– В девятом "А", – Зинаида Васильевна возвысила голос, – произошел безобразный случай, как очень хорошо выразился Андрей Александрович, – самочинство, какого не было на памяти нашей школы. Как педагог и комсомолка, как ваш старший товарищ, прошу вас мне обещать, что подобные случаи не повторятся, что вы будете начеку.
Ребята нестройными голосами заверили Зинаиду Васильевну, что все будет в порядке, и на бегу распростились с нею. Никто не стал объяснять ей, что в 9-м "А" не стряслось ничего беспримерного, – все спешили домой.
...Валерий Саблин и Игорь Гайдуков вышли из школы вместе. На асфальтированном пространстве перед зданием, политом только что прошедшим дождем, толпились ребята. Вечер уже наступил, но небо было еще совсем светлым, а луна на нем – неприметной; только на улицы уже спустились сумерки, и ребята, выходя со двора, на который падал свет из окон учительской, как бы исчезали во тьме переулка.
– Побродим, проветримся малость, а? – предложил Гайдуков. – Ее уже нет, ушла...
– Кого нет?
– Да Лены. Мы заседали, а она дома давно либо в кино где-нибудь.
– А мне-то что... – запальчиво начал Валерий.
– Ладно, – перебил Гайдуков. – Как тебе, так и мне. Просто, я слыхал, пересел ты удачно.
– Это да, – согласился Валерий. – Слушай, Игорь, тут разве два выхода?
– Как – два? Один, в переулок... – Игорь потянул Валерия к калитке.
– Постой, – сказал Валерий. – Куда ж это они тогда? – Он указал на мальчишек, судя по росту, наверное, пятиклассников, которые один за другим огибали школу и скрывались за нею. – Посмотрим?
– У пацанят свои дела, – пожал плечами Игорь, но все-таки – правда, вялой и расслабленной походкой – зашагал за Валерием.
За школой ребятишки, помогая друг другу, переправлялись через высокий сплошной забор прямо на широкую и людную улицу. Секунду посидев на двухметровой ограде, они перекидывали ногу и храбро срывались вниз.
– Урок гимнастики, а, пацаны? – громко спросил, подойдя, Игорь.
– Большие ребята, – шепнул с опозданием один из мальчиков тем, кто стоял лицом к забору.
Все в замешательстве посмотрели на Игоря и Валерия. Переправа приостановилась.
– Зачем вы? Расшибиться ж можете, – сказал Валерий.
– Не, не расшибемся! – беспечно сказал мальчишка, подставлявший товарищам плечи, когда те перелезали через забор.
– Тут убиться не убьешься, – успокоил старших другой мальчик и, видя, что те не таят никакой угрозы, стал взбираться на плечи товарищу.
– Стоп! – приказал Гайдуков, прикинув на глаз вышину забора. – Кости тут переломаешь свободно. Ну, кто ж это догадался... таким путем возвращаться по домам?
И тогда худенький маленький мальчик, который даже в новенькой форменной тужурке и фуражке с высоким околышем выглядел вовсе не бравым, а каким-то совсем домашним, ответил, переглянувшись с другими:
– Там, в переулке, стоят такие... больше вас. И отнимают у нас по пятьдесят копеек... у каждого. А то не пропустят.
– По шее накладут, – пояснил мальчишка, подставлявший товарищам плечи.
– Пошли вместе! – предложил ребятишкам Валерий. – Не тронут. Пошли!
Минуту ребятишки внимательно разглядывали Валерия и Игоря.
– Нет, – сказал наконец самый маленький. – Их там много, лучше мы здесь...
...Идя переулком, Игорь Гайдуков и Валерий Саблин поравнялись с горсткой парней, стоявших у ворот большого проходного двора.
– Вы не из восемьсот первой? – окликнул один из парней.
– Из нее, – ответил Валерий.
– Что ж, мальцы учатся еще?.. – Парень выругался.
– Налог подоходный собирать хочешь? – усмехнулся Гайдуков.
– А что? – Парень отделился от своих, сплюнул под ноги Игорю. – И с тебя можем взять. – Он загородил Игорю дорогу.
– Игорь, держи портфель, – спокойно сказал Валерий. – Ты, беги к своим, разобью челюсть! Ну! – Он отвел назад правую руку и по-боксерски выставил левую вперед.
– Ребя-я, сюда! – крикнул парень, отступая к тротуару.
В это время на мостовую упал резкий свет фар, и рядом послышалось тарахтение моторов: из-за угла выехали два милиционера на мотоциклах. Парни отошли в подворотню. Валерий и Игорь поспешили вперед. Они были уже на широкой улице, когда из переулка им вдогонку донеслось:
– Саблин, свидимся скоро!
– Странно, откуда они меня знают? – в недоумении произнес Валерий.
Ребята, задумавшись, шли молча.
– Неужели с ними был кто-нибудь из наших? – сказал наконец Гайдуков.
Назавтра Валерий после уроков зашел в учительскую. Он с порога попросил разрешения войти и, только войдя, увидел директора. Валерий попятился было (редкий школьник не испытывает перед директором смущения!), но Андрей Александрович, разговаривавший с какой-то женщиной, уже заметил его. Валерий поздоровался, Андрей Александрович ответно кивнул и спросил, какое дело привело к нему Валерия.
Дело у Валерия было одно: он хотел рассказать о малышах, лазающих через забор. Но он не готовился говорить об этом именно с Андреем Александровичем. Поэтому рассказ его, сдобренный бесчисленными "в общем", получился довольно бессвязным. Он сам чувствовал это и, как всегда, когда "язык слов не вяжет", злился на себя за невнятицу.
Женщина, с которой директор беседовал до его прихода, – вероятно, это была мать кого-то из учеников, – глядела на него сострадательно: трудно было угадать, сочувствует ли она малышам, которым докучают хулиганы, или запинающемуся девятикласснику. А на лице директора все более твердело, прочнело, если можно так сказать, досадливое выражение. Когда Валерий предположил, что малышей, возможно, обирают старшеклассники из их же школы, Андрей Александрович прервал его.
– Думаю, это маловероятно, – сказал он. – Кроме того, не очень хорошо бросать тень на своих товарищей, когда вам не известно ничего определенного.
Валерий представил себе, что со стороны выглядит ябедником, и залился краской.
– Я на товарищей не бросаю, – неловко выговорил он. – Мои товарищи подобным не занимаются.
– Надеюсь, – сказал директор. – Вы, кстати, из девятого "А"?
– Да.
– Ну, вам пока не приходится гордиться своими товарищами, – заметил Андрей Александрович и, не отпуская Валерия, поведал незнакомой женщине, слушавшей их разговор, историю "самовольства" в 9-м "А". – И это произошло в начале урока одной из лучших наших преподавательниц – Ксении Николаевны, – подчеркнул он, делая жест в сторону Ксении Николаевны, которая проверяла тетради за маленьким столом в глубине учительской.
Ксения Николаевна ниже склонилась над чьим-то сочинением.
– Вот чем приходится радовать товарища инспектора, – закончил Андрей Александрович, с укоризной подняв глаза на Валерия. ("Так это инспектор вовсе..." – подумал тот.) – Что можете сказать?
Валерий ничего не мог сказать. Он только понял вдруг, что строгость, с которой директор говорил сейчас о самочинстве, – напускная; что директору едва ли кажется ужасным и беспримерным переселение его товарищей на соседние парты. Просто Андрей Александрович хвалится сейчас перед инспектором, но не открыто, а очень хитро: ведь если даже такое пустяковое происшествие для его школы – чрезвычайное, то как же замечательна – должен подумать инспектор – эта школа!
Валерий повернулся, чтобы выйти из учительской, но Ксения Николаевна остановила его:
– Подождите меня, Саблин, одну минуту.
Она сложила тетради в портфель и вышла вместе с Валерием. В коридоре она сказала:
– Не пойти ли нам с вами без долгих отлагательств туда, где вас вчера остановили эти... удальцы-молодцы?
– А зачем, Ксения Николаевна? – удивился Валерий.
– Как – зачем? Если есть в этой компании наши старшеклассники – узнаю их. Что-нибудь им подходящее скажу. Если не наши – разведаю, что за молодцы такие.
Валерий замялся. Она спросила просто и не обидно, как о житейском:
– Может быть, вы побаиваетесь? Тогда не стоит, конечно.
– Так я не за себя – за вас, – ответил Валерий.
Он вообразил себе на минуту, как грузная, седая Ксения Николаевна, в своем тяжелом пенсне с очень толстыми стеклами, пытается усовестить хулиганов...
Ему захотелось как-нибудь предотвратить эту бесполезную встречу. Пока он подбирал слова, Ксения Николаевна сказала:
– Давайте условимся: вы, что бы ни было, ни во что не ввязывайтесь. Предоставьте уж все мне.
...У ворот двора, где накануне остановили его и Игоря, никого не было. Валерий был немного разочарован. К тому же слегка беспокоило: не подумает ли Ксения Николаевна, что он все придумал?
– Никого нету, – сказал он виновато.
– И запал наш зря пропал, – заметила Ксения Николаевна, коротко, устало рассмеявшись. – Что же... значит, в другой раз.
– Да, конечно... – Валерию все-таки неловко перед учительницей. – А вам вообще-то не в эту сторону нужно было?
– Это совсем неважно, – говорит Ксения Николаевна бегло и другим голосом продолжает: – На будущее давай условимся: нужно что-нибудь – обращайся ко мне. Если я не в школе, то дома. И вот мой телефон. – Она записывает номер на листочке, приблизив к нему стекла пенсне. – Пожалуйста.
– Спасибо... А вы – наш классный руководитель?
– Да, взяла ваш класс, верно. Всего хорошего, Валерий.
– До свидания.
– Будь здоров!
Они расходятся в разные стороны. Один раз Валерий оглядывается вслед учительнице, потом идет быстрее.
...Дома Валерий застает мать.
Он знает наперед, что она спросит:
"Все благополучно?"
Мать всегда осведомляется об этом со жгучим, но мгновенно гаснущим, едва он ответит утвердительно, интересом. Подробности ей неважны. А Валерий иногда не прочь бы – сегодня особенно – поговорить подробно. Поэтому на всегдашнее: "Все благополучно?" – он пожимает плечами и, точно раздумывая, произносит:
– Я бы, пожалуй, мам, на завод работать пошел...
(Уходить из школы на завод он не собирается. Это просто попытка заинтересовать, вызвать расспросы о школе.)
Для Ольги Сергеевны его слова – совершенная неожиданность. Но она спокойно спрашивает только:
– На какой же завод?
– Ну, на какой... На Второй часовой, например, учеников набирают.
Мать нарезает круглый домашний пирог (сегодня суббота), наливает чаю себе и Валерию.
– Ты решил стать часовщиком? – спрашивает она, напирая на слово "решил".
И Валерий еще раз убеждается: с матерью можно говорить только напрямик.
Он сказал о заводе – значит, она станет расспрашивать, в каком цехе он будет учеником, долго ли продлится его ученичество, сколько времени займет езда до Второго часового. Вопроса "Тебя тянет на завод или тебе не по душе в школе?" она не задаст: она никогда не задает наводящих вопросов и сама не отвечает уклончиво.
– Понимаешь ли... – тянул Валерий, соображая, как бы перевести разговор на свою школу. – Вообще-то говоря...
Мать вдруг перебила его:
– Может, тебе просто не терпится приносить в дом заработок? Да?
Он покраснел, жалея, что на самом деле не думал об этом, и наклонил голову.
Мать потрепала его по щеке, по затылку, на мгновение притянула к себе.
– Тебе нечего об этом думать, – проговорила она, поднимаясь из-за стола. – Ведь нам хватает.
Вот такая у него мама. Она представляет его себе лучшим, чем он есть, и неприятно тут только одно: то, что никакими успехами ему не удается ее удивить. Когда в конце четверти он приносит дневник, она спрашивает вскользь, без трепета:
– Все пятерки?
– Одна четверка.
Ольга Сергеевна кивает – так приблизительно и предполагала. А ведь многих товарищей Валерия родители в таких случаях встречают на пороге:
– Покажи-ка дневник!
Парень медленно, растягивая удовольствие, достает дневник, с деланной угрюмостью протягивает родителям, и – о эффект! – с выражением зыбкого счастья на лицах созерцают папа и мама тройки на местах почти неизбежных двоек.
– Молодец! – говорят они. – Не подкачал.
И в доме праздник.
Раньше Валерию недоставало, чтоб мать гордилась его отметками. Теперь он к ее сдержанности привык. Правда, иногда, как сегодня, хочется, чтоб она его выспросила обо всех делах. Но в конце концов он мог бы и сам поделиться с нею.
– Я что-то устала, – говорит Ольга Сергеевна. – Заснуть бы сегодня пораньше... Так в школе, Валерий, все благополучно?
И, прежде чем он успевает ответить, она уже дремлет.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Валерия и Кавалерчика вызвали на заседание комитета комсомола. В пионерской комнате за длинным столом, накрытым кумачом, сидел весь вновь избранный состав комитета: Игорь Гайдуков и Стасик Станкин, соседка Валерия по парте Лена Холина, несколько незнакомых девочек. Была здесь и классная руководительница 9-го "Б" Зинаида Васильевна Котова.
Над их головами висели портреты членов штаба "Молодой гвардии". Тяжелое бархатное знамя дружины стояло возле. Лица членов комитета показались Валерию необычно торжественными, и на несколько мгновений застучало сердце: "Случилось что-то важное..."
– Хотим тебя, Саблин, утвердить вожатым. Ты как к этому? – спросил Гайдуков, новый секретарь комитета.
– Вожатым отряда пятого "Б", – пояснила Зинаида Васильевна. – Какое у вас отношение к работе, которую вам собираются доверить?
– Отношение? Что ж... – говорит Валерий кисло.
Хоть это ему и по душе – возиться с малышами и опекать их, – но, как ни странно, он не доволен, а раздосадован сейчас. После недолгих секунд, когда ему чудилось, что произошло важное и внезапное, большая перемена в его судьбе, Валерий чувствует себя так, будто у него были какие-то определенные ожидания и он в них обманут. Так бывает с ним в последнее время. В первый раз это было весной – он шел из школы по мостовой, спасаясь от капели, пробирался по бугристому ледяному насту двора, грязному насту в трещинах и каналах, по которым зима стекала в калитку на улицу, где были одни только потоки: ни снега, ни льда. Тогда он ощутил вдруг, что дома его ждет удивительная новость. Но дома было, как обычно, без перемен. Эта обычность ошарашила, почти подавила его.
Потом, летом, он как-то возвращался домой после дня, проведенного за городом, в лесу, – и опять, как весной, казалось Валерию: его что-то ждет. Однако дома с утра ничего не изменилось, а Валерий поник так, будто не сбылось обещанное.
– Валерий, – сказал Гайдуков, – вообще-то это я предложил тебя назначить вожатым... Мы с ним вышли как-то после уроков вместе, – обратился Игорь к членам комитета. – Я его от школы тяну, а он видит: малыши за школой собираются – и в момент учуял неладное. Я бы внимания не обратил, а оказалось, правда, пацаны боятся переулком идти: с них там какие-то наглецы налог взимают насильственным путем. Ну вот... Я подумал, у Саблина, как говорится, душа лежит к мальцам... Но, – обратился он к Валерию, – если это не по тебе, так мы можем другую работу поручить.
– Нет, – возразил Валерий, – не надо. Это верно по мне.
– Очень хорошо, товарищи, – сказала Зинаида Васильевна, – что Саблин берется за дело с охотой. Надо бы пояснить, какие у него будут задачи. Но сначала два слова о реплике Гайдукова. Он в своей довольно-таки короткой реплике употребил два слова, нарушающих чистоту языка. Какие это были слова? Это были слова "пацан" и "малец". Многие наши учащиеся засоряют свою речь. Мы сегодня будем обсуждать поступок Ляпунова, который в этом особенно, так сказать, преуспел. И, мне кажется, Гайдукову, секретарю комсомольского комитета, культурному юноше, не стоит пользоваться словечками вроде "пацан".
– У меня вопрос к вам, Зинаида Васильевна, – сказал Гайдуков спокойно, – каким словом я, секретарь комитета, должен заменять слово "пацан"?
– Говорите "мальчик", – немедленно отозвалась Котова.
– Хорошо, мальчик, – согласился Гайдуков.
– Дер кнабе, дас кинд! – выпалил вдруг Кавалерчик.
– Что? – не расслышала Зинаида Васильевна.
– Я просто так, – сказал Борис.
– А все-таки?
– По-немецки "мальчик" – "дер кнабе", – дружелюбно сообщил Станкин.
– По-моему, это не имеет никакого отношения к делу, – нахмурилась Котова.
– Абсолютно, – вежливо кивнул Стасик.
– Пацан лучше! – решительно произнесла Лена Холина, которая до этой минуты не проронила ни звука и только покусывала в задумчивости кончик косы.
– Лучше кого?.. – не понял Гайдуков.
– Можно мне сказать? – Лена спохватилась, что не взяла слово. – Мальчик может быть и большой и маленький. – А пацан – это именно маленький мальчик. Поэтому пацан – лучше. Точнее.
– Правильно! – дружно поддержали Лену девочки-комитетчицы. – Раз уж...
– Холина допускает ошибку, – вмешалась Зинаида Васильевна. – Вы должны учиться говорить литературным языком. И не надо свою речь бессмысленно засорять.
– Зинаида Васильевна, а "Педагогическая поэма" написана литературным языком? – кротко спросила Лена.
– Ну конечно! – тотчас ответила Котова.
– Так вот, в "Педагогической поэме" Макаренко все время называет маленьких мальчиков пацанами, – не повышая голоса, но глядя на Зинаиду Васильевну торжествующими глазами, объявила Лена. – Значит, он тоже, как я, допускал ошибку?
И все в упор, с яростным любопытством смотрели на Котову: как она станет выбираться из положения?
Котова минуту была в замешательстве. Сказать, что ошибался Макаренко, она не смела. Признаться, что ошиблась сама, – не умела.
– Давайте будем поскромнее, – сказала Зинаида Васильевна с оттенком наставительности, – не будем себя на одну доску ставить с выдающимися писателями. А лучше повнимательнее будем следить за своей собственной речью, чтоб она была чище, без вульгарных словечек... Перейдем к товарищу Ляпунову.
– Разрешите мне... – начал было Валерий, желая вступиться за Лену, но Игорь замахал на него рукой. Валерий сел.
И перешли к Ляпунову.
Оказалось, что Ляпунов называл одноклассников "ложкомойниками". Ребята не обижались, но девочкам это не понравилось. И вот Ляпунов их иначе почти и не величает – только "ложкомойницами". Девочки оскорбляются.
Члены комитета в один голос втолковывали Ляпунову, что дразнить так девочек – глупо и бессмысленно; что голова дана человеку, чтобы думать; что он, "не мозгуя, тормозит налаживание дружбы с девочками", как выразился Станкин.
Ляпунов принял нахлобучку как должное. Он не отрицал, что глупо дразнил, мало думал, безмозгло тормозил. Но особенной вины за собой, видимо, все же не чувствовал и увещевающе повторял, что оскорблять никого не хотел: просто привязалось словечко и с языка не сходит.
– Жаргонное словечко, – вставила Котова.
– Наверное, да, – подтвердил Ляпунов с видом человека, который хотя и не в курсе дела, но вполне доверяет чужой учености.