Следующий день ознаменовался сразу двумя событиями. На большой перемене впервые заработал школьный радиоузел. В прошлом году девочки никак не могли его наладить: голос диктора при пробах звучал в коридорах не то как шепот, не то как шорох. И все привыкли к тому, что в устройстве недостает чего-то, что стоит денег и на что у школы денег нет. В этом году мальчики доискались, каков конкретно дефект в радиосети, шефы-художники расщедрились и помогли деньгами, а Стасик Станкин впрягся в радиохлопоты и возглавил их, для чего почти что поселился в "рубке" – неприютной комнате, заваленной останками и осколками всяческой техники. Помимо осколков техники, имелись в этой комнате поломанные стулья, надтреснутая или, точнее, немного недобитая лабораторная посуда, а также древесная стружка. Станкин с несколькими помощниками выкинул весь хлам, расставил скудную мебель так строго симметрично, что обстановка в комнате тотчас стала чинной, и наконец прикрепил к двери полоску бумаги с надписью: "Редакция радиогазеты "На короткой волне".
– Отныне, – разнесся по коридорам торжественный и торжествующий голос Станкина, – слушайте наши передачи три раза в неделю, на большой перемене: по вторникам, четвергам и субботам! Пора технических проб миновала. До завтра!
В коридорах раздались аплодисменты. В студию хлынули "экскурсанты". В названии будущей радиогазеты кто-то зачеркнул "волне" и сверху вывел "ноге". Зинаида Васильевна прочла: "Редакция радиогазеты "На короткой ноге", – и запротестовала. Кто-то предложил другое название – "Школьные новости". На этом остановились.
Станкина назначили редактором. В редколлегию вошла Зинаида Васильевна Котова. Совет дружины собирался ввести в редколлегию нескольких пионеров.
– Пока у нас не будет спецкоров в каждом классе, материал будем добывать из пальца, – втолковывал Станкину Гайдуков. – А это никому не нужно.
Станкин рассеянно кивал.
– Им бы сенсацию в первый номер!.. – воскликнул Кавалерчик жалобно, как бы моля о каком угодно происшествии, только бы забавном и чрезвычайном.
Кавалерчик радостно преображался в шумихе общей затеи, хотя бы она не сулила ему ничего хорошего и он играл в ней самую маленькую роль. Он способен был и на несколько даже предосудительный поступок, но только если это обещало впереди взрыв веселья и удивления. Он был на седьмом небе, если ему удавалось рассмешить ребят, а в способах для этого был не очень-то разборчив. И еще года два назад Борис не различал, когда ребята смеются вместе с ним и когда – уже над ним. Он был жизнерадостен и необидчив.
– Как вы, Кавалерчик, ошибочно себе представляете! – покачала головой Зинаида Васильевна. – Обязательно-де сенсацию! Погоня за сенсацией характеризует, Кавалерчик, как раз чуждые нам нравы.
– Я же не в том смысле, Зинаида Васильевна... – сказал Борис, разом увянув.
– А в каком же?..
Но Кавалерчик не умел ясно формулировать.
И все-таки "сенсации" суждено было случиться. Конечно, не потому, что она была нужна для радиогазеты, и не потому даже, что ее жаждал Боря Кавалерчик, хотя он, на свою беду, оказался к ней причастен; причин было много. А стечение обстоятельств получилось такое.
В тот день выпал первый снег. И выпал обильно, так что школьники наблюдали в окна, как быстро становятся крыши домов не только белыми, но и пухлыми. И вот в открытую форточку 9-го "А", где в это время шел урок географии, влетел крупный снежок и плюхнулся прямо в классный журнал, выбив ручку из пальцев Макара Андроновича, ставившего кому-то отметку. В ту же секунду Кавалерчик крикнул: "Бомба!"
Хотя это было не слишком смешно, многие тем не менее не упустили повода позабавиться посреди урока; кто-то вторил Борису, кто-то полез под парту, а Ляпунов даже завопил: "В атаку!" – что было совсем уж ни к селу ни к городу. Что касается Макара Андроновича, то он несколько секунд сидел неподвижно, но затем брезгливо снял расплывшийся снежок с журнала, бросил или, скорее, плеснул его в корзину для бумаг и вдруг проворно подбежал к окну.
Сидевшие в крайнем ряду тоже прильнули к окнам.
Верхом на заборе сидел мальчик и лепил, старательно уминая, снежок, которым время от времени замахивался на другого мальчика. Тот петлял по двору.
– Вполне вероятно, что это он! – сказал Макар Андронович.
– Который на заборе, Макар Андронович? – переспросил Валерий, добродушно улыбаясь. – Это же Хмелик. Мой пионер, – пояснил он.
– Очень кстати, что вы знаете его фамилию! – проговорил Макар Андронович обрадованно.
– Да не в том суть, – сказал Валерий. – Он же, во-первых, не стал бы кидать, а во-вторых...
– У вас могут быть на сей счет свои соображения, Саблин, – холодно ответил учитель, – но, прежде чем говорить, не худо б проверить.
Суровый тон, которым Макар Андронович прервал Саблина, никого не удивил. Еще в начале года передавалась из уст в уста история одного ученика 9-го "Б", одноклассника Игоря. Тот хорошо играл в шахматы, пылко "болел" за Смыслова и Петросяна и на этой почве сблизился с Макаром Андроновичем, который был тоже и игрок и болельщик. На переменах они частенько вперебой анализировали отложенные позиции шедшего в то время турнира. Но однажды географ не поддержал с учеником разговора.
"Не могу, – сказал он с сожалением, – уважать человека, который на немой карте принимает Рейн за Везер, а о Лорелее не слыхивал. Не могу уважать и не хочу притворяться!"
Случай этот произвел на ребят большое впечатление. В особенности непостижимым казалось то, что Макар Андронович обиделся за Лорелею, которая, в отличие от Рейна, к географии как будто не относилась, так что за нее впору было бы оскорбиться скорее уж Ксении Николаевне...
Итак, не было ничего удивительного, что строгий Макар Андронович был сух с Валерием, показавшим на днях довольно-таки нечеткие знания.
– Продолжим урок, – произнес Макар Андронович подчеркнуто бесстрастным голосом. – Сначала только попросим выйти из класса Кавалерчика.
– За что? – осведомился Кавалерчик, без особого, впрочем, недоумения.
– За попытку сорвать урок, – ответил учитель, – за безобразную выходку. Уяснили себе? – спросил он язвительно.
И Кавалерчик, не мешкая, покинул класс с такой непринужденностью, словно бы его отправили к нянечке за тряпкой.
А урок продолжался.
...Вечером Валерий выступил на заседании комитета комсомола и совета дружины. Он сказал то, что собирался, но, в общем, все вышло не так, как он загадывал наперед. Так как собрались за тем, чтоб организовать подготовку к диспуту на тему "Облик советского школьника", то долго намечали будущих основных ораторов. Намеченные, в словах, до комичного одинаковых, давали себе "самоотвод" и молили освободить от поручения. Поскольку они были главным образом из числа отличников, то намекали еще, что нагрузка может дурно отразиться на их успеваемости. Их уламывали. Кое-кто соглашался. Кое-кто упорствовал. В конце концов все изрядно утомились. Тут и получил слово Валерий.
– Коммунистическое воспитание – это воспитание правдой... – начал Валерий и остановился.
Слушали плохо – точнее, совсем не слушали. Шептались, перебрасывались записками. На миг он почувствовал себя беспомощным.
– Коммунистическое воспитание – это воспитание правдой, – повторил он с отчаянной решимостью.
Зинаида Васильевна ободрительно качнула головой. Как член редколлегии школьного радио, она присутствовала теперь на каждом заседании комитета.
– И вот, – продолжал Валерий, – это обязательно надо помнить. А мы все говорим, между прочим, что наша школа всем пример. И другим позволяем так говорить. По-моему, это выходит неправда. Какой же мы пример? Взять хоть то, что у нас Лаптева избили, Хмелика избили. Ведь это...
– Мне, например, известно, – прервала Котова, – что Лаптев и Хмелик расшиблись при падении. У нас на переменах, бывает, носятся эти пятиклассники прямо, простите, как угорелые, так что ничего удивительного нет. А насчет избиения я лично слышу в первый раз.
– И все-таки это было, хотя вы не слышали, – снова заговорил Валерий. – Лаптева вот перепугали до того, что он, я узнал, переходит учиться в другую школу.
– Ну и трус! – небрежно бросил кто-то.
– Конечно, плохо, что он струсил, я согласен, – сказал Валерий, – но плохо и то, что было от чего струсить.
– Думайте, что говорите, – сухо посоветовала Котова.
– Я как раз много думал, – искренне ответил Валерий. – И считаю: можно найти тех, кто бил Лаптева и Хмелика; кто в переулке околачивается и карманы малышей выворачивает. Но их некоторые у нас не хотят замечать, чтоб не уронить школу в глазах района. Рассуждают, наверное, так: раз мы пример, как же у нас может быть неблагополучие? А вот есть! – Это у него против воли вырвалось со злостью. – И нечего нам другим себя ставить в пример! Давайте лучше мы сами будем с кого-нибудь брать пример!
Он сел, взмокший от волнения, ощущая, что говорил не очень складно, но все-таки неопровержимо. Вытер платком лицо, шею и исподлобья поглядел на ребят: всколыхнули ли в них что-либо его слова?..
Ему мягко улыбнулась Лена. Поощрительно подмигнул Станкин. Валерий взглянул на Гайдукова. Ошибиться было невозможно: Игорь украдкой играл в "балду" с комитетчицей-десятиклассницей. Физиономия его становилась попеременно то напряженно-озадаченной, то лукаво-ликующей. И, когда партнерша, уже в тупике, морщила лоб, отсрочивая поражение, Игорь смотрел на нее со свирепым нетерпением. Он ушел в игру с головой.
Валерий оцепенел. Он не был пай-мальчиком и сам на скучных уроках ухитрялся незаметно играть с соседом в "балду" – отчего не скоротать время? Но сейчас... Как мог Игорь развлекаться пустяками, когда он, Валерий, говорил о самых важных для школы вещах!
Вконец расстроенный, Саблин плохо соображал, что доказывала Зинаида Васильевна. А она доказывала, что нет оснований подозревать расправу там, где просто-напросто упали и ударились два ученика из-за собственной разболтанности и несобранности.
– Давайте поэтому поборемся с разболтанностью отдельных учащихся на переменах, – сказала Зинаида Васильевна.
Румяная девочка в накрахмаленном фартуке, с толстой холеной косой – председатель совета дружины – записывала речь Зинаиды Васильевны в тетрадь. Валерий смотрел на нее, и ему отчего-то было жаль аккуратную девочку, хотя ругала Котова как раз его.
– По просьбе Саблина, – говорила Котова, – секретарь комитета комсомола Гайдуков и я беседовали с Костяшкиным и Шустиковым, которых Саблин считал обидчиками малышей. Но он подозревал их зря. Костяшкин сейчас по всем предметам успевает, дисциплина у него прихрамывала в прошлом. А Шустиков и вообще паренек скромный; он, правда, далек от коллектива, однако стоит его, пожалуй, принять в комсомол – это его втянет в коллектив. Ни о каких проступках этих ребят нам никто не сообщал – не то что о "бедном мальчике" Хмелике, который попал снежком в тот самый класс, где учится его вожатый Саблин! Какие Саблину надо из этого извлечь уроки?..
Дальше Валерий некоторое время не слушал. К чему? Какие можно извлечь уроки из того, чего на самом-то деле – он знает – в жизни не было?.. Он только следил с полусонным любопытством за движением руки председательницы совета дружины: кажется, много уже написала...
Потом Зинаида Васильевна возвысила голос. Валерий заставил себя прислушаться.
– Саблин не смеет этого утверждать... У нас некому и некого бояться! У нас замечательная школа, из которой вышли такие всем известные люди...
И она назвала действительно славные имена людей, которые окончили 801-ю школу в предвоенные годы.
– И это вымысел, товарищи, – заканчивала Котова, – что мы молчим о неблагополучии, опасаясь уронить себя в глазах района. Мы не молчим. Могу сказать для доказательства, что мы, например, вовсе не собираемся замазывать выходку Кавалерчика. Вся комсомольская организация будет обсуждать дело Бориса Кавалерчика, который пытался у нас сеять страх. – И тем ровным голосом, которым сообщают иногда особенно тревожные новости, Зинаида Васильевна пояснила: – Сегодня, во время урока географии в девятом "А" Кавалерчик крикнул: "Бомба!"
– И никто не испугался! – отчетливо, задорно добавила Лена Холина в наступившей тишине.
– В этом мы разберемся самым подробнейшим образом, – заключила Котова.
Тут поднялся со своего места Гайдуков.
– В сущности, – заключил Игорь, – тут все сказано. В поступке Кавалерчика мы, конечно, разберемся. Я лично думаю... – Секретарь комитета замолк, наморщил лоб и затем продолжал твердо: – Думаю, что достаточно будет обсудить проступок Бориса на комсомольской группе. Не вижу нужды, чтоб этим занималась вся комсомольская организация. Нет, по-моему, такой нужды. А вообще дисциплина у нас, к сожалению, хромает. Надо будет подтянуться. Об этом правильно говорили и Зинаида Васильевна и Саблин.
Больше никто не брал слова. Председательница совета дружины достала промокашку – такую же идеально чистую, гладкую и твердую, как ее форменный фартук, – прикоснулась ею к непросохшим строчкам, после чего бесшумно подула на них и спрятала тетрадь. Заседание кончилось.
В раздевалке Валерия остановил Игорь.
– Валер! – Он хлопнул Саблина по плечу. – Я что-то не уразумел, что ты сегодня отмочил. Мне показалось, ты поначалу в философию ударился, я и не стал слушать. Потом, смотрю, тебя Зинаида костит... Ты насчет чего толковал?
– Ладно, проехали семеро на одном колесе, – ответил Валерий пасмурно и пошел к дверям.
– Постой! – попросил Игорь.
Валерий обернулся.
Игорь минуту молчал, должно быть ища слова. Потом просто протянул Валерию руку.
– Брось, Валер, – сказал он негромко, – это дело перекурим как-нибудь.
Валерий не отвечал, с болью сознавая, что не может вот так, легко, простить Игоря и дружить снова, ничего не затаив.
– Будь здоров, – пробормотал наконец Валерий и, на мгновение сжав протянутую руку Игоря в запястье, быстро пошел прочь.
Он шагал по переулку, и в голове вертелась одна мысль: "Игорь не друг, Игорь не друг!.."
Валерий не знал, что в действительности это не так.
Игорь ценил дружбу Валерия и ни в коем случае не желал ее терять. Он просто не всегда верил в серьезность и нужность занятий, на которые как секретарь комитета комсомола тратил немало времени. Случалось, что Гайдуков – порой лениво, порой ретиво – занимался делами, которые считал пустопорожними. Но Валерий не догадывался об этом.
И Валерий переживал крушение дружбы. Он то растравлял свою рану, то думал о другом, тоже невеселом. Неужели теперь начнут "казнить" Бориса?.. К чему?
Он был убежден, что Кавалерчик не может принести школе вреда. Не может, нет!
Валерий ощутил вдруг усталость; голова обрела вес, ноги стали ненадежно легки, – так бывает поздним вечером, после долгих часов труда, когда завтрашний день не обещает радостей. Тут его догнала Лена и окликнула:
– Саблин!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
– Лена, – сказал Валерий виновато, – я Макаренко не вернул. Ты извини. Завтра принесу.
– А хочешь, – ответила она, слегка задыхаясь (видно, запыхалась, догоняя его), – я тебе его подарю? Ты сегодня замечательно выступал! Я тебе это хотела сказать.
– Нет, серьезно?.. – спросил он, в одно время и просияв и оробев.
– Ты просто умник, вот кто! – энергично закончила Лена.
– Да нет... – запротестовал он. И, словно бы оправдываясь, добавил: – Ну, в самом же деле, такое безобразие у нас в школе творится! Хорошо бы, мы одни терпели, – главное, малышам от хулиганья достается!
– Вот их обязательно надо как-то защитить, Валерий... Что-то придумать. Пока наш комитет повернется... – Лена с досадой махнула рукой. – В общем, получается: на комитет надейся, а сам не плошай.
– Я, конечно, пока что плошаю, Лена, ты права, – сказал Валерий, принимая все на свой счет. – Но как, конкретно, быть? – Он, раздумывая, закусил губу.
– Сегодня уже поздно... – Лена помедлила немного. – Может, завтра вместе что-нибудь придумаем? Завтра ведь воскресенье.
Действительно, воскресенье. А он и позабыл... Обыкновенно же в субботу это часто вспоминается. Значит, завтра свободный день, и они с Леной увидятся не в школе!
– Давай, верно, попробуем придумать, – проговорил он, не выказывая радости. – Может, что получится...
Оставалось условиться, где они встретятся, но об этом Валерий стеснялся спросить. Он пробормотал только:
– У тебя телефон есть?
– Нет. А у тебя?
– Есть. В коридоре у нас. В общем, есть.
Он записал ей номер своего телефона, и Лена, прощаясь, пообещала:
– Я позвоню тебе завтра часа в два.
...С десяти часов утра Валерий стал бегать на телефонные звонки. Он не мог допустить, чтобы трубку снял кто-нибудь, кроме него. Вдруг у Лены в плане дня что-либо переменится, она позвонит не в два, а раньше, к телефону подойдет домработница соседей Алена и, не расслышав, как это с ней бывает, кого просят, скажет: "Таких нет. Частна квартира"... И Валерий без устали бегал в коридор на звонки.
До двух она не позвонила. В два Валерий, выйдя в коридор, в упор посмотрел на телефон, но тот был безмолвен. Валерий простоял возле него несколько минут, держа руку на трубке. Звонок не раздавался. Он снял трубку, услышал гудок: аппарат был исправен.
Валерий вернулся в комнату, присел. Посмотрел на часы – пять минут третьего. Тут он вспомнил, что Лена обещала позвонить "часа в два". Часа в два, а не в два часа! Значит, есть еще время.
Мать, лежавшая на диване с журналом, встала, потянулась и, лениво коверкая слова в длинном зевке, слегка посетовала себе под нос:
– Что-то ты сегодня, Валерик, неприкаянный какой-то... – Потом совсем другим голосом, озабоченным и внятным, она проговорила: – Надо тебе сегодня ушанку покупать. В кепке уже холодно, а прошлогодняя твоя зимняя – совершенно куцая; я вчера вынула из нафталина.
– Прохожу в кепке, – отозвался он беспечно.
Да он скорее с непокрытой головой встретил бы зиму, чем ушел из дому сейчас, когда, может быть, еще позвонит Лена!
– Ну, это ты брось, – сказала мать категорически. – Пойдем-ка.
– Мама, я не могу, – ответил он.
Он и вправду не мог – и не только уйти. Ожидание поглощало его без остатка. Он не мог продолжать донельзя будничного пререкания. Чем привычнее было все вокруг, тем невероятней казалось, что эта обычность нарушится звонком Лены.
Ольга Сергеевна не расспрашивала и не настаивала. Она деловито обмерила голову Валерия клеенчатым сантиметром. Отбросив сантиметр в ящик, плотно прижала ладонь к его лбу. Потом отняла ладонь, пристально посмотрела ему в глаза:
– Здоров? – и отправилась за шапкой одна.
Стало немного легче. Телефон, однако, молчал. Обострившимся слухом Валерий уловил, что кто-то в коридоре снял трубку. Оказалось, что сосед, шестиклассник Женя, собирается звонить приятелю, чтоб узнать у него, как решить задачу по алгебре. Валерий тотчас сказал, что поможет ему сам. И телефон, оставшийся незанятым, зазвонил наконец. Женя крикнул:
– Валерий, тебя!