* * *
В гости к Бороде я направился в семь часов. На захламленных улицах, носивших еще дореволюционные названия: Всехсвятская, Дворянская и даже Жандармская - повсюду следы зимних боев: много сгоревших и полуразрушенных домов, витрины магазинов, заколоченные досками, разбитые уличные фонари, оборванные провода и груды битого кирпича. Неподалеку от гостиницы, на противоположных углах главной улицы, помещались два иллюзиона (так тогда называли кинотеатры) - "Рекорд" и "Паласс". Возле них толпились мальчишки, торговавшие поштучно папиросами и махоркой. Они громко выкрикивали:
- А вот кому "Египетские"!
- А вот кому махорочки! Кременчугскую крупку на одну закрутку!
Папиросники затевали шумную возню вокруг каждого покупателя. Изредка по улицам проезжали извозчики, их здесь называли "фурками". Лязгая цепями, промчался грузовой автомобиль с полным кузовом красноармейцев. Ощетинившийся во все стороны штыками, грузовик походил издали на громадного ежа.
На улице стало темнеть.
Покрутившись возле "Парижа" еще минут пятнадцать, я сверился по часам в витрине часовщика и ровно в восемь толкнул тяжелую дверь.
Когда-то гостиница считалась лучшей в городе. При деникинцах в ней размещался армейский штаб. Во время зимних боев здесь засела и бешено сопротивлялась группа офицеров-контрразведчиков. Сейчас от былой гостиничной роскоши остались расколотые мраморные ступени парадной лестницы, разбитые зеркала в вестибюле и на лестничных маршах и ободранная хрустальная люстра огромных размеров. Единственная лампочка едва освещала вестибюль.
Вдоль лестницы, по стенке в щербинах от пулевых пробоин, были расклеены какие-то объявления и плакат с изображенным на нем красноармейцем, прокалывающим штыком генерала в черной черкеске. Поперек плаката красной краской было написано: "Добить Врангеля!"
Я постучал в "каюту" номер пять. Никто не отвечал. Тогда я нашел ключ и открыл дверь. В комнате было темно. На подоконнике стояла керосиновая лампа. Я поискал спички, но не нашел их, уселся на подоконник и, задумавшись о предстоящем разговоре, незаметно задремал.
Разбудил меня громкий смех. Горела электрическая лампочка. Посреди комнаты с большим чайником в руках стоял Борода.
- Чудак ты, палка-махалка! Чего же не зажег свет?
Он распахнул дверку письменного стола, достал хлеб, сало, несколько кусочков сахару, две кружки и, отодвинув в сторону стопку книг, разложил на листе оберточной бумаги это великолепное угощение.
Пока он по-хозяйски хлопотал, я просмотрел книги. Кроме знакомых мне учебников - алгебры, геометрии и географии, здесь были "Государство и революция" В. И. Ленина, "Россия в цифрах" Рубакина, "Западня" Эмиля Золя на французском языке и пухлый, зачитанный томик рассказов Конан-Дойля. Я бегло полистал его, а Борода, как бы оправдываясь, объяснил:
- Вот, понимаешь, взял почитать. Думал, найду что-нибудь полезное для работы. Пишет занятно, но нам неподходяще: Шерлок, да и доктор, конечно, люди храбрые, а учиться у них нечему. Разве только наблюдательности.
Я не был согласен с ним, но промолчал.
За чаем Борода расспросил, что я делаю в свободное время, а когда узнал, что я оставил школу, вдруг накинулся на меня:
- Работы впереди - ой, ой сколько! Успеешь еще поработать! Да и работать грамотному интереснее. Эх, мне бы годика два-три поучиться! Понимаешь, палка-махалка, нет времени даже газеты читать! Вон сколько их набралось! - Он кивнул в угол комнаты, заваленной пачками газет. - А все бандиты треклятые.
Обычно Борода рассказывал о себе скупо, но в тот вечер много поведал о своей жизни.
Родился он на Дону, в казачьей станице. Его родители были не казаки, а "иногородние" - так называли в станицах приезжих и ремесленников. Мать его умерла рано. Отец, слесарь-механик, круглый год ездил по хуторам и станицам, чинил двигатели, ружья и швейные машинки. Когда Кирилл подрос, отец стал брать его с собой "на выучку"… В одной из станиц разъяренный бык насмерть забодал отца. Похоронив его, Кирилл продал скудное имущество - лошаденку, слесарный инструмент - и подался к морю, о котором был много наслышан. Все лето он батрачил с рыбацкой ватагой на Азовском море, а осенью попал в Одессу. Там устроился юнгой на грузовое судно, которое плавало на линии Одесса - Пирей - Марсель.
"Это был поганенький самотоп, - рассказывал Борода, - больше чинился, чем ходил. Случалось нам в Марселе простаивать месяцами. Вот там-то, палка-махалка, я и выучился читать и говорить по-французски".
В начале 1914 года Кирилл Митрофанович был мобилизован и направлен на Балтийский флот.
С Яном Вольдемаровичем Борода познакомился, еще когда служил на минном тральщике в Кронштадте. Лембер, рабочий-электрик, в то время был партийным агитатором на морском заводе. Еще до революции он рекомендовал Бороду в партию. В октябре 1917 года по призыву Ленина Борода с отрядом матросов прибыл в Петроград для охраны Смольного. Выполняя приказ Свердлова, занял помещение Петроградского телеграфного агентства, потом штурмовал Зимний дворец. А вскоре после Октябрьской революции, в декабре, Кирилла Митрофановича направили во Всероссийскую Чрезвычайную Комиссию.
- Я, палка-махалка, когда пришел на работу в Чека, там всего народу человек тридцать - сорок было, а врагов в Петрограде - тысячи, - не без гордости сказал матрос. - В Питере я снова встретился с Лембером. Он уже работал в Чека. - Глаза Бороды заблестели. - Ты знаешь, какой он человек? Всего о нем не расскажешь! Скажу откровенно: такого еще не встречал! Бесстрашный, честный, дни и ночи работает. О себе и не думает. А в свободные минуты книгу пишет. Да, да, книгу! Уже написал во-от столько! - Борода показал на добрую четверть выше стола. - О чем пишет? Никому не говорит, никто не знает. Может, о том, как мы сейчас живем, а может, о том, как будем жить. Ты ведь слыхал, как он рассказывает о будущем? Я так прямо и вижу, как все сбудется. Да, за это можно идти на риск, на смерть. - Он прошелся по комнате. - Заболтался я, а о главном чуть не забыл. Приглядывались мы с Яном Вольдемаровичем к тебе, и появилась у нас такая думка. Хотим приспособить тебя на работу в Чека. Как ты на это смотришь?
У меня даже мурашки по спине забегали, и, очевидно, я сильно покраснел. Борода спросил:
- Чего краснеешь? Не хочешь или испугался?
- Нет, нет! - пробормотал я, еще не придя в себя от неожиданности - Я, конечно, согласен, если, если… смогу.
- Смогу, не смогу - это, палка-махалка, разговор не комсомольский. Захочешь - сможешь! Парень ты грамотный, смелый, а что будет не под силу, помогут товарищи. Будешь работать со мной - в обиду не дам. А что знаю - тому научу! - И, не дав мне опомниться от удивления, стал рассказывать: - Сегодня Ян Вольдемарович утвердил план одной операции и разрешил взять тебя в помощники. Если ты, конечно, палка-махалка, не возражаешь и… не будешь краснеть. - Он подошел ко мне. - Ну, так как? По рукам?
- Согласен! - взволнованно сказал я и протянул ему свою руку, решив, как бы крепко он ни пожал ее, не подавать виду и не морщиться. Но Борода очень осторожно, даже нежно пожал мою руку.
- Все, что от меня услышишь или от чекистов, никто не должен знать, кроме тебя. Да и вообще: чем меньше будешь болтать, а больше слушать, - только на пользу. - Это были первые азы чекистской грамоты, которой начал обучать меня Борода. - Ты слыхал о банде Полковника, или Меченого?
Я кивнул головой. Еще зимой я наслушался от Катри всяких небылиц об этой банде и о том, что у Меченого всегда наготове несколько тысяч казаков с пушками и пулеметами, и что он ждет лета, чтобы начать наступление и перебить на Украине всех большевиков.
Борода рассказал, что главарь банды, по фамилии Аркадьев, полковник царской армии, служил у Деникина, но не успел удрать.
Немногочисленную, хорошо вооруженную банду Аркадьева неоднократно настигали красноармейские и чоновские части, но она, не принимая боя, рассеивалась, а через некоторое время появлялась в другом уезде.
- Так вот, палка-махалка, попробуем-ка мы с тобой взять этого Полковника живьем. Что смотришь?
Неожиданностям сегодня не было конца.
- Вы, наверно, шутите?.. Как же… вы… да я, да еще живьем… Что же, он так просто сдастся?
- Какие шутки! - воскликнул матрос. - Я тебе дело говорю! Слушай!
Оказывается, в ту ночь, когда Севка вызвался быть проводником, чекисты застали в квартире номер семь подозрительных людей. Один сразу сдался, а второй стал отстреливаться и был убит. Это были офицеры-курьеры Врангеля, посланные к Аркадьеву. Везли они важные документы и распоряжение доставить Полковника в Мариуполь для организации восстаний в наших армейских тылах.
- Ясно теперь, палка-махалка? - подмигнул Борода. Мне еще ничего не было ясно, но я кивнул, а Борода продолжал - Попробуем сами доставить Полковника, только не в Мариуполь, там он ни к чему, а к нам в Чека. Я буду за того сдавшегося офицера, а ты за хлопчика при моих конях.
- А второй офицер?
- Правильный вопрос, палка-махалка! Так его же застрелили, а я, слава богу, уцелел. Понял? - Борода принял мое молчание за согласие и добавил: - Если понятно и не дрейфишь, с завтрашнего дня начинается подготовка. Тебе нужно научиться запрягать, распрягать и править парой коней. Стрелять из пистолета ты должен так, чтобы все сто в яблочко.
- Как так сто? - удивленно спросил я. - Вы же сказали стрелять из пистолета, а они, самое большее, десятизарядные.
- Ты чего ухмыляешься? Думаешь, что я в оружии меньше твоего разбираюсь? Сто - это сто процентов. Соображать надо! А когда все усвоишь, поедем за Полковником.
"Ничего себе, - подумал я, - поедем за Полковником! Как будто это так просто". Наверно, у меня было очень удивленное лицо, и Борода тотчас заметил:
- В нашем деле никогда не удивляйся, даже если происходит удивительное. Нам, брат, предстоит сыграть трудный спектакль, и не для дураков! Репетировать не придется, нужно хорошенько подготовиться. А скажи, палка-махалка, как у тебя дело с иностранными языками? По-немецки говоришь?
- Нет! Мы в гимназии язык врагов не изучали!
- Ну и дураки. Думали, что этим Вильгельма запугаете? - Борода усмехнулся. - Был у нас на тральщике боцман, так он рассказывал такую байку. Погналась лисица за сусликом, а он в норку юрк… и сидит. Сидит полчаса, сидит час, вдруг слышит: где-то далеко лает собака. Вот лай ближе, ближе, вот уже у самой норы, и вдруг стал удаляться. Думает суслик: "Ага, собака погнала лису, - значит, можно выходить!" Вылез, а лиса его - цап! Сожрала да и говорит: "Вот хорошо, что учила иностранный язык!" - Борода выдержал паузу, потом спросил: - Понял что к чему? Ну, а как вы относились к союзникам? Французский знаешь?
- Понимаю, но говорю плохо. - И кое-как слепил фразу на французском.
Борода кивнул головой и тоже сказал по-французски.
- Ничего, сойдет! Мы будем практиковаться в дороге, это будет и мне на пользу.
Борода говорил по-французски с легким акцентом, но ничуть не хуже наших гимназических "аристократов", обучавшихся дома у французских учителей.
Пока мы беседовали, стало совсем темно. Кирилл Митрофанович спустился со мной вниз и по телефону вызвал из Чека бричку. Когда подъехала бричка, он приказал вознице: "Отвезешь этого палку-махалку домой, да так, чтоб его не зацепили комендантские патрули". Затем подсадил меня в бричку и шепнул: "О разговоре никому ни полслова!"
Ехал я домой совершенно ошеломленный. Предстоящая работа в Чека, подготовка на "хлопчика при конях", рискованное "путешествие" - все это казалось фантастикой. Для своей будущей роли я подходил., пожалуй, только ростом. Выглядел я не старше двенадцатилетнего.
Наутро меня вызвал Лукич. Он сказал:
- Слушай, хомяк, - "хомяк" звучало доброжелательно, - тут звонили из Чека и просили отпускать тебя с работы в два часа. Видно, вы чего-то с Бородой затеяли?
Я пожал плечами. Лукич обиделся.
- Ох, уж эти секреты! - сказал он. - Я человек не любопытный, только думается, могли бы мне сказать, зачем ты им понадобился. Тебя не спрашиваю: знаю - все равно ничего не скажешь.
И я ничего не рассказал Лукичу, хотя очень хотелось. Я еще не верил своему счастью, но помнил слова Бороды: "никому ничего!"
После полудня за мной явился красноармеец и отвез на конный двор. Здесь конюх Степан Букин стал знакомить меня с бесконечным количеством ремней, пряжек и ремешков, составляющих конскую сбрую. С этого началась моя подготовка к операции, которую Борода назвал "Тачанка". Часа через два приехал Кирилл Митрофанович и тут же раскритиковал метод моего обучения. Он сказал:
- Начинать надо с коней. Пошли на конюшню!
В полусумраке крепко пахло конским потом и дегтем. В дальнем углу звенел цепью и громко ржал жеребец Выстрел, на котором ездил предчека. Борода завернул в первый денник, где стоял здоровенный конь Маркиз, похлопал его по крупу и, обращаясь ко мне, прокричал:
- Заходи!
Легко сказать - заходи. Мне мгновенно представилась картинка из детской книжки: конь, очень похожий на Маркиза, лягает волка, и тот летит в кусты с раскроенной головой. Маркиз в это время переступил с ноги на ногу, показав страшной величины копыта, обросшие мохнатыми щетками волос.
- Давай, давай, не бойся! - подбодрил матрос.
Я боком, прижимаясь к стенке, юркнул в денник. Маркиз скосил на меня огромный выпуклый глаз, пошевелил губами и, не обнаружив во мне ничего интересного, занялся сеном.
- Отвязывай и выводи! - приказал Борода.
Отстегнув цепь, я не знал, что делать дальше. Конюхи хохотали, а Борода гремел:
- Пять, пять его назад! Не за цепь, бери за оголовье да покрикивай на него!
Дрожащими руками я взялся за оголовье. Свирепая морда Маркиза нависла прямо надо мной. Отступал он неохотно, мелко перебирая ногами.
- Подбери цепь! Да не туда заворачивай! - кричал Кирилл Митрофанович, потому что я завернул коня не к выходу, а в глубь конюшни.
Под дружный смех конюхов я наконец вывел Маркиза во двор. Борода распорядился отвести его обратно и привязать. В денник Маркиз шел охотно, даже подталкивал меня в спину и пытался положить морду мне на голову. Пристегивая цепь, я с ужасом слушал, как Борода намечал конюхам программу моей дальнейшей учебы: тут была и запряжка, и проездка, и мытье лошадей. Со мной Кирилл Митрофанович заговорил на улице:
- Для начала неплохо, а вот коня ты боишься. Это нужно перебороть. Работай, палка-махалка, старайся, наше время подходит…
Я старался, как мог: стрелял из браунинга по мишени, запрягал, распрягал - постигал, по словам Степана, "разницу между уздечкой и недоуздком".
Каждое ученье заканчивалось выездом на паре. Раньше мне казалось, что править лошадьми нетрудно, что тут особенного? Сел, разобрал вожжи, взмахнул кнутом - и поехали! Но оказалось совсем не так. При поворотах лошади норовили въехать на тротуар или тянуть вразнобой. То поворачивала правая, а левая шла прямо, то наоборот. Случалось, что обе сталкивались мордами и, затоптавшись на месте, останавливались. Степан сердился:
- Больше гробить коней не дам, даже если прикажет предчека.
Но приходил Борода, проверял мои успехи, хвалил Степана, и я продолжал "гробить" коней.
Две недели обучали меня "кучерскому делу". За это время Борода несколько раз приходил то в конюшню, то на стрельбище, смотрел, как я стрелял из пистолета, делал замечания, но о предстоящей операции будто забыл. Мое любопытство росло значительно быстрее, чем кучерское мастерство, но я молчал, ничего не спрашивал. Это, как я потом узнал, был экзамен на мою выдержку.
Спустя дней десять на конный двор пришел Борода. Был он необычно хмур. Посмотрев на мою езду, сел в бричку и велел везти его за город.
- Давай рысью, - скомандовал он, едва мы выбрались из города на немощеную дорогу. Бричка запрыгала по ухабам. - А теперь галопом!
Бричку кидало из стороны в сторону, а Борода покрикивал:
- Давай! Давай! Прибавь кнута, да не ослабляй вожжи!
Проскакали мы так версты две, а потом Борода приказал свернуть с дороги, и мы, не снижая скорости, понеслись по кочковатому полю.
- Переходи на рысь! - скомандовал Кирилл Митрофанович.
На рыси бричку трясло еще больше.
- Шагом! - разрешил Борода, когда мы подъехали к роще. Я остановил взмыленных лошадей. Борода спрыгнул на землю, чтобы поразмяться. По всему было видно, что он доволен.
- Только в другой раз, - посоветовал он, - по полю скачи зигзагом. Если будут стрелять вдогонку, труднее в тебя попасть. Разнуздай, пусть кони остынут, а нам поговорить надо.
Я быстро управился с лошадьми и с трепетом приготовился слушать.
- Ну, палка-махалка, - начал Борода, - поздравляю! С сегодняшнего дня ты зачисляешься младшим сотрудником губернской Чека, конечно, с испытательным сроком. Через два дня поедем за Меченым. Крутится он где-то между трех дальних уездов по хуторам. Добираться будем кружным путем, с юга, из Екатеринослава. По пути у Полковника везде заставы и агентура, а нужно, чтобы они тачанку засекли как можно дальше от нашей губернии. Помогают нам екатеринославские чекисты. Они там уже все приготовили. До Екатеринослава поедем поездом. Ты сегодня своих предупреди: мол, едешь в командировку в Харьков, недели на две. Да не забудь прихватить свой браунинг и побольше патронов.
- Товарищ Борода, а как вы покажетесь в уездах? - не вытерпел я. - Там же вас за сто верст узнают!
Кирилл Митрофанович погладил свою пышную бороду и вздохнул:
- Придется с ней расстаться, а фамилия моя вовсе не Борода, а Бардин. Бородой меня назвал Феликс Эдмундович Дзержинский. Когда мы ехали на Украину, он собрал нас у себя. Посмотрел на меня, погладил свою бородку и говорит председателю ВУЧКа Лацису: "Вот, Мартын Янович, какие мощные бороды заводит наша смена, получше наших. Будем надеяться, что и дела у них пойдут не хуже. Верно, товарищ Борода?" После этого ребята меня по-другому и не зовут. Случается, что и в документах так пишут. Ты не беспокойся: бороду свою сбрею - никто не узнает. И тебя так обработают, что сам себя не узнаешь. Чуб твой срежем начисто. Переоденем, сменим тебе биографию, - Борода улыбнулся. - А теперь слушай и запоминай, кто ты такой! Фамилия твоя Сараф, зовут Александр. Саша. Лет тебе, - Борода посмотрел на меня, как бы определяя возраст, - лет тебе двенадцать, двенадцать с половиной. Едешь со мной из Ростова. Семья твоя…
Из его рассказа я узнал, что мой "отец", грек по национальности, - крупный табачный фабрикант, зовут его Ксенофонт Апостолович, что у меня есть старший брат - врангелевский офицер. Жили мы до 1918 года в Петрограде, а с весны 1919 года - в Ростове, в гостинице. Когда "отец" бежал с деникинцами в Крым, мы с "матерью" болели тифом и лежали в больнице. "Мать" умерла, а я выздоровел, но осталось осложнение - глухота. После больницы меня приютили добрые люди, и жил я вблизи Ростова. По просьбе моего "отца" и по приказанию самого Врангеля меня разыскали и вот теперь должны доставить в Крым.
- Как же так, Кирилл Митрофанович, я ведь в Ростове не был, ничего там не знаю…
Борода минуту подумал.