Щеки мои горели, как жар, глаза блестели, растрепавшиеся волосы бились по плечам. Я слышала шумные возгласы одобрения, восторга - и вдруг… внезапно над моим ухом прозвучала фраза:
- Боже мой! Да неужели же это ваша девочка, Alexis? И я увидела "солнышко" о бок с Нэлли Роновой на пороге. Никогда не забуду я выражения лица моего папы. Мне казалось, что он готов был провалиться от стыда сквозь землю. А в глазах Нэлли Роновой отразился такой красноречивый ужас, что мне даже страшно стало за нее.
"Солнышко" быстро подошел ко мне, нагнулся к моему уху и шепнул сердито:
- Ты сейчас же отправишься домой.
"Вот тебе раз! После такого успеха и вдруг…" Я больно закусила себе губы, чтобы не расплакаться от жгучего чувства стыда и обиды. Когда я шла мимо Нэлли, она сказала:
- Можно ли так воспитывать девочку, Alexis? Это дикарка какая-то, мальчишка! Право, ее следовало бы отдать в институт!
- Да, да! - как-то особенно быстро произнес папа, - я отдам ее будущею осенью в институт, только надо будет раньше пригласить гувернантку, чтобы ее подготовила.
"Ага! Опять гувернантка… и институт вдобавок… И все из-за этой непрошенной тетушки!"
Как я ее ненавижу…
Противная!
ГЛАВА IV
Мои добрые феи. - Большая неожиданность. - Катишь
"Черная, толстая, белая или худая будет у меня гувернантка? Маленькая, как карлица, или высокая, как жердь?" Вот вопросы, которые мучили меня всю дорогу от Царского Села до Петербурга, когда мы ехали с тетей Лизой в Николаевский институт, где мы должны были встретить новую гувернантку, которую выбрал мне "солнышко". Она, как объяснила мне тетя Лиза с какою-то особенно загадочной и таинственной улыбкой, живет в этом институте. По словам тети она злая, строгая, старая дева с длинным носом и сердитым голосом. Я заранее уже решила ненавидеть ее. И всю дорогу из Царского я измышляла способы, как бы насолить противной гувернантке, втайне досадуя на "солнышко", что он мне выбрал такую.
Приехав в Петербург, раньше чем отправиться в институт, мы заехали отдохнуть и закусить на Николаевскую улицу, где жили постоянно мои тети Лина и Уляша.
- Тетя Лина! Тетя Уляша! - вскричала я, лишь только Матреша, тетина прислуга, открыла нам дверь, - вы слышали новость? У меня гувернантка будет и в институт меня отдадут. Это тетя Нэлли так посоветовала, Нэлли Ронова. Вы знаете ее?
При этом имени все мои три тети переглянулись с каким-то совершенно непонятным для меня выражением. Они сидели все трое тут в ту минуту, когда маленькая сероглазая девочка ураганом влетела в их уютную светлую столовую. Тетя Лина, по-своему обыкновенно, плела бесконечное кружево на толстой, набитой песком подушке с бесчисленными коклюшками. Крестная, моя любимица Оля, шила что-то у окна в то время как Юля или, как я ее называла, Уляша тщательно резала колбасу на тарелке маленькими, тоненькими ломтиками.
Уляша занималась хозяйством, и весь дом был у нее на руках. Я ее вижу, как сейчас, очень высокую, полуседую, с мистическим взглядом несколько испуганных черных глаз, с безумной приверженностью ко всему таинственному. Милая Уляша! Она, сама того не замечая, поддерживала во мне, ребенке, ту же любовь ко всему сверхъестественному, которое жило в ее душе. Она единственная из теток знала историю серой женщины, являвшейся мне постоянно в трудные моменты моей жизни…
- Гувернантка? - произнесла Линуша и ее полные щеки запрыгали от внутреннего смеха. - Да мы давно знаем твою гувернантку!
- Она старая? - спросила я, вся сгорая от нетерпения, - Неправда ли, Лина?
- Ужасно! - расхохоталась Линуша, - Совсем ветхозаветная, уверяю тебя!
- И нос у нее крюком, как у птицы, - добавила Оля.
- И глаза выпуклые и злющие, как у совы! - присовокупила тетя Лина.
- Оставьте! Что вы волнуете даром девочку. Она и без того нервна и впечатлительна без меры, - произнесла с укором тетя Уляша.
- Пойдем лучше убираться в туалете, Лидюша! - предложила она мне.
Ах, этот туалет! Чего-чего только там не было! И изящные коробочки, оклеенные раковиной, и фарфоровые пастух и пастушка, и костяная ручка на палке, которая употреблялась нашей прабабушкой, чтобы чесать спину, и "монашки". Последние интересовали меня больше всего. "Монашками" мы с Уляшей называли благовонные угольки, употребляемые для курева в комнате. Я их очень любила, они так хорошо пахли. Тетя зажгла их и поставила на пепельницу. Я смотрела, как медленно таяли они под влиянием пожирающего их огонька. "Монашки" тихо пепелились и таяли у меня на глазах, в то время как тетя Уляша говорила:
- Не огорчайся, что тебя отдадут в институт, девочка. Там тебе не будет скучно. Там ты будешь расти среди подруг-сверстниц. Это гораздо веселее, нежели одной. Играть будете, вместе гулять, заниматься.
Действительно недурно, если все случится так, как говорит Уляша, но… вот одно скверно: гувернантка. Кому приятно, спрашивается, иметь гувернантку-старую деву с крючковатым носом и совиными глазами? Я уже готова была поподробнее расспросить о ней тетю Уляшу, но тут появилась на пороге моя вторая тетя, Лиза, и сказала, что пора ехать.
Мы отправились. От Николаевской улицы до набережной Фонтанки, где находился институт с его чудовищем, я все время не переставала думать о той, которая волновала мое воображение. На мои расспросы, обращенные чуть ли не в сотый раз к тете Лизе о том, какова гувернантка, та отвечала только со своей значительной таинственной улыбкой:
- Стара… желчна… резка и сердита…
Когда мы подъехали к большому красному зданию на Фонтанке, на котором значилась надпись: "Николаевский институт", я уже ненавидела невидимую гувернантку гораздо больше Нэлли Роновой.
- Барышни в саду! - проговорил открывший нам дверь швейцар, которого я приняла за очень важную фигуру, и, наверное, сделала бы ему реверанс, если бы тетя Лиза не удержала меня вовремя от этого. Он повел нас по длинным коридорам с высокими окнами куда-то в самый конец его, где за стеклянною дверью зеленели деревья, и целый рой крошечных существ носился, подобный бабочкам, по большой садовой площадке. Едва я и тетя Лиза сошли по каменным ступеням за усыпанную желтым песком эспланаду, белые крошечные девочки окружили нас.
- Новенька! mesdam'очки, новенькая! - пищали они тоненьким голоском.
- Нет, не новенькая, - улыбаясь им, отвечала тетя, - мы случайно здесь… А вот не скажете ли нам, где находятся пепиньерки?
- На последней алле! На последней аллее пепиньерки! - затрещали девочки все разом, оглушив нас своими пронзительными голосами.
Я не могла удержаться, чтобы не спросить тетю, что это такое "пепиньерки". Она объяснила мне, что это воспитанницы, уже окончившие институт и остающиеся в нем для того только, чтобы подготовиться в учительницы.
Мы с трудом пробрались через толпу девочек на большую липовую аллею, где ходили попарно и в одиночку молодые девушки в серых платьях, с книгами или с работой.
- Зачем нам нужно идти к ним? - тихо спросила я тетю Лизу.
Но она не успела ответить мне, потому что в одну секунду мы были окружены целым десятком молоденьких созданий, смеющихся и серьезных, веселых и меланхоличных, черненьких, белокурых, светлоглазых и чернооких, словом - всевозможного вида и типа.
- Ах, какой славный ребенок! Смотрите, mesdam'очки!
- Очарованье!
- Прелесть!
- Душонок!
- Восхищение!
Так кричали они хором, набрасываясь на меня, точно в жизни своей не видели маленькой девочки.
- У нее поразительные глаза, mesdames! - произнесла высокая бледная девушка с длинным лицом.
- Точь-в-точь как у королевы Марии-Антуанетты, судя по картине…
- Нет, у Екатерины II были такие же, - произнесла черноглазая красавица с восточным лицом.
- А ресницы, mesdames! Ресницы, точно стрела.
- "И тень от длинных ресниц упала на бледные щеки юной красавицы", - продекламировала толстенькая брюнетка с вздернутым носиком и мечтательными глазами.
- Душонок! Divinite'! Восторг, что за ребенок! - и снова град поцелуев посыпался на мою голову, щеки и губы.
Я чувствовала себя в положении зверька, которого рассматривали и тормошили все эти милые, но совсем чужие мне, девушки. Горячий румянец пятнам проступил у меня на щеках. Я готова была уже просить тетю Лизу уйти отсюда, как вдруг нежный, чарующий голос раздался за нами:
- Ну, что вы мучаете девочку, совсем затормошили бедняжку, - сказал кто-то позади нас.
Я быстро обернулась.
Небольшая, полная девушка: миловидная, с огромными тоскующими глазами и очаровательнейшей улыбкой стояла передо мною. Она была далеко не красавица, но что-то необъяснимо-милое было в этом смуглом личике покрытом еще пушком юности, в нежно очерченном свежем ротике и в пленительной, ласково-грустной улыбке.
- Ах, какая прелесть! - произнесла я, глядя на смуглую девушку восторженными глазами.
Все рассмеялись невольно - и серые девушки, и тетя Лиза. Потом тетя Лиза спросила у пепиньерок:
- A m-lle Грейг можно видеть?
- Mademoiselle Грейг и есть, верно, та старая дева, которую мне берут в гувернантки? - спросила я самым невинным тоном, не обращаясь особенно ни к кому.
- Нет, m-lle Грейг-гувернантка этих барышень, - едва удерживаясь от улыбки, произнесла тетя Лиза, - а твоя будущая наставница находится в кругу этих барышень… Она здесь среди пепиньерок…
Я не верила своим ушам.
- Как! - вскричала я радостно. - У меня не будет злой старой девы с крючковатым носом и совиными глазами?
- Не будет! - лукаво улыбнулась черноглазая красавица, особенно нежно поглядывающая на меня, - если ты сумеешь угадать, которая из нас Катишь Титова, твоя гувернантка, приглашенная твоим отцом в ваш дом…
- А! - протянула я, и смело тряхнула кудрями (привычка, к которой я всегда прибегала в самые затруднительные минуты жизни). И тотчас же глаза мои забегали по окружающим нас молодым лицам. Вот черноокая смуглянка, первая из говоривших со мною… Она очень красива, очень добра… но я бы не хотела ее иметь гувернанткой. Слишком уж великолепна она…
Вот белокурая девушка с мечтательными, восторженными глазами, нашедшая сходство моих глаз с глазами казненной французской королевы. То же не то. Эта так и душить меня своими поцелуями. Надоест мне очень скоро.
Вот серьезная, бледная, длиннолицая девушка, но она так нервна и болезненна на вид, что, наверное, не сделает шагу со мною по саду от головной боли… Вот рыженькая, вот шатенка, опять белокурая… Которая же из них?
Вдруг глаза мои встретились с нежными тоскующими глазами. Очаровательная улыбка блеснула мне каким-то сиянием и утонула тотчас же в удивительно глубоком взоре.
О, как могла я еще сомневаться и выбирать! Как могла я искать среди других ту, улыбка которой покорила меня в первую же минуту!
- Катишь - это вы! - вскричала я громко, со всего размаха кидаясь на шею милой смугляночки.
- Отгадала-таки! Как это ты отгадала, девчушка моя ненаглядная? - прозвучал ласково надо мною ее чарующий голос, и до слез растроганная пепиньерка Екатерина Сергеевна Титова крепко сжала меня в своих объятиях.
ГЛАВА V
Кузины. - Жертва Катишь. - Страшная ночь
Поздние розы цветут и благоухают… Небо нежно голубеет над сиреневой беседкой, где мы сидим обе - я и Катишь… Катишь чуть ли не в сотый раз объясняет мне сколько видов причастий на русском языке, а я смотрю осовевшими глазами на красивую зеленую муху, попавшуюся в сети паука.
Хотя уже начало сентября, но теплынь такая, что мы целый день проводим на воздухе - учимся, читаем и обедаем в саду. Учусь я значительно лучше. Решено, что в середине зимы, как только я подготовлюсь, меня отвезут в Петербург, в институт, но не в Николаевский, где воспитывалась Катишь, а в Павлинский. Я это отлично знаю и ничуть не огорчена этим. Катишь сумела привить мне интерес к той таинственною жизни, где несколько сот девочек развиваются среди подруг. И потому я заранее знаю, что меня полюбят там и мне будет хорошо. Разве можно не полюбить "маленькую принцессу?" Не даром Катишь голову потеряла с первых же дней от моего ума, находчивости, резвости и пр. и пр. и пр.
Вот только насчет уроков… Все мне не даются противные спряжения и эти причастия и деепричастия! Но Катишь терпелива, как ангел, и всегда сумеет увлечь меня. Зато я люблю ее ужасно, мою милую Катишь! Она такая молоденькая, миленькая, кроткая и скорее друг мне, нежели гувернантка. Вот вам и старая дева с крючковатым носом! Теперь я знаю, что тети нарочно запугали меня, чтобы преподнести мне приятный сюрприз в виде молоденькой и хорошенькой гувернантки. С Катишь я стала учиться прилежнее. Вот только сегодня мне что-то не везет. Но я знаю отчего. К нам приехали кузины, бывшие институтки, Оля и Вера Соснины. Оля-подруга Катишь по институту. Вера - бывшая "Павлушка", воспитанница Павловского института, т. е. такая же, какой сделаюсь и я. Они обе такие милы, жизнерадостные, свежие. Они весь дом наполнили своими молодыми голосами. С тех пор, как они у нас, стрелки-офицеры проводят у нас целые дни. Даже Хорченко отстал от меня и перестал меня дразнить своею невестой и не отходит от Веры, стройной красивой, белокурой девушки с бойкими глазами и с такой толстой косою, что все невольно ахают при виде ее.
Оля - та в другом роде. Есть что-то меланхоличное в ее томных серых глазах, в грациозных, размеренных движениях. Вера очень хорошенький боец, разбойник; Оля же очаровательна своей женственностью. Я ужасно их люблю обеих!
Вот они ходят по саду обе. Вера хохочет и закидывает назад голову, и без того отягощенную ее гигантскою косою. Оля улыбается, и ее нежный голосок звенит по всему саду. Я знаю о чем они говорят: сегодня бал в Белом доме и все они едут туда и тетя Лиза, и кузины, и Катишь. "Солнышка" не будет. Он уехал в Гатчино сделать визит родителям этой противной Нэлли Роновой. Он приедет завтра, а пока… О, эти противные причастия и деепричастия!..
- А… га! вы еще учитесь, маленькая мученица! - заглянув к нам в сиреневую беседку, говорить Хорченко. - Да бросьте вы ее терзать, Екатерина Сергеевна! - говорить он, умоляюще глядя на мою воспитательницу, - ведь уморите девочку. Смотрите, позеленела вся.
- Не правда! - защищает меня Вера, - вовсе не позеленела, а по-прежнему розанчик! Целуй меня, душка.
Я чмокаю Веру, потом заодно и Катишь.
- Учиться больше не будем? - говорю я голосом, в который вкрались все семь умильно-ласковых нот разом.
Против этих ласковых нот Катишь не устоять ни за что на свете. Грамматика захлопнута и я присоединяюсь к веселой компании со своей гувернанткой.
- А вы знаете? Вчера ночью квартиру Сумарокова ограбили! - говорю я, задыхаясь от нетерпения высказать все, что узнала сегодня утром и хочу рассказать всем подробности, которые я успела узнать, но оказывается, офицеры уже знают эту свежую новость.
- Безобразие! - возмущается Ранский, - произвести дерзкую кражу под самым носом, как говорится, у воинской части.
- Наша дача еще глубже в парк стоить… чего доброго… если… - нерешительно говорит Оля.
- Ax, какая ты трусиха! Ведь у дяди Алеши семь ружей и все заряжены! - говорит веселая Вера и тотчас же прибавляет, задорно блеснув глазами: - Ах, это ужасно интересно, воры! Я бы хотела их посмотреть…
- Ну, уж подобного мнения я разделить не могу, - вырвалось у меня.
После обеда Катишь, Вера и Оля стали одеваться на бал.
Ах, какие они хорошенькие все трое! Я не могу достаточно налюбоваться на них всех. Bepa, вся в бледно-розовом, светлая и сияющая, настоящее воплощение весны. Оля - та вся голубая, точно осененная прекрасно-нежным сиянием весенней ночи. А моя милая Катишь, в своем скромном, белом платьице, с гладко причесанной черной головкой - настоящая мушка в молоке. На тете Лизе черное бархатное платье, ее самое нарядное из всех. Я сижу в кресле и смотрю, как они одеваются, причесываются и вертятся перед зеркалом, и Bepa, и Оля, и Катишь. Сначала это очень интересно любоваться так на чужую радость, но вот неслышными шагами ко мне приближается мальчик-каприз и шепчет на ушко:
- "А тебя-то и не берут. Тебя оставят дома, как Золушку… А ты бы могла ехать и быть такой же хорошенькой и нарядной… Да!"
И вдруг самым неожиданным образом я сердито кричу:
- Да, да! Сами едут… а я оставайся… Очень весело, подумаешь!
- Деточка, что с тобой? - так и бросается ко мне тетя Лиза, - ведь я только отвезу их, введу в зал и сейчас же обратно… Ведь это тут же рядом… А ты в это время побудешь с Машей и Петром. Маша у тебя посидит, пока я не вернусь из Белого дома.
- Не хочу Машу! Я Катишь хочу! Одну Катишь! Пусть все едут, а Катишь останется со мною. Она моя! - извожусь я, бросая на тетю злые взгляды.
- Но ведь Катишь уже одета… и потому неужели же ты хочешь лишать удовольствия Катишь? - на перегонки уговаривают меня Вера и Оля.
Я кидаю косой взгляд на Катишь. Ах, какая она прелесть в ее скромном, белом платьице! И вот именно потому, что она прелесть, я не хочу, чтобы она ехала. Вырядилась, веселиться будет, плясать, а обо мне ей и дела нет!
Решительно, я считала. Катишь своей собственностью, которая и создана для того только, чтобы ублажать меня.
- Ну, уж это из рук вон, Лидюша! - выходит из себя Лиза. - Ты деспот какой-то стала!
- Ну, и оставьте меня, если я деспот. И уходите все и никого мне не надо, никого, никого!
- Конечно, уйдем, и не будем смотреть на тебя, капризная. Идем, Катишь! - говорить Bepa и бросает в мою сторону сердитый взгляд.
Я кидаюсь лицом в подушку дивана и замираю так на несколько минут. Потом, когда все затихает в комнате, осторожно приподнимаю голову и прислушиваюсь. Шаги и шелест платьев утихают в отдалении… Вон хлопнула дверь… Вон голос Веры крикнул - "Петр, я забыла мантильку… принесите, пожалуйста", - и шаги снова приближаются, снова. Но это не грубые солдатские шаги Петра. Что-то легко, стремительно несется по коридору. Я с удивлением устремляю глаза на дверь…
Ах! На пороге стоит Катишь и улыбается.
- Я не иду в Белый дом, Лидюша… голова болит что-то… Не хочется! - говорит она, усиленно глядя в сторону.
Голова болит!.. Я понимаю, что она говорит неправду…
- О, милая, милая Катишь!
И с легким криком я висну у нее на шее.