Какие-то новые звуки? Ага, это отец заводит будильник - тоже необычно: мать всегда просыпалась сама и будила их обоих. Вот отец раздевается, слышны его шаги. Потом тишина. Отец останавливается на коврике перед ее диваном. Она вся напряглась в ожидании. Это, наверное, самые долгие мгновения в ее жизни. Более долгие даже, чем ожидания врача за той стеклянной дверью. "Отец ляжет, не пожелав мне спокойной ночи, - выстукивает Боришкино сердце. - Ему нечего мне сказать. Ведь мама пошла ради меня, чтобы купить синее платье. Если она умрет, если вдруг это случится, значит, мы убили ее: синее платье, снег и я…"
Но тут заскрипел диван - отец сел рядом с ней. Он не из тех, что любят целоваться да миловаться, но сейчас он притянул ее к себе и прислонился подбородком к ее голове. И комнате тихо, только слышится дыхание их обоих. Не слышно только дыхания матери, но им кажется, что они слышат его, пусть издалека, из клиники, но слышат его. "Папа со мною, - продолжает выстукивать сердце. - Еще несколько часов назад я думала, что он не любит меня. Но как давно что было!"
Отец ворочается, иногда вздыхает. Но молчит. И Бори молчит. Оба знают, что не спят. Затем отец перестает вздыхать, и Боришка думает о том, как он, наверное, устал: утром - троллейбус по такому снегу, потом - какая-то работа в сарае, затем - уборка мусора и, наконец, то, что за этим последовало. Отец так переутомился, что задремал.
А она не может заснуть.
На тумбочке у ее дивана ночничок; она зажигает его. Платье висит на спинке стула, куда отец его бросил. Бори смотрит на него с безграничным изумлением, даже трогает пальцами. Туфли на "шпильках" такого же цвета, что и платье. Бори примеряет их, а потом убирает и их и платье в ящик комода. Боль на сердце вроде как утихает, хотя тяжесть остается. Бори снова ложится в постель, гасит ночник и лежит с открытыми глазами, глядя в темноту и прислушиваясь к дыханию отца. Вот он застонал, словно увидел что-то горькое во сне, затем успокаивается и снова мерно дышит. Скоро уже утро, а он, бедняжка, не отдохнул по-настоящему, но нужно будет идти на работу… Завтра, а вернее, сегодня (ведь ночь-то уже прошла) приедет Цила. Цила скажет, что нужно делать: она взрослая.
"А я ребенок, - тихо стучит сердце. - Конечно, я еще ребенок". С ужасом Бори вспоминает свой вчерашний день, свои мечты - о высотном доме, в котором будет ее новая квартира, о том, какую они купят мебель… Не будь Боришка сейчас такой печальной, она, наверное, посмеялась бы над самой собой, над Рудольфом, над туфлями с каблуками "шпилькой", над тем, что считала себя уже взрослой и всего несколько часов назад с готовностью отдала бы год жизни, если бы дома признали: "Да, ты уже взрослая". "Нет, я совсем не взрослая, - говорила сейчас Бори себе самой и окружавшей ее темноте. - Я клянчу, чего - то требую, плачу… Чем я отличаюсь от Эвики Детре, живущей в доме Ютки и посещающей детский сад? Эвика увидит шарик, канючит и тянется к нему. Она просит шарик, сладкий кренделек, а я - синее платье…"
Прозрение причиняло ей боль, однако значительно меньшую, чем она могла предполагать. Куда больше ее волновали и тревожили другие заботы: здоровье матери, попавшей в больницу, состояние отца, на которого все это свалилось, испорченные праздники. Ведь обычно рождественские праздники - радостные дни, сплошное веселье. А теперь?..
Ее разбудил звонок будильника.
Звонок был резкий и назойливый; спросонья она испуганно зажгла ночник. Отец даже не пошевелился. Она взглянула на циферблат: пять часов! Ей так мало удалось поспать! Зимой она никогда еще не просыпалась на рассвете да и летом редко, лишь тогда, когда нужно было поспеть к раннему поезду. Боришка села на край дивана, потерла ладонью лоб, набухшие веки. Обычно в эти рассветные часы она мирно спала, а отец и мать на цыпочках передвигались по комнате: пусть ребенок еще поспит до семи. Тогда уже и она вставала, одевалась, умывалась и садилась к готовому завтраку. Сколько она себя помнит, ее всегда уже ожидал горячий кофе. Мать это объясняла тем, что так, мол, проще и удобнее, чем если девочка сама начнет неумело готовить. "Я просто не замечала, - подумала Бори, - что меня обслуживают. А мама действительно ходила за мной, как за маленькой".
Папа опоздает на работу.
Боришка подошла к нему и посмотрела на него. Даже во сне лицо его выглядело усталым, вытянувшимся - ей страшно не хотелось его будить. Неужели нельзя позвонить в троллейбусный парк и сказать, что случилось? Ведь дали бы ему свободный день…
Отец, словно его встряхнули, встрепенулся, почувствовав, верно, что Боришка стоит рядом и смотрит на него. Он вскочил с постели, но, когда дочь посоветовала ему позвонить в парк, он только отмахнулся. Мать, как выйдет из больницы, еще долго будет на бюллетене - значит, нужны деньги.
Отец пошел и ванную комнату, а Бори, набросив на себя халатик, вышла на кухню. Отец любил к завтраку кофе, но кофе и кладовке она не нашла. Когда отец вошел на кухню, он достал с полки кофейник, который она не заметила. "А я и не знаю, где что лежит у нас в кладовке, - подумала Бори, - не замечала ничего. Я даже не знаю, как мы живем!"
Отец поставил на газ молоко и, пока оно подогревалось, умылся и побрился. А Бори стояла и смотрела онемев. Отец накрыл на стол, налил молоко и кофе в свою чашку и в маленькую чашечку Боришки, нарезал крендель. Когда они сели за стол, он обернулся посмотреть, выключил ли газ - выключил. Это только Бори забывала обычно делать, когда подогревала воду для маникюра.
- Цила и Миши прибывают в полдень, - промолвил отец и взял пальто. - Сходи утром в жилуправление и сообщи, что случилось. Ты сможешь это сделать или мне самому позвонить? Сделаешь? Скажи им также, что после работы я сам зайду к ним и мы обо всем договоримся. Не забудешь?
Она не забудет.
- Потом забеги к Ютке. Спроси ее, согласится ли она в дневные часы, пока я на работе, заменять маму. Скажи, что мы рассчитаемся с ней. На улице много снега - нужно часто убирать.
Боришка, не поднимая глаз, смотрела себе под ноги. Отец никогда не наказывал ее, но эти несколько фраз были для нее больнее любых побоев.
- Когда Цила приедет, передай ей, что нет ни обеда, ни ужина. Деньги - в шкатулке. Купите все, что нужно. Пусть Цила приготовит обед и приберет в квартире. Если поезд опоздает и Цила с Миши не приедут до полудня, скажи Ютке, чтобы она и продукты купила. На два дня. А то ведь магазины два дня будут закрыты.
Отец говорил спокойно, не сердито, как человек, который хорошо знает, кому что можно поручить.
- Попроси Ютку прибрать в квартире у инженера. А я пойду немного подмету тротуар и побегу на работу.
Подняв воротник пальто, отец направился к выходу. Боришка пошла за ним следом и взяла его за руку.
- А что же мне целый день делать? - спросила глухим голосом Бори, словно ей трудно было говорить.
Отец не рассердился, но и не смягчился, а лишь сказал:
- Делай маникюр. Или примеряй платье. Или пойди погуляй. Как обычно.
Он вышел на улицу подметать. Потом еще забежал на минутку, повесил ключ от подъезда на крючок, попрощался и ушел. Боришка долго смотрела ему вслед из окна. Отец шагал с высоко поднятой головой по свежевыметенному тротуару, затем сел на служебный троллейбус и скрылся из глаз. На улице все еще было темно, как ночью: горели фонари. Бори сцепила пальцы рук и опустилась на стул. Сознание, что ее не принимают всерьез - есть ли она, нет ли ее, все равно, мол, от нее никакой пользы, - было страшным, как омут.
XII. Предательство Ютки
Боришка мерзла. Впервые в жизни ей было так холодно. И так пусто и холодно на душе. У нее бывали трудные минуты, но никогда еще она не оставалась наедине со своими невзгодами. Мать всегда старалась чем-то помочь, да и Ютка тоже. И, разумеется, Сильвия, которая всегда была на ее стороне. О, эта Сильвия!
А сейчас она могла спросить совета лишь у опустившейся на нее тишины. Посидев немного, Боришка с трудом поднялась, медленно и тяжело, точно старуха, которой через силу дается каждое движение, как, наверное, тетушке Гагаре.
Отец поручил ей сходить в жилуправление - поговорить с Юткой и Цилой. Словом, дела были, но час для всего этого был еще очень ранний, разве что для уборки самое время. Впрочем, есть еще одно дело, которое хотя отец и не доверил ей, но от него зависит все остальное. С него она и начнет день, Боришка надела пальто.
Раньше она в это время только пробуждалась, а сейчас влилась в поток людей, спешащих на работу. Бори не решилась сесть на троллейбус - побоялась случайно встретиться с отцом - и пошла на трамвайную остановку на Малое кольцо.
Трамвай был набит битком. Бори едва втиснулась на площадку. А ехать туда с двумя пересадками. Морозный утренний воздух приятно холодил щеки, розоватый свет солнца, проглядывавшего временами сквозь тучи, вспыхивал бликами на снегу; теплое дыхание кудрявыми облачками окутывало лица прохожих. Словом, было обычное рождественское утро, когда над улицей плывет запах пирогов и еловой хвои даже там, где ничего не пекут и елками не торгуют.
И только Бори не замечала никаких запахов.
В больницу ее сперва не захотели пропустить. Но сторож оказался добрым стариком и в конце концов сам позвонил дежурной сестре на мамин этаж, чтобы узнать, как мама себя чувствует. А Бори стояла и смотрела на мигающие огоньки табло местной АТС. Потом она взглянула на сторожа, и того поразили ее глаза - строгие и такие горестные.
- Это я всему виной, что мама сюда угодила. И мне обязательно нужно ее повидать, - сказала она, не сводя со сторожа требовательного взгляда.
"До чего же, однако, отчаянная девчурка!" - подумал тот.
Мимо прошла медсестра, неся под мышкой истории болезней. Сторож окликнул ее:
- Сестричка, проводите вот эту девочку на четвертый этаж, в палату семьдесят шесть, к больной Штефани Иллеш.
- Сейчас? - удивилась сестра.
- Да.
Бори никогда еще не доводилось бывать в больнице. Ничего особенного: обычный коридор, длинная вереница палат - одна за другой. В воздухе стоял тяжелый запах лекарств, по коридору торопливо взад и вперед сновали сестры.
Хирургическое отделение. Пока она шла вдоль по коридору, на нее со всех сторон удивленно поглядывали, но никто ничего не сказал.
Вот наконец и семьдесят шестая. Бори отворила дверь. В палате лежали четверо. Три незнакомых головы одновременно, как по команде, повернулись к ней. И только лежавшая на четвертой койке больная не пошевелилась. Но нет, конечно же, она жива: видно было, как при каждом вдохе чуть приподымается легкое одеяло у нее на груди. Лоб и половина лица в белых бинтах, левая нога до самого бедра в гипсе.
Больные молча и пристально разглядывали неурочную посетительницу. И вдруг мама открыла глаза, повернула голову к Боришке и улыбнулась ей:
- Иди же сюда!
Бори подошла к маминой кровати с правой стороны. Мама дотянулась до нее и взяла ее за руку. Какое ласковое прикосновение!
- Это ваша дочка, тетушка Иллеш? - разом заговорили все три соседки, но ни мама, ни Бори не слышали их слов, не слушали их.
Бори наклонилась, поцеловала маму в губы. Сначала, чуть робея, нежно, затем горячо, крепко, до боли.
"Бедная моя девочка!" - думала мама.
- Все будет хорошо, - слышала Бори. Мамин голос был прежним, обычным, только чуть тише. - Все обойдется, Бори. Тебе разве не сказали?
- Еще пару недель, - Бори теперь услышала резкий скрипучий голос одной из маминых соседок по палате, - и танцевать будет твоя мамочка. Хотя перелом - дело прескверное. Да ты что же молчишь, девочка? Язык проглотила? Ни здравствуй, ни как тебя зовут!
- Папа как себя чувствует? Передай привет Цецилии и Миши, успокой их!
- Ты меня не разлюбила? - прошептала Бори.
Соседка возмущенно отвернулась. Ну что за молодежь пошла нынче! Нет чтобы спросить: не давит ли гипс, или что говорят врачи - так она с расспросами к матери пристает. Вот эгоистка! "Ты меня не разлюбила?" Это ей, видите ли, важно, а не материнское здоровье.
А мама смотрит на белоснежную простыню и слабыми, как у ребенка, пальцами гладит руку дочери, ее младшенькой. И она видит саму себя такой же девочкой: как она несет из лесу домой вязанку хвороста - большую, тяжелую, чтобы не ходить в лес по дрова дважды. А однажды случилось ей и заблудиться в лесу; она ведь не ученая, всего несколько классов кончила и меньше Боришки знает о разных там странах, науках. Но зато ей известно такое, что всегда знает лучше всех на свете одна только мама, потому что она - мать. "Итак, наступил этот час, - думала мама. - Честно говоря, я все время старалась оттянуть его приход, доченька. Но, видно, неправильно я делала. У меня самой он слишком рано пробил, этот час. Вот я и думала, может, тебе-то не стоит спешить… Но что ж, раз пришла пора идти - иди! Иди, милая, иди, крошка моя! И даже если за это мне суждено заплатить увечьем своим - неважно. Пришло время - иди!"
- Конечно, люблю, - спокойно, без всякой сентиментальности, казалось, даже суховатым тоном сказала мама.
А женщина на соседней койке, никогда не имевшая детей, возмутилась в душе: "Это надо же! Ноги ей переломали, а она, представьте, ни о чем больше говорить не хочет, как о любви!"
Неправда, говорили и о другом.
- Отпразднуйте без меня, но как положено и сочельник, и Новый год. И смотрите, чтобы у всех было только хорошее настроение! Доктор говорит, что мне придется тут еще долго полежать. Так что уж вы потерпите там без меня!
- Ладно, - сказала Бори.
- Соскучилась я по отцу и по Циле - по всем вам. А платье во всем этом ты не вини. И носи его! Слышишь?
"Они еще и о платье говорят. Потрясающе!"
В распахнувшихся дверях заскрипел колесиками столик-тележка: это сестра привезла завтрак.
- Посетители во время завтрака? - удивилась сестра. - Это что же, доктор разрешил?
- Я уже ухожу.
И Бори вышла, ни с кем не попрощавшись, не поцеловав мать. Женщина на соседней койке снова покачала головой. А Штефания Иллеш ни разу за все время не улыбнулась. Не удержалась и, горестно вздохнув, посетовала:
- Ну отчего она у меня такая?!
Спустившись вниз, Бори на мгновение остановилась в парадном. А над городом уже занялось настоящее зимнее утро: с синим небом, колючим морозцем и улыбающимся солнцем. За всю свою жизнь Бори, так пристально следившая за сменой своих хороших и плохих настроений, не помнила чувства, подобного тому, что охватило ее вдруг сейчас. "Будто села я вчера вечером на какой-то поезд, - думала она, - а он мчится вперед с бешеной скоростью, и я не успеваю даже прочитать названия проносящихся мимо станций и потому не знаю, куда еду…"
Бори зашла к технику-смотрителю, та раньше, бывало, и не замечала ее, а теперь сама вышла из-за стола навстречу Боришке, обняла ее, погладила по голове.
- Ты не стесняйся, заглядывай ко мне почаще и вообще давай нам знать, как там мама! А отцу передай, пусть напишет заявление на получение денежного пособия: в этом году премию за лучший участок вы, наверное, уже не сумеете получить, как бывало. Но это все пустяки. Главное, чтобы мама поскорее поправилась, а тогда все премии ее будут. Ну, беги, Боришка!
Дома, в парадном, нос к носу столкнулась с тетушкой Чисар. Та дотошно расспросила: где была, какие новости, а затем кнопкой приколола на доску объявлений записку: "24 декабря в 15.00 в квартире Чисаров состоится собрание-пятиминутка жильцов дома". И что только не выдумают? Собрание в самый канун праздника!
Проследовала к выходу госпожа Ауэр с красивой хозяйственной сумкой в руках.
- В три часа собрание! - напомнила тетушка Чисар.
- Видела, - улыбнулась госпожа Ауэр. - Время вы неудачное выбрали для собрания, милочка. В канун рождества у людей на такие дела совсем нет времени. Я, например, даже Сильвию не смогу к вам прислать: она как раз сегодня обручается со своим Галамбошем. Он приедет сразу после обеда. А у меня прямо голова кругом идет от всех забот.
После обеда? А вчера Сильвия сказала Боришке, что она сегодня встречается с Галамбошем в "Фонарике" и там представит своего жениха отцу!
- Вчера весь день готовились, уборку в квартире делали. Я даже заказать ничего не успела. В доме до сих пор все вверх дном. Полы натереть еще надо. У меня уж так заведено: перед рождеством обязательно делать генеральную уборку.
Если в доме затеяли уборку, значит, никаких гостей у Сильвии не могло быть: ни отца, ни его новой жены, и все ее пальто на месте - никакой родственнице она их не отдала. Завралась Сильвия, каждое ее слово - ложь, ложь и ложь!
- Но я со всем заранее согласна, милочка, что бы вы там ни постановили. Мне все равно. Я слышала, Боришка, у вас несчастье? Надеюсь, ничего серьезного?
Госпожа Ауэр снова улыбнулась. Но лишь сейчас, впервые за много лет, Боришка вдруг разглядела, что за этой ее милой улыбкой нет ничего, даже простого любопытства. Она промолчала. Госпожа Ауэр либо сочла ее молчание за ответ, либо и не ожидала ответа, только из приличия спросив, как себя чувствует мама, уже скрылась за дверью.
Дома Бори сразу принялась за работу. Она долго провозилась с плитой, растапливая ее; много времени заняла уборки, прежде чем квартира приняла обычный прибранный вид. Дров и угля было мало: вчера тетя Гагара сожгла весь их недельный запас. Поэтому, захватив с собой две корзины, Бори отправилась в подвал. Не любила она туда ходить. Нет, совсем не потому, что боялась, а просто не любила. Вот и сейчас, включив свет и увидев щербатые ступеньки лестницы, она почувствовала, как по спине побежали мурашки. Упругой поступью спортсменки - недаром ради Варьяша старалась в свое время - Бори стремительно сбежала вниз. И, только наполнив корзины брикетами и взглянув на эту же узенькую, очень крутую лестницу снизу, она поразилась: бедная мама, и как же это она каждый день таскает такие тяжелые корзины с углем?! А вдруг оступится, упадет? Мама же не занимается гимнастикой, не ходит тренироваться - ей только работать поспевай… В это время кто-то позвонил. Карой Иллеш сделал в доме такую проводку, что, если кто-нибудь вызывал дворника, звонок можно было услышать повсюду - на лестнице, во дворе, в подвале и даже на чердаке. Ведь мама постоянно работала где-то в доме, не сидела сложа руки в своей квартире.
Бори взбежала вверх по лестнице с полными корзинами в руках, недоумевая, кому бы в эту пору мог понадобиться дворник. Может быть, почтальон, обычно оставляющий у них посылки и заказные письма для жильцов, находящихся днем на работе? А может, участковый пришел сказать, что нужно чаще убирать снег с тротуара?
Ведь с того часа, как отец ушел на работу, она и за метлу еще не бралась. А может, просто так кто-нибудь - скорее всего, тетя Гагара. Но у двери стоял инженер. Рудольф! В руках у него был чемодан.
Еще вчера и позавчера, мечтая об этой встрече, Бори представляла себе: "Он мне скажет: "Целую ручку", и я ему отвечу: "День добрый". Приглашу в комнату, усажу в кресло, угощу ликером. Сильвия говорит, что всех гостей нужно угощать, тем более мужчин".
Но они просто поздоровались, одновременно сказав друг другу:
- Доброе утро!
Затем Рудольф добавил:
- Как чувствует себя ваша мама? Лучше?
"Лучше. Я уже была у нее, говорила с ней, скажу я", - думала Боришка, но сказала только:
- Может быть, вы зайдёте?