлением в члены "Дружины".
Тотчас же Марк и просиявший от удовольствия Дима присоединились к остальным.
- Братья дружинники! - обратился Каменев к своим товарищам - я хочу вам сказать, что наша "Дружина" увеличивается еще двумя членами, из них один девочка. Ничего не имеете против?.. Согласны?..
Минута молчания и вслед за нею дружный, радостный крик:
- Да, да!.. Очень рады!..
- А теперь, господа, советую обсудить ближайший план действий, - предложил опять Марк.
- А поесть чего не изволите? - робко спросила вдруг Маша. - Должно, пришли сюда натощак?..
- Это не помешало бы. Верно, девочка, что пришли мы сюда натощак - раздалось в ответ несколько голосов.
Едва они успели произнести это, как Маша, Сережка и Дима бросились хлопотать с ранним завтраком.
Запылал хворост под самодельной плитою и быстро закипела вчерашняя похлебка в кастрюле.
Через полчаса вся компания, одетая в кожаные куртки и высокие сапоги, а Маша в своем темно-синем платьице, в ватной кофте и капоре, вышли из избы кузнеца.
"Зоркая Дружина" быстро зашагала по тому направлению, где, по указанию Сережки, должны были находиться русские позиции.
Маша задержалась на пороге случайного жилища, в котором ей пришлось провести едва ли не лучшие месяцы своей еще юной жизни. Она окинула в последний раз грустным взором стены избы и тихо зашептала:
- Господи, спаси и помилуй нас всех….
Потом проворно сорвалась с порога и бросилась догонять компанию.
ГЛАВА VII
Первый подвиг
Осень. Сырое, холодное утро. Низко нависшие над землею тучи обещают разразиться частым бесконечным дождем.
В крошечной польской деревушке, состоящей из двух десятков халуп, окруженной с трех сторон леском, а болотом с четвертой стороны, укрывается маленький передовой казачий отряд, наблюдающий за передвижением передовых частей неприятеля. Уже несколько дней стоят они здесь, дожидаясь приказания начальства двинуться вперед, но приказание почему-то замедляется.
Крестьяне, обыватели здешней деревушки, поговаривают о том, что местность кишмя-кишит германскими разведчиками и что маленький казачий отряд отрезан от своей части.
Сотнику Мануиленко уже несколько раз доносили об этом, но он бессилен предпринять что-либо до получения приказания от своего начальства. Посылать же за ним кого-либо из своих казаков он не решался. Все люди были наперечет. Да и послать кого-либо значило бы обречь человека на верную гибель. Но и ждать больше невозможно. Не говоря уже о том, что на исходе съестные припасы для людей - и фураж тоже кончается. Весь овес давно вышел, а сена остается только на день. Крестьяне рады бы помочь казакам, да сами ничего не имеют.
Казаки совсем приуныли. А Влас, Данилыч Мануиленко, еще не старый, с чуть седеющими усами и орлиным носом офицер, курил трубку за трубкой, шагая по крошечной халупе, которую занимал.
С другой половине халупы ютилась сами хозяева вместе с единственным их достоянием - поросенком, которого ежедневно собирались зарезать для отряда. Этот беспокойный жилец, предчувствовавший, очевидно, свой близкий конец, наполнял все углы маленького помещения своим хрюканьем и визгом. Ему вторил крик новорожденного ребенка в люльке, жалобные причитания молодицы, только что проводившей на войну своего Яся, да бормотанье старого деда-свекра, день и ночь ругательски ругавшего германцев - виновников войны.
Такая обстановка, в связи с гнетущими обстоятельствами, не могла содействовать хорошему расположению духа сотника Мануиленко.
А за окнами непрерывно шел дождь; низко свешивались свинцовые тучи и зловеще насвистывал ветер.
В халупе, несмотря на раннее утреннее время, зажгли огонь. Но от него не радостнее стало на душе сотника. Здесь, оторванный от всего мира, он не знал, что делается на русских позициях.
Неожиданно голоса за дверью привлекли его внимание.
- Проводи меня к сотнику, а там уже столкуемся, - убеждали незнакомцы.
- Что там такое? Впусти, Охрименко! - крикнул Влас Данилыч, открывая дверь. И тут же отступил назад, пропуская в горницу двух юношей. Оба они были в кожаных куртках, в высоких сапогах и в солдатских фуражках, хотя без кокард. Небольшая сумка болталась за спиною у каждого.