Но оказавшись у себя дома наедине с Таней, он становился каким-то странным и немного чужим, особенно если Тане не удавалось разговорить его на тему учебы, музыки, литературы - вообще чего-нибудь не особенно личного. Нет, ей было с ним хорошо и когда он молчал. Было хорошо часами сидеть у него на коленях, ощущать его руку у себя на плече, на шее, на груди, смотреть в светящиеся обожанием глаза на раскрасневшемся лице. Но ей передавалась и его тревожность, совершенно не свойственная ему в другие моменты. Она долго не могла взять в толк, отчего он так робеет - неужели она ему нежеланна, или, может быть, у него не все в порядке по мужской части? - пока однажды, когда Ванечка вышел на кухню ставить чайник, ей вдруг не вспомнился ее давний первый визит в Женину казенную квартиру, ее собственное состояние, предшествовавшее первой близости с мужчиной. И ей стало понятно, что переживает Ванечка, касаясь ее, прижимаясь к ней, гладя ее шелковистые волосы. Но что же делать? Не может же она, женщина, сказать ему: "Ты сними с себя все, ложись, ни о чем не думай - и все будет очень хорошо". Или раздеться самой, не дожидаясь приглашения.
Таня легла на тахту, заложив руки за голову. Когда вошел Ванечка, она сказала:
- Погрей меня. Мне что-то зябко… Он подошел к тахте и, опершись на локоть, привалился грудью к ее груди - чуть наискось, так что колени остались на полу - и жаркими, жадными поцелуями принялся покрывать ее лицо, шею. Его свободная рука скользнула ей под юбку и робко полезла вверх. Пальцы его доползли до нижнего края трусиков, стали тянуть, теребить. Таня чуть выгнулась, приподнимая бедра, чтобы облегчить ему задачу…
- Нет, - выдохнул Ванечка, пряча лицо. - Нельзя… Я слишком люблю тебя, слишком уважаю… Только после свадьбы. Выходи за меня, ну пожалуйста!
Таня сокрушенно вздохнула.
- Ты… В тебе вся моя жизнь, моя надежда… Кроме тебя мне ничего не надо, а без тебя… Или ты - или алкоголь, третьего не дано.
- Какой же ты глупый…
Двадцать шестого сентября приехали родители, и свидания на квартире прекратились.
Тридцатого октября Иван Ларин и Татьяна Приблудова, отказавшись от помпезного и суетливого торжества во Дворце бракосочетаний, подали заявление на регистрацию брака в районный загс, что на Скороходова. Поскольку у жениха с невестой не было обстоятельств, требующих ускоренной регистрации, их поставили на январь. Служащая, заносившая в гроссбух паспортные данные, увидев, что невесту зовут Татьяной, порекомендовала двадцать пятое число - Татьянин день. Они подумали и согласились: в январе Тане легко было взять несколько дней отгула, а у Ванечки и вовсе начинались каникулы. На радостях они съели по двести граммов мороженого, сходили в кино и начали исподволь готовиться к свадьбе.
Ванечка все откладывал решительный разговор с родителями. Он предвидел большой и тяжелый конфликт, а вся его миролюбивая, робкая натура стремилась всяческими способами уходить от конфликтов. Еще больше он опасался, что его поставят перед жестким выбором - выбором, которого он ни за что не хотел делать. У него не было ни малейших сомнений, что мать не примет Таню, а отец, как всегда, примет сторону матери.
Семейное будущее единственного сына было для Марины Александровны самым чувствительным местом. В последний год она хотя бы раз в неделю непременно задавала Ванечке один и тот же якобы шутливый вопрос:
- И когда ты у меня женишься?
Разумеется, она прекрасно понимала, что для молодого человека двадцать один год - отнюдь не тот критический возраст, перевалив который он становится в глазах окружающих безнадежным старым холостяком. Ее вопрос был, в сущности, совсем о другом: ей необходимо было удостовериться, не появились ли у сына какие-нибудь свои, несанкционированные планы на сей счет. Таковые планы следовало либо пресечь в зародыше, либо поставить под свой неукоснительный контроль. Отсутствие матримониальных видов у Ванечки успокаивало Марину Александровну - это означало, по ее мнению, что он пока еще полностью открыт для ее внушения.
Еще с Ванечкиного десятого класса Марина Александровна присматривалась к девочкам, так или иначе его окружавшим. Она знала, что он дружен с Леночкой Черновой, дочерью самого Дмитрия Дормидонтовича, но ничего сколько-нибудь похожего на "чувство" между ними нет. Знала она и про его школьные безответные влюбленности - в Таню Захаржевскую, юную сестричку друга Никиты, в одноклассницу Люду Соловьеву. Она понимала, что все это пустяки, подростковые увлечения, но в принципе не возражала бы, если бы эти увлечения получили дальнейшее развитие - обе девочки были из приличных семей, воспитанны, хороши собой, особенно Таня. Марине Александровне даже чуть-чуть взгрустнулось, когда она узнала, что Люда рано вышла замуж и переехала в Москву. Зато она обрадовалась, когда на последний Ванечкин день рождения ненадолго заскочила Таня поздравить именинника. Выяснилось, что они с Ванечкой учатся на одном факультете. На другое утро за завтраком мать завела разговор о достоинствах Никитиной сестры, и Ванечка восторженно подхватил эту тему. Но этим все и ограничилось.
Когда к концу десятого класса стало окончательно ясно, что Ванечка намерен поступать на филологический, Марина Александровна горячо поддержала его решение и пресекла все возражения мужа, ворчавшего, что мужик должен заниматься машинами, железом, а всякие там Блоки, Брюсовы и прочие футуристы - это бабское дело. Павел Иванович угрюмо замолчал, а Марина Александровна принялась устраивать сына на престижный факультет, где учатся девочки из лучших семей города и где ее сыну предоставляется великолепная возможность составить блестящую партию.
В годы своего студенчества Ванечка несколько разочаровал ее - он почему-то упорно не водился не только с девочками из лучших семей, но и с девочками вообще, предпочитая компании молодых людей с явно алкоголическими наклонностями. Новых друзей сына она на дух не переносила, и Ванечка постепенно перестал приглашать их к себе, да и сам стал появляться домой все позже и все более настаканенным. На другой день он получал выволочку от родителей, клялся и божился, что больше никогда и ни капли. Примерно через неделю все повторялось снова.
Ванечкина дурная наклонность тревожила Марину Александровну безмерно. Но особенно не давал ей покоя один аспект проблемы - она панически боялась, что Ванечка спьяну спутается с какой-нибудь шалашовкой без ленинградской прописки, которая наградит его дурной болезнью или, еще того хуже, начнет предъявлять права на него и его жилплощадь. Эта мысль стала настоящим пунктиком Марины Александровны. Когда Ванечка возвращался с очередных пьяных гастролей, она с особым волнением высматривала на его физиономии следы губной помады, старалась вынюхать малейший след запаха духов. Но Ванечка был морально устойчив - от него несло только винными парами и еще табачищем. Утренние проработки тоже стали вестись под этим углом: в какой компании пил, были ли девки, если да - то кто такие, откуда, как зовут и в какие отношения они порывались вступить с Ванечкой.
- Да что ты, мам, да ничего не было, я только с Житником и с Бароном по две кружечки… - бубнил Ванечка.
- Точно ничего? А ну-ка, посмотри на меня! Ничего, говоришь?
Она ему верила - похмельный Ванечка был на ложь неспособен. И проблема чуть утратила остроту.
Разумеется, Марина Александровна принимала меры не только оборонительного, но и наступательного характера. То приглашала знакомых с дочерями подходящего возраста, то таскала Ванечку с собой в гости к таким знакомым - все безрезультатно. Четыре года подряд она доставала ему на зимние каникулы путевки в лучшие дома отдыха, куда далеко не всякий родитель может определить свое чадо - ВТО, Дом архитектора, Дом композитора. Ванечка возвращался оттуда насквозь проспиртованный, а по части новых знакомств обзаводился лишь новыми собутыльниками.
И вот на таком-то психологическом фоне Ванечке предстояло ввести в дом свою Таню - штукатура-маляра с восемью классами образования, из лимитной общаги, без отца, без матери, при одной лишь сводной сестре - птичнице из новгородской деревни. Мать попросту откажется видеть, какая Таня красавица и умница, откажется понимать, что, повстречавшись с Таней, ее сын уже не может быть счастлив ни с какой другой. И Ванечка твердо решил, что поставит родителей перед уже свершившимся фактом, а там, как говорится, стерпится-слюбится.
С Таней Ванечка не делился своими затруднениями, считая, что может этим обидеть ее. А она просто не сознавала, что вместе с мужем приобретает еще и свекровь со свекром, становится предметом еще и семейных взаимоотношений. Да и откуда - предыдущая жизнь не подготовила ее к мыслям на эту тему. Она, конечно, знала, что у Ванечки есть родители, но никакого практического смысла эти знания для нее не имели. Естественно, она написала Лизавете о Ванечке, о том, что в январе они поженятся, и получила от сестры короткое корявое письмо с благословением.
У Ванечки же был только один человек, которому он мог открыться, - Поль, Павлик Чернов, предводитель школьных "мушкетеров". Ванечка дождался его у проходной того института, где работал Поль, и по пути до метро рассказал ему о Тане, о предстоящей свадьбе, о том, что пока все это нужно держать в секрете от родителей, особенно от матери. Поль, прекрасно знавший нрав и обычай отцовской секретарши, не мог не согласиться с линией поведения, взятой Ванечкой.
- Ты прав, старик. Я тоже думаю, что лучше пусть она обо всем узнает задним числом. Конечно, ей это не понравится, так что без сцены у фонтана не обойдется, но потом все образуется. Когда вам назначено?
- Двадцать пятого января. На Татьянин день.
- Отлично, - сказал Поль. - Справлять-то намерены?
- Конечно, - ответил Ванечка. - Но ничего пышного не планируем. Посидим в общежитии у Тани. Естественно, я приглашаю тебя, Елку, Рафа, Ника, если сможет и захочет приехать…
- Нет, старичок, - возразил Поль. - Раз уж так получилось, что ты первым из нас, как выражаются классики, пошел на семена, то уж мы постараемся, чтобы этот день запомнился на всю жизнь. Тут рядовыми посиделками не обойдешься.
- А что ты предлагаешь?
- Батину дачу. Годится?
- Но…
- Переговоры и организацию беру на себя. Твоя задача - разослать приглашения, справить приличный прикид и не проспать торжественный день. Может быть, пару раз привлеку тебя в качестве тягловой силы. Вопросы есть?
- А… дорого ведь.
- Старик, твой праздник - наш общий праздник. Сочтемся как-нибудь. Впрочем, посильные вклады принимаются… Я тебе позвоню. Хотя нет, лучше ты мне. Чтобы раньше времени не узнали те, кому не надо.
И Поль подтолкнул Ванечку к выходу из вагона метро, а сам поехал дальше.
Своя цель, свой план, своя тайна создали в Ванечкиной жизни некое внутреннее напряжение совершенно нового для него свойства. Он стал все успевать - ходить на занятия, работать над дипломом о Шукшине, почти каждый вечер встречаться с Таней. Походка его сделалась легкой и пружинистой. Он начал каждый день бриться, без принуждения гладить брюки и чистить ботинки. Стипендию он откладывал на свадебные расходы и с ноябрьских праздников до самого Нового года не выпил ни капли спиртного. Марина Александровна не могла нарадоваться на сына - взрослеет! О, если бы она только знала, какой удар сулят ей эти перемены!
В середине декабря Ванечка с Таней съездили в универмаг "Юбилей" отоварить талоны, выданные им в загсе. Себе Таня присмотрела только туфельки - над сложным платьем из белой парчи уже трудились Оля и Поля. Ванечке же был куплен чехословацкий костюм, финские ботинки, пакистанская рубашка и галстук фабрики "Луч". По настоянию Тани, за костюм заплатила она - Ванечкиных денег все равно не хватило бы. На это ушел ее месячный заработок вместе с приработком. Обновки отвезли в общежитие и спрятали в Танин шкаф. Ванечка заявил, что продуктовыми талонами займется сам. Он съездил на Литейный в специальный стол заказов, обслуживающий новобрачных со всего города, и немедленно продал талоны первому из многочисленных желающих, околачивающихся возле магазина. Вырученные за это двадцать пять рублей он гордо вручил Полю - главному распорядителю и организатору.
Близился новый 1976 год. Таня с Иваном стояли на площади Тургенева, дожидаясь трамвая. Падал крупный пушистый снег. Они держались за руки. Мимо них шел веселый пахнущий мокрой шерстью народ. Многие тащили елки. Снежные хлопья застревали в Таниной вязаной шапочке и искрились в свете фонарей.
- Люблю тебя, моя снегурочка, - сказал Иван, целуя опушенные снегом Танины ресницы. Таня молчала. Ровно через месяц они станут мужем и женой.
IX
Дмитрий Дормидонтович Чернов сидел возле своего письменного стола, развернув кресло в центр комнаты. В противоположном углу в глубоком вольтеровском кресле под торшером сидел, закинув ногу на ногу, Павел, его сын.
Отец и сын были и похожи друг на друга, и не похожи. У Дмитрия Дормидонтовича, невысокого плотного крепыша, было квадратное лицо - лицо практика, тяжелодума, упрямца с крупными чертами и глубокими треугольными залысинами. Лицо высокого, стройного и широкоплечего Павла имело форму трапеции и свидетельствовало о натуре интеллектуальной, самостоятельной в суждениях, волевой. Но у обоих были высокие прямые лбы с одинаковой вертикальной складкой посередине, небольшие серые глаза, разделенные широкой переносицей, густые брови. Их родство было ясно любому с первого взгляда.
- Что ж, сынок, - сказал Чернов-старший, - раз это твой хороший друг, я, конечно, дам команду. Только ты там не особенно афишируй…
- Разве я, батя, не понимаю? Ты не беспокойся. И спасибо тебе.
Речь шла о закупке продуктов на предстоящую Ванечкину свадьбу через обкомовский распределитель. Павел не имел привычки лгать отцу, не соврал и на этот раз - просто не рассказал ему всего. Он действительно просит за друга, и так ли уж важно, что друг этот - прекрасно известный отцу Ваня Ларин, Елкин одноклассник и сын Марины Александровны? И на Татьянин день на даче действительно соберутся друзья, и так ли уж важно, что на этом сборе будет сыграна сугубо молодежная свадьба? То есть, конечно, важно, но… Увы, так было надо. Отец просто не понял бы - как это так, жениться без ведома родителей.
К привилегиям, сопряженным с высоким постом, Дмитрий Дормидонтович относился спокойно - не рвался к ним, но и не отказывался, не выставлял напоказ, но и не прятал стыдливо. Казенные дачи, распределители, спецполиклиники, санатории и прочее он воспринимал как составную часть должности, которую доверила ему партия. Принимая ответственность, принимаешь и блага. Сочтет партия нужным с него эту ответственность снять, значит, и блага должны быть отменены и предоставлены новые, в соответствии с новым назначением. Пролаз и борцов за привилегии, полку которых прибывало с каждым годом, он не уважал, но от комментариев воздерживался, особенно если кому-то из таких брежневских соколиков удавалось вознестись на высокие посты - плачевно, конечно, но партии виднее, и рассуждать на эту тему не приходится, равно как и обсуждать начальство. Дмитрий Дормидонтович занимал свой пост и при Фроле Козлове, и при Толстикове, и при Романове, но что он о них думал, не знала даже жена.
Общее дело, а особенно - его конспиративность и некая авантюрность, вновь сблизили "мушкетеров", дорожки которых за последние годы значительно разошлись. Павел с Елкой занялись калькуляцией и выяснили, что при их возможностях реально устроить праздник по высшему разряду сотни за три-четыре. Елка выложила сто рублей из тех ста восьмидесяти, которые получила за практику на комбинате, а заодно вызвалась организовать стол, если ей в подмогу выделят кого-нибудь. Ванечка кинул клич в общежитии, и было решено, что двадцать пятого Оля, Поля и Нелька отправятся в Солнечное первой электричкой. Там их встретит Елка, и они займутся делом вплоть до приезда остальных.
Черновы-младшие вдвоем съездили в Петергоф к Леньке Рафаловичу, который хоть и имел право как "дедок"-пятикурсник обитать дома, предпочел устроится в курсантском общежитии, где жил в полном гусарстве, переходящем в кавалергардство, компенсируя самому себе казарменно-строевые салажьи годы. Ленька подошел к делу просто, по-военному. Он пришел к отцу и заявил:
- Отче, есть проблема. Интимного свойства.
- Что, опять подцепил?
- Нет. Долг чести.
- Сколько?
- Сто пятьдесят.
Ефим Григорьевич крякнул, но требуемую сумму выложил.
Ник Захаржевский, приехавший в Питер на каникулы, услышав новости, криво усмехнулся, но выдал Павлу, тайком от Ванечки, сорок рублей, а жениха довольно кисло поздравил. Он охотно согласился быть на подхвате: с двадцатого числа у него была путевка в "Дюны" - пансионат, расположенный совсем недалеко от дачи Черновых.
За четыре дня до свадьбы пришло время заехать в распределитель к Смольному и забрать продукты - заказали не очень много и только такое, чего в обычных магазинах было вовсе не купить. По расчетам получалось два рюкзака и две коробки. Павел решил, что они с Ванечкой справятся вдвоем.
Договорились так: Павел встречается с Ванечкой на факультете, оттуда они едут к Смольному, там забирают продукты, берут такси, едут на вокзал, садятся в электричку, а от платформы с помощью Ника дотаскивают все это хозяйство до дачи. Конечно, лучше было бы взять машину сразу на все мероприятие, но это получалось дорого и не вполне удобно.
Павел решил дождаться Ванечку в преподавательском буфете на первом этаже. Постояв немного в очереди и купив кофе с пирожком, он подошел к столику у окна и краешком глаза заметил пристальный взгляд входящей в буфет высокой, стройной рыжеволосой девушки в джинсовом костюме. Он повернулся - она сделала шаг ему навстречу, но тут же остановилась, пожала плечами и отвернулась. Спутала с кем-нибудь, наверное. И в ту же секунду позади нее показался Ванечка.
- Поль! - воскликнул он. - Привет! Я сейчас. Только очередь займу. - Он обратился к девушке: - Здорово, мать!
- Приве-ет, - с чуть снисходительной улыбкой протянула она.
- Будь другом, скажи, что я за тобой. Я на минуточку.
И он пробрался к столику, где сидел Павел.
- Ну что, едем?
- Да. Только перекусим - и вперед… Слушай, а кто это? - Павел подбородком показал на рыжую красавицу. - У меня такое впечатление, что я ее уже где-то видел.
- Таньку-то? Еще бы не видел! Это же Сестра Ника.
- Та, маленькая? Шутишь!
- Не такая уж и маленькая, как видишь… Тань, иди к нам!
Та улыбнулась и не спеша подошла.
- Вот, - сказал Ванечка. - Узнаешь? Он-то тебя не узнал.
- Вообще-то узнал, только не сразу. Вы очень изменились за последние семь лет. Ведь вы Таня Захаржевская, сестра Ника.
- Все, теперь и я вспомнила, - сказала Таня. - Вы - Павел, брат Лены Черновой.
- Точно, - сказал Ванечка. - Вы пообщайтесь пока… Тань, тебе двойной?
- Без сахара, - уточнила Таня. - И больше ничего не надо.
Ванечка пошел к стойке. Павел и Таня посмотрели друг на друга. У нее были поразительные золотистые глаза с веселыми искорками.
- Тогда, в школе, вы казались мне таким огромным, - сказала она.
- А теперь? - Он улыбнулся.
- Теперь вы просто большой. Мне почему-то кажется, что вы стали полярником.
- Почти. Я геолог.
- Наверное, все время в экспедициях?