* * *
- Это были мальчик и девочка, - говорит дед, поглядывая куда-то вдаль. Я замираю с трубочкой в зубах, не выпускаю её за всё время монолога, но коктейль проходит по ней редко. Мои невидящие глаза сверлят ствол дерева с рекламой лагеря пацифистов. - Я учился с ними вместе. И честно признаюсь. Издевался над ними, как и другие мальчишки нашего класса. Особенно над мальчиком. Игнатом его звали. А сестру - Лира. Очень тихие, спокойные, с одноклассниками общались редко. А мы же, дети, таких не любили. Если на нас не похож, то получи в лоб.
Дедушка будто вспоминает, что до сих пор держит платок в руках и прячет его в карман.
- Возили нас тогда на экскурсию в фургончике. Не весь класс, а только тех, кто деньги сдал. В музей нас возили, помню. А на обратном пути колесо вдруг лопнуло на откосе, и мы в реку упали. Там, на шестидесятом шоссе, помнишь этот зверский поворот над рекой?
Я киваю. Мои ноги холодеют.
- Класс третий был, помнится. Мы впереди сидели. Я и Игнат. Когда падали, нас придавило. Буханка, конечно, на дно сразу пошла. Водителя убило сразу. Все ребята задние двери открыли сразу, и выплыли, а мы с Игнатом не можем. Ему ногу поручнем прищемило, а у меня штанина в углу этого поручня запуталась. Я думаю, что Игната освободить бы не удалось никакими силами. Ну, может только если автогеном резать или хотя бы ломом разогнуть поручень, так это ж пока дождёшься людей с инструментами. Но вместо того, чтобы паниковать, он нырнул и освободил мне штанину. Когда я выплывал, я даже на секунду поймал его взгляд. Спокойный такой. Будто не умирает он вовсе. И мне вслед смотрит. Потом уже тело его вытащили, через час, вместе с мёртвым водителем.
Дед замолчал, а я всё ещё мусолил трубочку. Пальцы подрагивали. Спина покрылась испариной.
- До сих пор убиваюсь и жалею, что тогда издевался над ним. Но над Лирой издеваться перестал сразу. Хоть и не общался с ней особо.
Я выпускаю трубочку из зубов, на ней остались отметины, так крепко я её сжимал. И спрашиваю:
- Зачем ты мне это говоришь?
- Дело в том, что Игнат и Лира разговаривали с деревьями.
* * *
В глазах мутнеет.
- И чего это значит? Может, они сумасшедшие были, - и тут же чувствую укол стыда.
- Я много чего про них знаю, если ты понимаешь, - вздыхает дед. - Думаешь, почему на тебе амулет леса?
Я снова холодею и явственно ощущаю металл цепочки, крестика и той странной V-образной штуковины, которую мне когда-то подарили дедушка с бабушкой.
- Они не ели обычную пищу. Пили много молока, - продолжил дедушка. - Кожа бледная, глаза ясные. Худенькие.
Да, Каштан мне говорил, что все зелёные дети имеют чистый взгляд, светлые зрачки, похожие на драгоценные камни, как мои - ясно-голубые, почти небесного цвета.
- Никогда не дрались и казались мудрыми, как сама природа.
На слове природа я вздрагиваю. Кажется, дед знал очень мало, но ему хватило ума, чтобы сопоставить события прошлого с теми, что сейчас происходят со мной. А вот мудрым мне вряд ли стать. Какой мудрец из мальчишки, который любит загоняться по компьютерным играм и драться на переменках?
- Я… - пытаюсь найти слова, но ничего не получается. Что же делать? Рассказать деду о том, каким я стал или всё отрицать? Боже, как же сложно. Поэтому я придерживаюсь третьего пути. - А что потом стало с Лирой? - спрашиваю.
Дед долго молчит, потом тихо произносит, не глядя на меня:
- Умерла. - Пожимает плечами и продолжает: - Собственно, к этому всё и шло. Что-то плохое в ту ночь случилось. Не ночь даже, а вечер. На небе закручивались невероятные тучи. Свет погас повсюду. Мы наблюдали явления, которые никогда не посещали нас раньше. Тайфуны в степи, казалось, имеют глаза. Руки и ноги. Будто сам дьявол хотел сюда пробраться. После той ночи Лиры не стало. Официально: бесследно исчезла. Да в тот вечер много детей полегло. Но я-то всё прекрасно понимаю. Никитушка, - дед вдруг обнимает меня, дрожащего от страха, и прижимает к груди. - Что-то очень плохое мешает таким детям появляться. И со всеми - несчастные случаи. А вот ты вчера рассказал, что тебя акулы не съели, и медведя я вспомнил. С Игнатом и Лирой то же самое было. Их даже комары не кусали. Это я хорошо помню. Вот я и подумал.
- Дедушка, - тихо шепчу я, чувствуя запах его старой рубашки. - Я не знаю, что тебе сказать.
В машине повисает пауза, за её пределами смеётся, ругается, веселится чужая форма. А здесь, внутри, повисла атмосфера пугающего и великолепного одновременно.
- Ничего не говори, - отвечает дед. - Что бы с тобой сейчас ни происходило, просто будь осторожен. Думаю, когда настанет время, ты скажешь всё, что нам нужно будет знать.
- А что теперь делать с едой? Как ты объяснишь маме и бабушке, что я теперь не смогу есть много продуктов? - шепчу я и этим вопросом окончательно записываю деда в соучастники.
- Бабушка знает, - отвечает он. - А насчёт мамы… Я что-нибудь придумаю, Никитушка. Что-нибудь придумаю.
* * *
- У меня ощущение, будто от меня что-то скрывают, - говорю я, удобно устроившись на ветке и опершись спиной на ствол Каштана.
Если ты чего-то не знаешь, то это не значит, что от тебя что-то скрывают, - отвечает дерево.
Настроение у меня никакое, поэтому любезностям нет места.
- Что засволочная привычка говорить загадками? - злюсь я. - Ты можешь мне сказать нормальным языком, чем я теперь стал? Почему умерли те дети, тем вечером много лет назад?
Во-первых, они не умерли, они лишь стали частью Природы. Во-вторых, ты сам сможешь это узнать, если научишься хорошо слышать Природу.
- А я не хочу, - отвечаю. - Это у вас называется стать частью Природы, для людей - это смерть. И поверь, её не приветствуют!
Потому что люди нас не слышат, вот и не приветствуют.
- Тот мальчик Игнат. Он даже не сопротивлялся под водой! Почему? Он что, был дебилом?
Он был вполне нормальным зелёным ребёнком.
- То есть, стать зелёным ребёнком, это значит - превратиться в бычка, которого ведут на забой, и не сопротивляться.
Ты сам хочешь видеть это под таким углом, - говорит Каштан, а я только больше злюсь.
- Ребята на яхте разбивались насмерть. Это по-вашему, нормально?
Я не знаю, что называется нормальным, а что - нет.
- Чёрт! - я бью кулаком правой руки по ладони левой. - Ваша Природа, она дура! Зачем она позволяет умирать своим творениям???
Не злись, - отвечает Каштан. - Вы понапридумывали столько эмоций, но не видите сущности. Корабль может попасть в особые воздушные и водные течения, которые отправят его ко дну. А вы потом убиваетесь. Зачем-то злитесь. Злость, страх, все эти хочу - не хочу - это не от Природы, это ваши, человеческие чувства.
- А какие же чувства есть у Природы? - язвительно спрашиваю я. - Никаких. Она холодная, не хуже робота.
Листья Каштана тревожно зашелестели.
У неё есть любовь, например. Это чувство должно быть для вас ведущим.
- Любовь - это для сопливых девочек, - усмехаюсь я. - А вот ураган в море над кораблём - это подло. Это очень-очень подло.
Чем же? А что ты предлагаешь?
- Подождать, пока корабль проплывёт, - отвечаю.
Глупенький, - смеётся Каштан, от этого я злюсь ещё больше. - Если задержать ураган, погибнут ещё больше жизней. Природа - это не отдельно взятый человек или даже группа. Природа - это совокупность всех живых процессов на планете. Они движутся по своим алгоритмам, которые не стоит нарушать. На яхте, которой ты плыл, погибло несколько десятков детей, но благодаря их смертям сотни других ребят тем вечером заснули в своих постельках, а родители пришли поцеловать их на ночь. Если бы ураган был задержан, то мы бы их потеряли. В то же время, у людей на яхте умерли лишь тела. Сущности каждого из них являются сейчас частью Природы, и поверь, на данный момент они счастливы. Но кого вы вините в своих смертях? Стихии? А сами даже не слышите голоса Моря. Если бы на планете все люди были такими же, как ты, зелёными, то они узнали бы о надвигающемся урагане. Море в то утро каждой молекулой гудело об этом, но вы же не слышите. Вы загружаете яхту, заводите туда своих детей, и в путь, на верную смерть. А потом обвиняете Море. Если что и стоит винить в ваших бедах, так это вашу глухоту.
- Ну да, конечно, - злобно усмехаюсь я, но сквозь калейдоскоп отрицательных эмоций пробиваются мурашки от осознания величия слов Каштана. Даже слёзы на глазах наворачиваются. И тут я вспоминаю кое-что важное. - Между прочим, она уже нарушила свои алгоритмы! - заявляю я. - Море не хотело меня спасать. Сказало, что изменить направление ветра - это невозможно. Но изменило же и спасло меня. Течение даже отдельное создало!
Каштан ничего не отвечает.
- Ну чего ты молчишь, а? - подначиваю я.
В тот вечер умерло пятнадцать человек, - говорит Каштан, и мне становится плохо. - В основном, люди с повышенным давлением. Воздушные потоки создали резкий перепад. От сердца по побережью умерло пятнадцать человек.
- Это из-за того, что Море меня спасло? - тихо спрашиваю я.
Каштан согласно шелестит листвой.
- И зачем оно это сделало? - Мне внезапно становится очень жалко людей, погибших из-за меня. Я находился при смерти. Мне достаточно было ещё одного дня, чтобы стать частью Природы, но меня вытащили и убили других людей, возможно, чьих-то родителей.
Ты зелёный ребёнок. Тебя… надо было спасти. - Я чувствую, что Каштан старательно подбирает слова, но в его сущности кружится больший смысл, нежели скрывают фразы, только я не могу разобрать, что именно.
Несколько секунд во мне борются противоречивые чувства, но потом вспоминается пляж реки. Чупа-чупс, который приносит отец. Мне четыре годика.
- Всё это бред! - восклицаю. - По отношению к моему отцу Природа тоже разработала свой алгоритм? Почему он умер? Почему его клетки стали работать неправильно? Они же созданы Природой! Если Природа создаёт такие ошибки, то она какая-то недоучка!
Каштан молчит. Что ж, кажется, я загоняю его в тупик и следующие его фразы похожи на оправдание.
Ты опять зацикливаешься на слове смерть. Это не самое страшное, что может случиться с человеком.
- Ты мне так и не ответил, зачем Природа сделала с ним такое? - говорю я. - Ни одно лекарство не смогло спасти его.
Лекарства, это одно из великих зол человечества.
- Ну да, а потом ты мне скажешь, что мы все дружно должны утопиться в Море.
Не утрируй, - отвечает Каштан. - Если человек родился с ошибкой, он должен скоро умереть, чтобы быстрее стать частью Природы. А вы лекарствами продлеваете его жизнь. И те, кто должны были умереть ребёнком, вырастают. Они даже делают семьи и у них появляются дети. И в детях по наследству, генетически закладывается ошибка. Этого быть не должно. Из-за таких манипуляций природным телом, человечество слабеет, болеет и вся чужая форма вырождается. Природе приходится прикладывать гораздо больше усилий, чтобы защищать вас.
- Значит, смерть моего папы - это запрограммированная ошибка Природы? - безнадёжно усмехаюсь я, а потом начинаю слезать вниз. - И я - следствие этой ошибки. - Каштан молчит, но чувствую, он хочет что-то сказать. Может, просто не может облечь информацию в слова.
Ты - не ошибка. Ты - зелёный ребёнок. Теперь ты никогда не будешь болеть. Природа будет лечить каждый твой недуг. А если бы ты не услышал голос Моря и остался бы человеком, то через какое-то время заболел бы тем же, чем болел и твой отец.
- Пусть тогда Природа его воскресит, - пыхчу я, нащупывая ногой привычную ветку-ступеньку.
Каштан ничего не говорит. Даже если и хочет - не знает как.
- Ты мне отвратителен, - говорю я, слезая на землю и нащупывая сандалии. - И твоя Природа. Все вы отвратительны. Не хочу вас больше слышать! Я прикажу деда срубить тебя, болван! - угрожаю я, но Каштан молчит. Ни страха, ни мольбы, ни ненависти. От этого я лишь завожусь ещё больше и зло пинаю ствол дерева, а потом ухожу в комнату и бросаюсь на кровать.
* * *
Ночью мне снится, будто я тону в Море. Круг сдувается, акулы плавают вокруг и щёлкают зубами. А под водой ко мне протягивает бледные руки Игнат. Его глаза расширены, а рот открывается и закрывается, как у рыбы.
Глава четвёртая Володька
Разбудила меня мама.
- Никита, - хмурится она. - К тебе пришли.
От удивления я мгновенно пробуждаюсь. Кто мог ко мне прийти, если одноклассники живут за десятки километров, да и друзей среди них у меня нет. Мама уходит, а я спешно надеваю шорты и несусь вниз, потирая глаза.
Вдалеке у ворот мама разговаривает с каким-то пацаном. Я пока не могу разглядеть его, лишь шапку тёмных волос, поэтому навожу на себя грозный вид и семеню по дорожке. Чем ближе становится мальчишка, тем больше я убеждаюсь, что не знаком с ним. А тот тем временем излучает дружелюбие, открыто улыбается, обнимая свой велосипед, и болтает с моей мамой. Его взгляд то и дело срывается в мою сторону.
И вот я уже останавливаюсь рядом с мамой. На незнакомце хлопчатобумажные шорты и простенькая синяя футболка со сливового цвета воротником. Волосы у него волнистые, почти кудрявые, разбросанные в разные стороны непослушной копной, нос круглый, по лицу врассыпную разбежались веснушки, кожа бледная, почти молочная и кость широкая, отчего мальчишка кажется в полтора раза толще меня.
- Никита, это Володя, - улыбается мама и говорит как будто осторожно. Замечает мой хмурый взгляд. Я стою, обхватив себя одной рукой, и враждебно сверлю незнакомца, вторгшегося в мою жизнь. На вид он мой сверстник. - Впрочем, - продолжает мама. - Думаю, он сам тебе всё расскажет.
- Я живу в соседнем доме, в десятке километров севернее, - кивает Володька в сторону. Голос у него сквозит удивлением, чуточку с хрипотцой. - Просто, я узнал, что здесь ты живёшь… и я там один живу… Вот, думаю, заеду, познакомлюсь. Здесь подружиться не с кем. Другие ребята далеко в городе…
Володька теряется всё больше и больше, потухая под моим испепеляющим взглядом.
- Спасибо, - отвечаю я. - Мне друзья не нужны. Мне и так хорошо.
Потом разворачиваюсь и иду в дом досыпать. Мама нагоняет меня уже в комнате, когда я прыгаю на простыню. Последний разговор с Каштаном ещё не забылся, и злость не улеглась. Видеть никого не хочется.
- Никита, - шепчет она, будто боится, что незнакомый мальчишка у ворот её услышит. - Так нельзя. Это грубо. Он же приехал сюда с дружелюбными намерениями.
- Вот пусть с ними и едет обратно, - отвечаю я, обнимая подушку.
- Никита! - осуждающе ноет мама. - Ну нельзя же так. Он тебе ничего плохого не сделал.
- Если б сделал, я бы его уже убил, - зеваю. - Чего ему надо? На речку ездить? За грибами ходить? У него, наверное, даже компьютера нет.
- Откуда ты знаешь?
- До северных домов интернет не достаёт. Это какой-то зануда, который, наверное, даже драться не умеет, любит свою собачку Жучку и сидит дома крестиком вышивает.
- Ну поговори с ним. Посмотри хотя бы, что он скажет, - просит мама. - Может, мальчик хороший.
- Да он уже уехал, наверное.
- Нет, он ждёт тебя у ворот.
Я стонаю и нехотя поднимаюсь на ноги.
Назойливый Володька никуда не ушёл, так и стоит у ворот с велосипедом. Теперь я подхожу к нему уже без мамы.
- Ну чего тебе? - с враждебностью спрашиваю я.
Да мне-то ничего, а вот ты выглядишь так, будто у тебя проблемы, - отвечает мальчишка.
Я готовлюсь ответить наглее, но так и застываю. Не сразу доходит, что Володька даже не открывал рта, кода говорил. Губы застыли в приветливой улыбке.
- Это… ээээ… - теряюсь я. Мать твою за ногу, как я сразу не догадался. Я смотрю в Володькины глаза, ясные и блестящие, как два изумруда.
- Ну вот как-то так, - жмёт плечами Володька, нервно поглаживая руль велосипеда. - Сегодня ночью они велели приехать. Сказали, что тебе одному сложно.
- Они? - спрашиваю я.
- Природа, - уточняет Володька. - У нас во дворе три дерева растёт: Дуб и две Лиственницы. Они мне уже три дня про тебя рассказывают. Начали с того, как ты в Море заблудился. Я каждый день к ним бегу и спрашиваю как ты. Интересно же. А вчера им Каштан на тебя пожаловался.
- Ябеда, - незлобно бурчу я и кошусь в сторону его кроны, что виновато выглядывает из-за крыши дома.
Володька легонько смеётся. Смех у него заливистый и заразительный.
- Мне тебя стало действительно жалко, - говорит он. - И никого рядом нет, чтобы помочь, вот я и приехал.
Моё настроение в разы поднимается, и я почти смеюсь. К нам уже с крыльца бежит мама.
- И чем мы будем сейчас заниматься? - спрашиваю.
- Поехали куда-нибудь, - говорит Володька. - Где можно поговорить.
- Мальчики, у вас всё в порядке? - взволнованно спрашивает подоспевшая мама.
- Да, - тут же отвечаю я. - Мы хотим сейчас куда-нибудь съездить.
- Это замечательно, - мама наконец меняется в лице. - Только, Никита, тебе надо позавтракать и умыться. Может, Володя составит тебе компанию?
- Может, - размашисто кивает Володька.