Глава седьмая Песнь
Мама зашла ко мне в комнату вечером. Я сижу за компьютером и играю в стрелялку, но сюжет игры не лезет в голову, уши прислушиваются к шорохам в маминой комнате. Я даже звук из-за этого отключил. Несколько часов назад к маме вошёл дедушка, и они до сих пор о чём-то шептались, но потом щёлкнул замок, тяжёлые шаги деда заскрипели по лестнице. Я уж думаю, что всё плохо, но вот мама нарисовалась на пороге.
Я озабоченно оглядываюсь, и мама дарит мне кроткую улыбку. На душе становится легко, но я не знаю, что сказать. Первой говорит мама:
- И чем тут занимается мой супергерой?
Она видит на экране монстра и пушку, но ей нужно с чего-то начать.
- Играю, - отвечаю я.
- Думаю, нам надо всё обсудить, - говорит мама, нехотя входя в комнату. - Кто-то должен поставить мои мозги на место, и этим кто-то должен быть родной сын, а не чужие люди из соседнего дома.
- Ну… хорошо, - соглашаюсь, хотя и боюсь вопросов мамы. - Пойдём тогда на крышу! - Мне кажется, что в присутствии Каштана я буду говорить смело. Если что, он мне всё подскажет.
- Если тебе будет там удобнее, то пойдём, - соглашается мама.
Мы взбираемся на всё ту же бордовую крышу по всё той же хлипкой лестнице. Наши подошвы царапает озорная черепица. Она уже давно не бордовая. Выгорела на солнце и теперь больше серая.
В сумерках я вижу спину мамы. Смотрит она на Каштан.
- Когда я была маленькой, - говорит мама. - Это дерево едва доставало крыши. А сейчас оно в два раза выше дома.
- Он растёт, - улыбаюсь я и подхожу к маме. Мы смотрим на веерообразные листья Каштана, который услышал, что говорят о нём и будто раскрылся весь, гордо демонстрируя своё величие. Плоды ещё прячутся в колючих оболочках, скоро им придёт время вылупляться. - Он растёт вместе со мной, - добавляю я.
- Он и вместе со мной рос, - говорит мама, садясь на крышу. - А дедушка до сих пор желает его спилить.
- Я не позволю, - отвечаю, и сажусь рядом с мамой. - Он мой друг.
- И мой тоже, - улыбается мама. - В детстве я с ним разговаривала.
- Ох и выслушал же он от тебя глупостей, - улыбаюсь я в ответ.
Мама тихо смеётся, обнимает меня и щёлкает по носу. Я устраиваюсь в её объятиях поудобнее и ощущаю стальную защиту, как всегда бывало, если мама рядом.
- Никита, я хочу узнать, каково это? - серьёзно спрашивает она.
Я некоторое время думаю.
- Ну… необычно, - отвечаю. - Ощущаю себя супергероем. Ты знаешь, что я водный знак?
- Только то, что тётя Света сказала. А это что-то значит?
- О! Ещё как значит, - говорю. - Я могу дышать под водой, как рыба, понимаешь. Я думаю, что обязательно займусь этим. В воде я непобедим!
- Это не опасно? - хмурится мама, и я понимаю, что весь наш разговор будет как экзамен на уровень моей опасности, поэтому зарекаюсь не рассказывать маме о повышенной смертности среди зелёных детей.
- Ну неужели ты думаешь, что я не выберусь на поверхность в ванной, если начну задыхаться? - усмехнулся я.
Мама улыбается в ответ, но в глазах тревога.
- Когда это началось?
- Наверное, я всегда был таким, - отвечаю. - Но в море всё открылось.
- Я и имею в виду, как это произошло там? В море.
Я хмурюсь, снова вспоминая события прошлого месяца, кажущиеся сном.
- На третий день я слишком обгорел, - говорю я. - Сильно хотел есть и пить. Я помню, что без воды человек может прожить только три дня. Я подумал, что в тот день уже умру и начал разговаривать со всем подряд. Я попрощался с Кругом, - подумав, смущённо добавляю. - Даже с кепкой. А на прощание сказал Морю, что оно плохое, что оно своего добилось. И тогда услышал его голос.
- Они говорят прямо вслух? - спрашивает мама.
- Не-а, - мотаю головой. - Их голос звучит как будто внутри.
- Ты уверен, что не придумываешь их мысли? - спрашивает мама.
- Не-а, - снова отвечаю. - Голос - это не единственное, что я слышу. Они, понимаешь, кажутся будто живыми. Я будто вижу их душу. Я не знаю, как объяснить. Даже вот у Каштана. Его крона кажется мне как будто живой. Каждый листочек ярче другого. И будто дышат. Вот.
Мама вздыхает.
- Я думала, что живые только трава и деревья.
- Нет-нет, - качаю головой я. - Всё живое. И знаешь как интересно. Можно поговорить только с Деревом, а можно с целым Лесом. Можно говорить как-то с совокупностью предметов. Можно говорить с Рекой, с Морем, даже с Ветром.
- От этого, должно быть, разрывается голова.
- В том-то и дело, что нет. Они все молчат, пока не обратишься. А к некоторым обратишься и всё равно не услышишь.
- Почему это?
- Они, наверное, слишком огромные, чтобы ты их услышал. Надо много тренироваться. Я, например, не могу услышать Лес. С водой, думаю, мне было бы проще. А вообще, можно поговорить даже со всей Природой на планете, но я не знаю, какой силищей нужно обладать для этого.
Мама вздыхает.
- Я так боюсь за тебя, сынок. - И обнимает меня крепче. - Вдруг на тебя обрушатся какие-то неприятности.
- Думаю, всё наоборот, - вру я. - Я же защищён. Ничто, созданное Природой, не сможет меня обидеть. Я могу хоть в клетку со львом зайти, он меня не съест. Меня даже комары не кусают. Природа меня всячески оберегает.
Кажется, маме становится легче.
- А куда ты сегодня исчезал?
- Я могу перемещаться на другой уровень Природы, - отвечаю я. - Потому что Природа строилась постепенно.
И вкратце я рассказываю ей о пяти уровнях Природы, но умалчиваю о своих приключениях на первом уровне. Когда я заканчиваю, мама молчит. Кажется, её мозг кипит от такой информации. Наконец, она заводит глаза и произносит:
- Мой сын - супергерой. Я думала, если ты бы был таким, гордился бы как самый занудный отличник. Натворил бы глупостей, бросился бы в авантюры. Но ты так изменился. Дедушка правильно сказал, что после кораблекрушения ты стал другим.
Я вздыхаю.
- Ты прямо сейчас можешь поговорить с Каштаном? - вдруг спрашивает мама.
- Конечно, - киваю я, вскидываю руку и машу. - Каштанчик, привет!
Привет, - отзывается Дерево.
- Что он говорит? - улыбается мама.
- Здоровается.
- Спроси, он меня помнит?
Конечно, помню, - тут же отвечает Каштан. - Она пыталась на меня забраться ещё девочкой. У неё были веснушки и распущенные рыжие волосы. А когда ей исполнилось двенадцать, она начала пользоваться всякими запахами, которые имитировали природу, но всё равно в основе пахли мёртвым спиртом.
- Он помнит тебя, - улыбаюсь я. - Говорит, что ты была рыженькой, а в двенадцать начала пользоваться дезодорантами.
Мама смеётся и удивлённо приподнимает брови.
- Даже это знает!
Первый такой вонючий дезодорант имитировал запах дыни. Его подарил ей на восьмое марта в шестом классе мальчик по имени Лёша.
- Тебе Лёша подарил дыневый дезодорант, - говорю я. - В шестом классе. Тогда ты первый раз побрызгалась.
Теперь изумление захватывает маму с головой, но она всё ещё пытается смеяться.
- Теперь я всему поверю, - произносит она. - Я уже не помню, когда перестала бегать к Каштану.
В шестнадцать, когда переехала в город, - отвечает Дерево, и я тут же перевожу его слова.
- Точно, - мечтательно прищуривается мама. - Мне было шестнадцать, когда я выросла и меня стали интересовать мальчики больше всяких Каштанов.
- Фууууу, - морщусь я и сам смеюсь.
- Погоди, и твоё время придёт. - Мама ерошит мне волосы. - Потом Каштан долго ждал тебя, и ему не с кем было поговорить.
Я помню её и взрослой, - говорит Каштан. - Её волосы пахли жасмином. Она заплетала их в шишку на затылке. Мне она не нравилась. Распущенные волосы ей шли гораздо больше. И она с ума сходила от кукурузных палочек. До самого твоего рождения, потом испугалась за фигуру и перестала есть сладкое совсем. По вечерам она читала детективы, когда твой папа смотрел футбол. Но отдавала предпочтение не новым веяньям современной литературы, а классике. Артур Конан Дойль, Агата Кристи, Жорж Сименон, По. Её любимой книгой был роман Десять Негритят. Ещё твоя мама всегда забывала выключать свет в ванной, и отцу приходилось делать это после того, как она засыпала. Он выключал телевизор, выключал ночник и только тогда замечал прямоугольник света в ванной. А когда ты рождался, они, узнав на УЗИ, что будет мальчик, долго выбирали имя. Она предлагала Саша, а папа хотел назвать тебя Колей. Но потом твоя беременная мама застряла в лифте с отцом. А с ними оказался ещё десятилетний мальчик по имени Никита. Твоя мама стала паниковать, у неё начались ложные схватки. Отец впал в панику. Звал лифтёра. А тот мальчик сидел рядом с ней, держал за руку и рассказывал, что у них родится здоровый мальчик. Рассказывал, каким ты будешь героем. Мама позже сказала, что взрослые дурачки впали в панику, а этот малыш сохранял спокойствие и помог ей как никто другой. Поэтому тебя назвали Никитой, в честь того мальчишки. А ещё я знаю, что мама не зря купила тебе салатовую кепку. В тот день, в лифте у того мальчика была точно такая же. И ещё, он был зелёным. Обычный десятилетний ребёнок вряд ли смог бы так себя повести.
- Эээээ… - я просто шизею, ибо почти все факты, кроме детективов, мне неизвестны. Я по памяти передаю всё, что сказал Каштан, и вижу, что с каждым фактом, мир мамы рушится и рушится.
Когда я останавливаюсь, она молчит и растрёпанным взглядом смотрит на Каштан. А потом вдруг плачет и крепко обнимает меня.
- Я люблю тебя, Никита, - шепчет она.
* * *
Я сижу в пенной ванне, напротив плавает любимая резиновая уточка. Мне так хорошо, как никогда в жизни не было. Мои родители всё знают. Они меня любят. Я обладаю сверхспособностями. Как же прекрасно жить.
И надо совершенствоваться.
Я пробую погрузиться в воду с головой. Заложенные уши напомнили те недавние минуты, когда рука судорожно сжимала чёрный Круг, который теперь дрейфует в районе Констанцы. И я унимаю лёгкую панику, зародившуюся внутри груди.
Пытаюсь открыть глаза, но мне становится столь неуютно, что я вырываюсь на поверхность и судорожно хватаю воздух. Потом ныряю вновь. Теперь стараюсь провести под водой больше времени, ожидая, как откроются невидимые жабры, которые начнут засасывать воздух из воды, но…
Не выдерживаю и минуты. Выныриваю.
Ничего не получается. Но что же я. Не всё сразу. Со временем откроются способности до конца, думаю. Поэтому я покидаю ванну и отправляюсь спать.
* * *
В воскресенье, перед лекцией мамы, Морковкины договорились провести с нами время, своеобразный выезд на пикник на склоне. Мама вернула прежнее дружелюбие, и теперь хотела обсудить с тётей Светой перспективу будущего их детей. Я предполагал, что трещать они будут без умолку, а я проведу время с Володькой.
К выходным наша жизнь вошла в прежнее русло. Дедушка - единственный член семьи, которого откровение моей сущности не выбило из колеи. Наверное, он был уже слишком старым для удивлений. Зато бабушка смотрела на меня как на диковину, но ни о чём не говорила.
В субботу я звонил Володьке и умолял, чтобы он поговорил со своей матерью о завтрашнем пикнике. Я боялся, что тётя Света скажет о великой смертности среди зелёных детей. Хотя бы обмолвится словечком. Этого достаточно, чтобы отпугнуть маму, которую я убедил в своей безопасности.
Внезапно я сам начал задумываться над этим вопросом. Если Природа всячески нас защищает, не даёт в обиду, то почему мы умираем? И что грозит мне? Подобные мысли пробуждали страх. Я боялся, что даже во сне меня не оставят в покое.
Но как ни странно, во снах я часто видел девочку, что находится где-то там на первом уровне, прямо у меня во дворе. Меня тянуло к ней всей сущностью. Во сне я видел каждый изгиб её лица, ровный нос, ровные губы, как будто она была моей сестрой. Я просыпался со странным волнением в груди. Как тоска или грусть, но добрые. Пару раз порывался снова уйти на первый уровень и посмотреть на неё. Но вовремя себя останавливал.
Утром в воскресенье мама собирает в пакет картошку, яйца для себя и овощи и сок для меня. Мы идём на место встречи пешком. Идём долго, почти час. На велике-то я преодолеваю это расстояние за десять минут.
Тётя Света и Володька уже там. Мы оставляем взрослых расстилать полянку, а сами бежим в гущу деревьев. Моя мама просит нас быть осторожнее, она ещё не привыкла к металлической защите, которую выстроила вокруг нас Природа.
- Ну и как тебе четвёртый уровень? - спрашивает Володька, когда мы бежим, перепрыгивая коряги и ухабы.
- Спокойный, - отвечаю. - Там очень красиво. Звёзды светят прямо днём, во время солнца.
Володька останавливается и ошарашено глядит на меня.
- Звёзды? - насмешливо спрашивает он. - Дурила, ты опять слишком сильно шагнул. На третьем уровне нет воздуха, поэтому видны звёзды, а на четвёртом - есть. Там только люди отсутствуют.
Я хмурюсь.
- Ничего себе. Но если там воздуха нет, как же я дышал? - спрашиваю.
- На втором и первом тоже нет, - усмехается Володька. - Но ты же существовал на первом целых десять минут.
Я вспоминаю тьму, неясные чёрные глыбы.
- Там вообще всё было как-то… относительно, - подбираю я нужное слово. - Я вроде дышал и не дышал. У меня тело было как огромное пятно.
- Вот-вот, - кивает Володька. - Твоё тело просто подстраивается под каждый уровень. Недаром же ты зелёный ребёнок. Слушай. А пошли на четвёртый уровень. - Его глаза сверкают.
Я тут же соглашаюсь. Мы ложимся в траву на опушке. Сегодня жарко, он только в шортах, его амулет поблескивает на груди в лучах солнца.
- Дай мне руку, - просит Володька. - А то опять сейчас шагнёшь за горизонты.
Я хихикаю и хватаюсь за ладонь братишки. Кожа у него влажная и рука холодная. Мы сосредотачиваемся и по команде уходим неглубоко в землю. Мне кажется, что ничего не меняется, но Володька садится и улыбается.
- Вот мы и здесь. На четвёртом уровне.
Я удивлённо озираюсь. Ну вообще ничего не изменилось, хотя нет. Птицы петь перестали. Насекомые исчезли. А потом я замечаю изменения в Володьке, и от восхищения дух захватывает. Каждая его веснушка светится, амулет на груди переливается зелёным, а мой источает голубоватое сияние. Я вижу Володьку в шортах, и в то же время их нет, и он передо мной потешный голенький. Но я могу копнуть дальше и увидеть, как кровь течёт по его артериям, как бьётся сердце.
Володька видит меня таким же и в нём вспыхивает энергия. Он несётся сквозь деревья, сквозь камни. Я лечу за ним. Вот и река.
- Купаться! - кричит он и ныряет в прохладные воды. За ним ныряю и я. Прямо в одежде, потому что на этом уровне она не намокнет, и мы вернёмся в сухих тряпках. Она даже не отягощает меня, когда я плаваю под водой. И мне кажется, что здесь я могу дышать при погружении. Уж не проявились ли мои суперспособности? Нет, Володька тоже дышит как рыба.
Кстати, о рыбах. Я встречаю их, когда изучаю подводный мир. Готов биться об заклад на нашем пятом уровне таких нет. Живут они себе здесь в своём мире, и их никто не ловит, и не знают о существовании человека.
Наплескавшись вволю, мы выбираемся на камни, ложимся на животы, подставляя лучам солнца мокрые спины.
- Здесь можно находиться очень долго, - говорит Володька. - А уж ты-то, со своей силой, думаю, вообще можешь здесь жить.
Братишка признаёт, что мои способности в разы превосходят его, но при этом не источает чёрной зависти, как бывает с ребятами в школе. Если ты делаешь что-то лучше других, то тебя любят, пока ты даёшь списывать. Стоит тебе замкнуться, и станешь врагом номер один, которому завидует каждый одноклассник.
Мне так хорошо на душе, что я в сердцах начинаю что-то напевать под нос. Володька молчит, слушает меня и смотрит на водную гладь. Когда я останавливаюсь, он говорит:
- У тебя такой здоровский голос.
- Да ну тебя, - смущённо усмехаюсь. - Я никогда не пел раньше.
- Ну и что, - хмурится Володька. Опять та морщинка меж бровей. Жирная капля висит на кончике его носа. - Ты просто не знаешь о песне Природы.
- Чего?
Володька некоторое время думает, а потом говорит:
- Многое из выдумок человечества исходит от Природы. Например, когда давным-давно люди придумали музыку, это всё от неё. Природа поёт постоянно. Птицы, звери, деревья. Любой её звук имеет ноту. Идеальную, причём. Это песнь Природы. Когда человек ещё хоть чуть-чуть её слышал, он поймал унисоны и создал музыку. Музыка - единственная математическая гармония, которая позволяет Природе строить такие уникальные симметрические объекты. Например, снежинка. Её льдинки тоже дрожат в определённых нотах, только столь тонко, что мы и не услышим. Хотя, никогда не выходил в снегопад на природу? Чтобы вокруг стояла тишина полная?
- Не помню, - жму плечами я.
- Вот если выйти в зимний день и прислушаться, то услышишь шёпот снега, - знающим тоном говорит Володька. - Всё в этом мире поёт.
- Кроме меня, - беззаботно бросаю я и переворачиваюсь на высохшую спину.
- Зелёные дети - это эталон гармонии Природы, - тоном профессора продолжает Володька. - Пока мы не открыты, мы можем фальшивить как угодно. Но как только способности проявляются, как только Природа заговорит о себе, мы поём чётко, гармонично, без фальши.
- Ну-ка академик, спой, - подначиваю я.
Володька щурится, глядит на воду, капля влаги всё ещё дрожит на кончике его носа. А потом он начинает мычать незамысловатую мелодию. Вообще, я всегда скептично относился ко всяким там песенкам, которые ныли на школьных вечерах ребята из кружка гитар и аккордеона. Мне всегда казалось всё это сопливым рыданием, не хуже всякой там любови-моркови и девчачьей трескотни, но сейчас я вдруг иначе принимаю ноты, напеваемые Володькой. Может, он такую хорошую мелодию выбрал, может, это сущность моя природная заговорила. Однако моя душа натянулась словно струнка, завибрировала и теперь пульсировала в такт Володькиного мммм-мм-ммм-мммм. Даже сердце поменяло ритм. И вдруг лежу, открываю рот и начинаю подпевать: ля-ля-ля-ляяяя.
Володькина мелодия проходит сквозь меня, вырывается из лёгких, я будто знаю, что он напевает. И становится хорошо и легко. А потом мы в унисон замолкаем. И долго ничего не говорим.
- Ох, Никита, - вздыхаю я. - Что с тобой творится. Превращаешься в сопливенькую девочку с гармошкой.
- То только начало, - лыбится Володька, и веснушки на его щеках начинают сиять ещё сильнее. - Но не всё, что придумывает человек, действительно исходит от Природы, - говорит он. - Даже музыку Природы он обязательно исковеркает.
- Ты о чём? - хмурюсь я и переворачиваюсь на бок, чтобы лучше видеть Володьку.
- Слышал дабстеп?
- Эээээ… - напрягаю мозг. - Не припомню. Но вроде слово знаю.
- Это другая противоположность музыки. Направленная на разрушение, - говорит Володька, и я впервые вижу в его сущности оттенки злости. - В клубе здесь будет вечеринка дабстепа, я видел рекламу на рынке вчера. Придут люди разрушать гармонию Природы.
- Подожди. Но если это музыка, если это звуки, как они могут разрушать? - не понимаю я.