- Так вот, молодой человек. А самолёты летают теперь со скоростью в три - четыре тысячи километров в час. Они снабжены такими приборами, которые дают им возможность садиться на любом аэродроме в любую погоду и в любое время года и суток. Но в силу некоторой несовершенности современной техники и на приборы, и на их моторы влияет не погода, а невидимые простому глазу магнитные бури, иногда возникающие в атмосфере. Ещё больше влияют и мешают космические бури. Дело в том, что в межпланетных пространствах то и дело происходят атомные катастрофы и взрывы. Кроме того, на космические бури всё ещё очень сильно влияет солнце, на поверхности которого также всё время происходят атомные взрывы. На поверхности земли магнитные и космические бури не так страшны, потому их порывы разбиваются о различные слои атмосферы. А так как атомные самолёты летают на очень большой высоте: тридцать - сорок - шестьдесят километров, где сопротивление воздуха ничтожно, то они испытывают на себе удары всех этих бурь. Вам теперь понятно, Вася Голубев?
- Да, благодарю вас. Теперь почти понятно.
- Только почти? - удивился доктор. - Но, честно говоря, я не смогу вам сообщить большего. Для этого потребовался бы специалист.
- Ну хорошо, - сказал Вася. - Главное-то я понял.
В зал вошли люди в нежно-голубых халатах и вкатили какой-то сложный аппарат. На нём стояли мощные осветительные приборы - юпитеры и похожие на громкоговорители большие трубы. Люди в голубых халатах подключили этот аппарат к толстым проводам, зажгли юпитеры и направили их яркий режущий свет на Васю. Потом они нацелились на мальчика трубами-громкоговорителями. Покрутив какие-то ручки, медицинские радиотехники бодро доложили:
- Двусторонняя телерадиосвязь с Индонезией установлена!
Молодой врач, который тоже пришёл с радиотехниками, предложил:
- Давайте начнём конференцию!
Начались скучные разговоры. Васю крутили во все стороны, выслушивали, выстукивали, и он, озадаченный и даже слегка испуганный новым и, пожалуй, самым неприятным и сложным происшествием за всё последнее время, покорно вздыхал, ложился, вставал, показывал язык и говорил "а". В это же время он успевал отвечать на десятки самых невероятных и, с его точки зрения, пустых, порой даже и неприличных вопросов. Дедушка - Женька Маслов мужественно отражал натиск учёных, добросовестно рассказывал всю прошлую жизнь Васи, хвалил его за то, что он был самым лучшим конструкторам в школьном кружке "Умелые руки" и даже отлично учился.
Надо сказать, что здесь Маслов покривил душой: как известно, Вася Голубев имел и тройки и даже двойки, которые, правда, не определяли оценок в четвертях, но тем не менее в тетради попадали. Но дедушку можно было извинить: ведь каждому пятикласснику кажется, что в шестом классе все учатся замечательно и стоит ему перейти в шестой класс, как и он, конечно, станет отличником.
И ещё нужно сказать: Васе Голубеву показалось, что дедушка употребил не вполне приличное слово - "фантазёр". Ведь в переводе на язык нормального школьника оно звучит, как "враль", или "врун", или (когда этого не слышит учительница русского языка) "трепач". Но ведь это могло и показаться…
Кажется, дело подходило к концу. Но молодой врач безжалостно предложил:
- Приступим к внутреннему осмотру!
"Как же это они начнут осматривать меня изнутри? - не без робости подумал Вася. - Ведь не вздумают же они меня резать?"
Но резать его никто не собирался. В комнате погас свет, и экран на стене вспыхнул мерцающим розовато-синим светом. Молодой врач навёл на Васю один из шлангов. Из репродуктора вдруг раздался голос:
- Свейтить бронхи!
Вася вопросительно посмотрел на дедушку, и тот шепнул ему:
- Это, видно, американец просит. Он же по телерадио всё видит и слышит.
Васю попросили повернуться спиной. Перед его глазами оказался экран. Он посмотрел на него и обмер. На экране светились, дышали, бились, двигались все его внутренности. Он видел, как сжимается и разжимается его сердце, видел, как вздыхают сероватые лёгкие, как бежит в жилах ярко-красная кровь. Он видел всё в красках, в цветах и не просто в натуральную величину, а в значительно увеличенном виде.
Так вот почему учёные даже не поднялись с мест! Они пользовались цветным рентгеновским аппаратом, который просвечивал тело насквозь, позволяя видеть невидимое, скрытое.
Кто-то попросил по радио:
- Включите сердечные шумы.
О, это было что-то совершенно невероятное! Вася услышал, как стучит его сердце, стучит так, что его можно было услышать даже за сто метров.
Учёные в зале и учёные в далёкой Индонезии изучали состояние Васиного организма с такой точностью, что ошибок в их оценке быть не могло. И всё-таки, когда длительный внутренний и внешний осмотр окончился, учёные вдруг стали спорить. В спор вмешивались и те, что были за океаном, и, как потом оказалось, африканские учёные, которые просто не успели прилететь, но были извещены о конференции. Все забыли о Васе, и он присел на диванчике. К нему подошёл дедушка, крякнул и присел рядом. Прислушиваясь к спору учёных, он с уважением сказал:
- Вот, брат, как разговорились! И, понимаешь, всё по-латыни! Подумать только - ведь кроме врачей и аптекарей теперь уж, наверное, никто не знает латинского языка. А они на нём, как на родном, разговаривают.
Вася следил за молодым врачом, который почти не участвовал в споре. Он стоял на сцене, заложив руки за спину, выпрямившись, и на его лице играла лёгкая улыбка собственного превосходства. Она почему-то показалась Васе такой неприятной, что он спросил:
- А кто этот задавака?
- Это? А ты не знаешь? - хитро улыбнулся дедушка.
- Не-ет…
- Это, брат ты мой, сын Сашки Мыльникова. Да… Вот стал врачом.
- Сын… Сашки Мыльникова?… Значит, он жив?!
- Ну как же! Известный поэт.
- Он и сейчас пишет?
- А как же?… Товарищ Мыльников! - окликнул дедушка молодого врача. - А что пишет сейчас ваш отец?
Мыльников-младший выпрямился и с гордостью, отчеканивая слова, ответил:
- Мой отец пишет сейчас новую поэму! Называется она "Космос". В ней будет двести тысяч строк.
И Вася подумал, что этот Мыльников-младший не столько сам "воображает", сколько кичится своим папашей. Однако Вася невольно ощутил прилив уважения к поэту Александру Мыльникову. Подумать только - двести тысяч строк! Это ж надо высидеть!
Между тем учёные-врачи как будто окончили свой спор, и Мыльников-младший обратился к Васе очень официально:
- Мы вам очень благодарны, товарищ Голубев, но вам придётся ещё потрудиться. Нам нужно съездить с вами на то место, где вы замерзали и отмерзали.
Прежде чем Вася успел что-нибудь сказать, дедушка решительно запротестовал:
- Нет! Я не разрешу этого. Человеку нужно отдохнуть. У него и так слишком много впечатлений.
Ли Чжань первый согласился с дедушкой, и все порешили, что экскурсию на место Васиного "воскрешения" нужно отложить до следующего дня.
Глава девятнадцатая
Что такое счастье?
В машине Васю ждали Лена и Женька.
Солнце скрылось за ближними домами, и над сопками в зеленоватом небе показалась бледная, пятнистая луна. Она была едва заметна и казалась заплутавшимся обрывком облака. В домах зажглись разноцветные огни. Слышались звуки музыки. Бесшумно проносились сияющие мягким светом электронки.
В небе, освещённые последними отблесками розовой зари, почти бесшумно проплывали вертолёты - маленькие, похожие на жучков, индивидуальные и побольше - семейные или общественные. Много было и пешеходов в лёгких красивых одеждах. У иных модников одежда была отделана цветной светящейся тканью, которая мягко и загадочно мерцала в сумерках.
И Васе почему-то стало грустно…
Он устал во время врачебного осмотра и сейчас, вспоминая его, не мог не думать и о Сашке Мыльникове.
Значит, он жив! Значит, он не сумел сделать всё для того, чтобы спасти его из занесённого снегом шурфа! Разве он, Вася, смог бы успокоиться, если бы знал, что его товарищ погибает или даже уже погиб! Да он бы сам лучше замёрз! А Сашка, оказывается, смог и даже не расстроился.
Он, наверно, окончил школу отличником. Ведь не мог же человек, окончивший школу кое-как, стать известным поэтом, который пишет космические поэмы в двести тысяч строк! Потом он, наверно, окончил какой-нибудь литературный институт и вот теперь пишет себе свой поэмы по всем правилам, и все его уважают.
А то, что этот уважаемый человек оставил в беде товарища, никто и не знает.
Но тут впервые Васе показалось, что он ошибается. Ведь не может быть, чтобы Сашка - пусть парень и положительный, хотя порой и вредный, самолюбивый и всё такое прочее, но всё-таки пионер, советский школьник, Васин товарищ, - поступил так подло! Не мог он так поступить! И стоило Васе начать оправдывать Сашу, как он немедленно вспоминал, что ведь и родители тоже не нашли его. Так чего же ждать от Сашки Мыльникова? Значит, были какие-то особенно серьёзные причины. И узнать о них он может только тогда, когда повидается с Мыльниковым.
Словом, почти всё выяснилось, но ощущение грусти всё-таки не пропадало. Может быть, ещё потому, что Вася как будто даже завидовал и Женьке Маслову, и Сашке Мыльникову. Подумать только! Один - биомеханик, второй - известный поэт. А что он, Вася! Что из него ещё выйдет! Ох, неизвестно… Вокруг столько интересного…
- Нужно спешить, - сказал дедушка, - сейчас самая лучшая видимость межпланетных телевизоров.
- Да, - подтвердила Лена, - а то начнутся служебные переговоры - не настроишься на волну.
И, несмотря на то что Вася чувствовал себя немного несчастным, он всё-таки заинтересовался этим разговором и спросил:
- Это что ж, можно будет посмотреть, как живут люди на других планетах?
- Да, конечно, - безразлично ответила Лена и едва заметно зевнула.
Вася был неприятно удивлён таким равнодушием.
- И что же, служебные переговоры очень мешают настраиваться на волну?
- Да как тебе сказать… Не так чтобы очень… Лунные ещё ничего, а вот те, что работают на наводке межпланетных кораблей, и особенно те, что связаны с Марсом и Венерой, - вот эти очень мешают. Они же очень сильные! Шутка сказать - послать радиоволну сначала на Луну, оттуда передать на промежуточный искусственный спутник, а потом уж оттуда на Марс или на Венеру! Вот эти-то служебные станции и мешают… Да и вообще-то мы уже не смотрим Марс или Венеру, а уж Луну тем более! Ничего интересного! - капризно закончила Лена.
Вася очень удивился: не интересоваться тем, что делается на Луне или Марсе? Да если бы в его время появился кинофильм "На Луне", так к кинотеатру нужно было бы пробиваться сквозь сплошную толпу. А тут - неинтересно! Подумаешь, какая умная…
Лена заметила, как у Васи сначала удивлённо расширились глаза, потом они стали узенькими и между бровями прорезались тоненькие, упрямые морщинки. Она поняла, что сказала что-то не так. Чтобы исправить впечатление, она разъяснила:
- Видишь ли, вначале это, может быть, и интересно, а по том всё одно и то же: машины, красивые картинки лунной природы, потом опять машины и машины… А людей почти не видишь. Ну разве может быть что-нибудь интересное без людей?
Это объяснение только рассердило Васю. Вот они - девчонки! Во всё времена одинаковы. А ведь что может быть интересней машин?
Женька как будто понял Васины мысли. Он неожиданно хмыкнул и сказал:
- Конечно, стишков там никто не читает, песенок не поёт и даже никто ни за кем не ухаживает… Конечно, ей неинтересно. Вот если бы там про записочки что-нибудь рассказывали, тогда да! Тогда бы она от экрана не отходила.
Лена неожиданно покраснела, быстро покосилась на Васю и вдруг накинулась на Женьку:
- Что ты говоришь? Болтун! Как тебе не стыдно!
Но чем больше она кричала и возмущалась, чем настойчивей старалась ударить Женьку, который привалился в самый угол сиденья и, отчаянно хохоча, прикрывался от Лены не только руками, но и коленями, - тем больше Васе казалось, что Лена краснеет неспроста. Записочки, вероятно, были…
"Ну, а мне что за дело? - спрашивал себя Вася. - Мало ли кто пишет записки или переписывает для девчонок стихи… А я-то тут при чём?"
Но чем больше он убеждал себя, тем грустнее становилось у него на сердце. Лена всё-таки… смелая девочка. Вон как она решительно познакомилась с Тузиком. Наконец, она просто сильная и ловкая девочка. Как она лихо справлялась с тайменем! Потом она, конечно, ещё и… добрая девочка - даже заплакала, когда плакал Вася.
И чем больше думал Вася, стараясь не сказать самого главного - что Лена просто красивая девочка, которая ему понравилась с первого взгляда (теперь-то он понимал это очень хорошо), - тем больше самых великолепных качеств он отыскивал в ней и тем грустней ему становилось. Он надулся и отодвинулся от Лены как можно дальше. А она, стараясь достать до Женьки, всё ближе придвигалась к нему.
Женька, отбиваясь, всё время подзуживал сестру:
- Сказать, от кого записка? Сказать?
Лена яростно визжала и всё сильней наваливалась на совсем загрустившего Васю.
Женька не унимался:
- А про стишки рассказать? А как песенками переговаривались, рассказать?… Слушай, Вася… - начал было он.
Но Вася только безнадёжно отодвинулся подальше от Лены. Он с горечью думал:
"Ну и пусть записочки… Пусть песенки… Пусть даже стихи… Сашку бы Мыльникова сюда - он на любую тему любой стишок состряпает".
Ему казалось, что он должен быть совершенно безразличным и строгим, как настоящий мужчина. Но в то же время Вася понимал, что он вдруг стал очень несчастным, даже несчастней, чем в масловской машине, когда он понял, что пролежал замёрзшим целых полвека. Он даже подумал, что не стоило и отмерзать только для того, чтобы узнать, какая замечательная и, без всякого сомнения, самая лучшая из всех девочек, которых он встречал за… за…
Это окончательно сбило его с толку. За сколько же лет он впервые встретил такую замечательную девочку, как Лена? За тринадцать, за тридцать семь или за шестьдесят три? Вот дурацкое положение! Даже не знаешь, какой у тебя возраст.
Вася немного успокоился и почувствовал себя менее несчастным, чем секунду назад. Тем более Лена так натурально кричала на Женьку, что он всё врёт, что он всё выдумывает, что стоило только захотеть, и можно было поверить, что Женька действительно говорит неправду. Когда она искоса, почти умоляюще посматривала на Васю, в её красивых - больших и тёмных - глазах сверкали самые настоящие светлые и чистые слёзы. Её ресницы сами по себе стали склеиваться стрелками, а лицо раскраснелось, и от этого светлые выбившиеся из-под тюбетейки кудряшки были ещё красивей. Вася не выдержал. Он поверил ей и почувствовал, что он скорее счастливый, чем несчастный.
"Всё-таки, как-никак, а ещё никто не может похвалиться, что он приручил мамонта, - думал он. - Ещё ни один мальчик из нашего города не может похвастаться, что ради него съехались учёные со всех концов света. И вообще, поживу месяц в двадцать первом веке - ещё поглядим, кому записочки будут писать!"
Он уже так уверился в невиновности Лены, в собственной неотразимости, что даже сам не заметил, как у него появилась сила воли, решимость и даже, кажется, способность мыслить логически. Он уже решил, что нужно одёрнуть Женьку, довольно вредного третьеклассника, который явно не умеет вести себя в приличном и солидном обществе. Но Женька наконец добился своего. Он закричал:
- Валька Башмаков тебе записочки писал! И ты ему писала! Я сам видел. Он тебе и стишки переписывал. И провожать ходил…
Вася обмер. Ну ладно - записочки, стишки там, песенки… Ну, бывает. Ну, кто не поскользнётся… Но - провожать! Да, тут всё понятно.
Всё исчезло - и сила воли, и убеждение в невиновности Лены. Осталось одно презрение к этой девчонке, которая так натурально умеет врать. Вася был горд и неприступен, и Лена, взглянув на него, поняла это. Она вдруг бросилась в дальний угол машины, закрыла лицо руками и заплакала. Ещё минуту назад Вася попытался бы её успокоить, но сейчас он отвернулся. В его глазах ещё светилось презрение. Женька понял это по-своему. Он опустил свой исцарапанные, в коричневых, подживающих рубцах колени и не очень уверенно сказал:
- Разревелась… Пусть не задаётся… Машины ей не нравятся!
Вася молчал. Он сложил руки на груди и независимо смотрел в окно. И тут только он заметил, что электронка стоит на месте, дедушка обернулся и, улыбаясь, посматривает на них. Он улыбался так хитро, так понимающе, что Васе опять показалось, что перед ним когда-то знакомый круглолицый Женька Маслов. И он невольно испугался, что тот Женька обязательно отмочит какую-нибудь шутку, после которой придётся краснеть. Поэтому Вася покраснел заранее и предупреждающе сказал:
- Ладно, Женька, брось…
Он обращался к дедушке, но откликнулся маленький Женька:
- А чего бросать? Я правду сказал…
- Врёшь! Врёшь! - Лена сорвалась с места и мокрой от слез рукой залепила Женьке звонкую оплеуху. - Всё врёшь, противный мальчишка!
Прежде чем Женька смог опомниться, щека у него побагровела, нос стал розовым. А Лена, выпрыгнув из машины, убежала в дом.
Вася посмотрел ей вслед. Конечно, Валька Башмаков - неприятность, но нужно признать, что затрещину Лена залепила звонкую и умелую.
"Можно сказать, со знанием дела", - с уважением подумал Вася и вдруг опять понял, что он очень несчастный человек.
Глава двадцатая
Лунный рудник
Вечернее освещение масловской квартиры поразило Васю. Ему показалось, что в комнатах каким-то невероятным образом застряли разные кусочки дня.
В прихожей был яркий, но не резкий летний полдень, когда тонкие облака покрывают небо и оно едва голубеет. И глаза можно не щурить.
В другой комнате остался вечерний час - свет был золотистый, богатый и какой-то весомый. Кажется, что его можно набрать в руки и подержать. Обстановка словно выступила вперёд, стала красивее. Даже в углах комнаты, как при закате, переплетались багровые, синие и оранжевые тона, незаметно для глаза дополняя друг друга.
В третьей комнате стоял рассвет. Но не южный - быстрый и буйный, больше похожий на закат, а северный, летний. В нём преобладали нежно-зелёные и едва розовые тени. Свет был такой спокойный, такой радостный и добрый.
Вася заглянул в тёмный кабинет Женькиного отца и удивился ещё сильнее. В кабинете стояла настоящая, живая ночь. Было очень темно. И всё-таки в кабинете был свет - тихий и успокаивающий, как летней ночью у моря или реки, когда яркие звёзды мерцают над головой и их лучики перекрещиваются и едва заметно вздрагивают и в воздухе и на воде. И кажется, словно света нет, неоткуда ему взяться, и все таки все светится, всё живёт своей особой, таинственной жизнью.
Поражённый этой тихой необыкновенной темнотой, Вася постепенно стал понимать, что в комнатах нет ни одной лампочки, ни одного источника света. Лучилось всё - стены, потолок, вещи, карнизы, двери, рамы окон. И каждый из этих предметов светился по-своему, едва-едва отличаясь от окружающих, а все вместе образовывали этот общий необычный свет.
"Но ведь этого мало для освещения", - подумал Вася и снова пошёл по комнатам.
Оказалось, что лампы были, но они прятались в углах, за вещами, в карнизах, и незаметно лили свой необыкновенный свет.