– Помню, как лихорадочно заработали мои мысли, – продолжала Тополян, проникновенно заглянув в глаза Снегиревой. – "Хорошо, – ответила я, собрав в кулак всю свою волю. – В таком случае, у меня к тебе два вопроса". – "Спрашивай", – милостиво позволил Глеб. "Почему ты выбрал именно меня? Ведь ты же меня совсем не знаешь. Может быть, я совсем не та девушка, с которой стоит связывать навеки свою… судьбу?" Зная о том, что в скором времени мне предстоит умереть, я не могла произнести слово "жизнь". Глеб помолчал немного, будто решая, говорить или нет, но потом все-таки признался: "Ты мне во сне приснилась. И тогда я понял, что должен найти тебя. И нашел. Целый год я следил за тобой. Я очень боялся ошибиться, но вчера я услышал голос. Голос сказал, что я сделал правильный выбор. Еще он сказал, что пора действовать. Поэтому ты здесь". Когда Глеб рассказал про голос, я окончательно убедилась, что он шизофреник. Но легче мне от этого не стало. Я спросила, часто ли он слышит голоса. "Это и есть твой второй вопрос?" – строго поинтересовался он. Но поскольку я совсем не об этом хотела его спросить, то поспешила оговориться: "Нет! Скажи, при чем тут твоя бабушка? Или ты хочешь, чтобы она повеселилась на нашей свадьбе?" Глеб не оценил моего черного юмора и совершенно серьезно ответил: "Бабушка без меня умрет. Кто, по-твоему, будет за ней ухаживать, когда меня не станет?" – "В таком случае, для чего нам так торопиться? – попыталась я ухватиться за соломинку. – Может, пусть все идет своим чередом? Все равно бабушка уже старенькая… И потом, она имеет право умереть собственной смертью. Допустим, голос указал тебе на меня, но ведь он не советовал тебе прихватить на тот свет и бабушку? Ты же не спрашивал, что по этому поводу думает сама бабушка?" Но расчеты мои оказались неверными. "Спрашивал, – сказал Глеб. – Бабушка согласна". – "Я очень рада, – улыбнулась я сквозь слезы. – Ну а согласия невесты, как я понимаю, не требуется?" И Глеб без тени иронии заверил меня, что я правильно понимаю ситуацию: невеста, то есть я, назначена ему свыше, и, стало быть, от меня в данном случае ничего не зависит. Я спросила, известна ли Глебу дата нашей свадьбы. Он ответил, что голос пока не назвал ее, но что я могу не волноваться, это случится очень скоро. Из всего сказанного я сделала один вывод: насиловать меня Глеб не собирается. – По лицу Тополян скользнула печальная улыбка. – Хотя не скажу, что, осознав это, почувствовала большое облегчение. Неизвестно, что лучше: иметь надежду на освобождение, понимая при этом, что тебя могут изнасиловать, или же, не опасаясь за свою девственность, смиренно ожидать смертного часа…
В общем, не стану пересказывать вам его дневник. Скажу лишь, что весь он, от первой до последней страницы, был посвящен мне. Вернее, любви Глеба ко мне. И знаете, несмотря ни на что, это было настоящее чувство. Настолько настоящее и сильное, что, слушая Глеба, я порой забывала, где нахожусь и что в скором времени меня ожидает. Все-таки жаль, что он оказался психом. – Рассказчица издала шумный вздох.
– Слушай, Светка, – подалась Лу вперед всем корпусом, – а он поесть-то тебе давал чего-нибудь?
– Да, – после небольшой паузы ответила Тополян. Казалось, она в чем-то сомневалась. – Там, рядом с банками с огурцами и помидорами, стояли консервы: рыбные, мясные, несколько банок сгущенки…
– А как же ты их открывала? – спросила Каркуша.
Ее всегда интересовали подробности.
– Глеб сбросил мне консервный нож, – пожала плечами Тополян. – Но, если честно, я там почти ничего не ела… Как-то, знаете, не было аппетита…
– Понятно… – протянула Наумлинская. – А воду он тебе давал?
– Да все он мне давал, – несколько раздраженно махнула рукой Светлана. – Разве в этом дело?!
– Нет, конечно, – сказала Лу. – Но все равно интересно.
5
Вопросы, касающиеся потребностей организма, слегка разочаровали Тополян. Она поняла, что где-то совершила ошибку, что внимание слушателей несколько ослабло, интерес чуть погас, иначе бы девчонки не стали спрашивать ее о таких вещах. Нужно было срочно исправлять положение, как говорится, подбросить в камин дровишек. Требовалось добавить в рассказ остроты, подлинного напряжения. Теперь Светлана уже мысленно ругала себя, что придумала всю эту историю с венчанием на небесах, лишив себя таким образом возможности живописать подробности героического сражения с насильником, покушавшимся на ее девственность. Хотя тот факт, что Глеб был далек от мыслей об изнасиловании, полностью соответствовал действительности. Да и дневник Глеба, пожалуй, она приплела напрасно. Нет, на самом-то деле дневник и вправду был, только вот речь в нем шла не о безумной любви Глеба к Тополян, а о его детских переживаниях, связанных с отъездом матери во Владивосток. Да и сама Тополян заинтересовала его исключительно потому, что Глебу она показалась похожей на маму. Впрочем, что толку сожалеть о сказанном. Теперь главное – придумать ударный, незабываемый финал. Да и вообще пора бы уже ей потихоньку закругляться, а то не вечер открытых сердец получается, а бенефис Светланы Тополян. А ведь ей хотелось послушать и чужие откровения. Да, каким-то образом надо было завершать рассказ. И финал его непременно должен был стать мощным, эффектным и по возможности героическим. Все это Тополян очень хорошо понимала и, понадеявшись на собственную фантазию и вдохновение, продолжила свою историю:
– В общем, девочки, чтение дневника продолжалось четыре дня, а на пятый Глеб, опустив в подвал веревочную лестницу, впервые спустился ко мне. Он казался встревоженным. Я не стала ни о чем спрашивать, он заговорил первым. Глеб сказал, что сегодня, пока он ходил в магазин за продуктами, в его квартире кто-то побывал. Сердце мое чуть не выскочило из груди после этих слов. Ведь все это время я втайне надеялась, что меня найдут, хоть и не представляла себе, как, каким образом станет известно, где я нахожусь. Я сказала Глебу, что он, наверное, ошибся, но он лишь отрезал: "Кто-то оставил сок на столике бабушки и еще булку, а на подоконнике следы мужских ботинок". В глубине души я была уверена, что приходили за мной. Конечно, если не знать, что в квартире есть выход в подвал, догадаться об этом невозможно, тем более что люк прикрыт толстой ковровой дорожкой. Изо всех сил я старалась не выдать своих эмоций, но внутри все так и трепетало. Я понимала, что спасение мое теперь стало возможным. Впрочем, слова, прозвучавшие в следующий миг, живо развеяли эти иллюзии. "Мы должны спешить, – изрек Глеб. – Я тебя никому не отдам. Ты уйдешь первой. Я так решил. Потом я позабочусь о бабушке. Я умру последним". С этими словами Глеб достал из кармана маленький бумажный пакетик, развернул его, высыпал белый кристаллический порошок в кружку и, наполнив ее до половины водой, протянул мне. "Пей! – приказал Глеб. – Это цианистый калий. Смерть наступит мгновенно. Ты не успеешь ничего почувствовать". Я стояла не шевелясь, и тогда он поднес кружку прямо к моим губам. Еще секунда, и он бы насильно влил в меня смертоносное зелье. В последний миг я выбила кружку из его рук. "Что ты наделала? – Он смотрел на меня непонимающим взглядом, совершенно без злости. Одно лишь искреннее недоумение. – У меня все было четко рассчитано. На тебя и бабушку. Себя я хотел убить ножом… Что же теперь делать? – На глазах у него навернулись слезы. – Я не смогу зарезать бабушку. Ты сама выбрала этот путь", – сказал Глеб и начал взбираться по лестнице. Я поняла, что через минуту он вернется с ножом. Возможно, тем самым, которым угрожал мне тогда, у газетного киоска… Я не успела схватиться за лестницу. Глеб оказался сильней и проворней. Оставалось одно – ждать. Сидеть и тупо ждать, когда он придет и зарежет меня, как свинью. Атлетическое сложение Глеба, его накачанные бицепсы не оставляли мне никаких шансов на спасение. Уходя, Глеб не выключил тусклую лампочку, сиротливо свисавшую с потолка. Он зажигал ее лишь тогда, когда читал свой дневник. Остальное же время я находилась в темноте, а запах сырости неизбежно навивал мысли о смерти и могиле. И тут, когда крышка люка поднялась и на пол упал конец веревочной лестницы, мой взгляд выхватил из полумрака (поскольку лампочка и впрямь была ватт на двадцать) висящую на стене разделочную доску. Раньше я ее не замечала. Но теперь, увидев, поняла, что такая доска вполне может послужить мне оружием. Она была толстой и очень увесистой на вид. Схватив доску за округлую ручку, я прижалась к стене. Мое оружие оттягивало руку. Доска оказалась тяжелей, чем я могла предположить. Показалась нога Глеба, потом вторая… Инстинкт самосохранения подсказывал мне, что надо действовать, но заставить себя оторваться от стены и перейти в наступление я не могла. Чувствуя, как силы покидают меня, я сползала вниз по стене. Доску я прятала за спиной. Глеб шагнул ко мне. Я поднялась на ноги. Его лицо казалось безмятежным, и даже улыбка застыла на губах. Приблизившись ко мне, Глеб тихо сказал: "Я люблю тебя и прошу твоей руки. Ты согласна стать моей женой?" Не знаю, что тогда случилось со мной, но губы сами вымолвили тихое "да". И тогда Глеб вытащил из-за пояса нож. "Я скоро приду к тебе, родная! Ни о чем не печалься", – прошептал он побледневшими губами. В следующий миг Глеб замахнулся, целясь мне в самое сердце, совсем близко от моего лица сверкнуло стальное лезвие, я резко присела, схватила прислоненную к стене доску, вскочила и, не дав себе ни секунды на размышление, обрушила свое нехитрое орудие ему на голову. Глеб пошатнулся. Я видела изумление и вопрос, застывший в его глазах. Он будто спрашивал меня: "За что?" Медленно Глеб оседал на пол. Наконец он рухнул на бок. Осторожно я перевернула его на спину, глаза его были открыты и невидящим, изумленным взглядом смотрели сквозь меня… – Тут Тополян прерывисто вздохнула, затем закрыла руками лицо и зарыдала.
– Свет, – робко позвала Лу Геранмае, – выпей воды.
Она налила в стакан минералки и, обойдя стол, присела на корточки рядом с Тополян. Та отняла руки от лица, схватила стакан и залпом осушила его.
– Девочки… – охрипшим голосом проговорила Тополян. – Я – убийца. Но я не хотела, честное слово, не хотела…
Все ошарашенно молчали. Да и что тут скажешь после такого признания? Конечно, девушкам было ужасно интересно узнать, что же случилось потом, но задавать вопросы не решалась ни одна из них.
Рассказчица же выпила еще воды, вытерла платком покрасневшие глаза и, спустя несколько минут, заговорила снова:
– Отскочив от мертвого тела, я вцепилась руками в веревочную лестницу, но не успела оторваться от пола, как лестница оборвалась. Не знаю, то ли Глеб на этот раз плохо закрепил ее наверху, то ли движения мои были слишком порывистыми… Я упала на пол и очутилась рядом с ним… рядом с убитым Глебом. Последнее, что осталось в памяти, это закружившаяся над моей головой лампочка… Очнувшись, я долго не могла понять, где нахожусь и что это за люди склонились надо мной. Их лица расплывались перед глазами, а голоса доносились словно откуда-то издалека. Наконец я окончательно пришла в себя. Но тут же, узнав в девушке свою одноклассницу Люсю Черепахину, чуть снова не лишилась чувств. Парень, который сидел рядом, оказался, как я позже узнала, ее другом. Его звали Алеша.
– Лешка? – воскликнула Лу. – Это сын участкового, что ли?
– Откуда ты его знаешь? – сверкнула глазами Тополян.
– Да была история, – ушла от прямого ответа Лу. – Не хочу сейчас об этом говорить. Лучше расскажи, как Алешка там оказался?
Тополян в упор посмотрела на Лу. Казалось, ее что-то сильно волновало, но девушка с видимым усилием перевела взгляд на огонек свечи и проговорила:
– Алеша помог Черепашке отыскать квартиру Глеба.
– Но как они узнали, что ты у него? – изумилась Каркуша.
– Оказывается, Черепашка видела, как Глеб подошел ко мне там, возле газетного киоска. Она описала Алеше его внешность, тот рассказал все отцу. Пал Палыч, так зовут Алешиного отца, через служебную базу данных вышел на Глеба, который, как потом выяснилось, давно уже находился на учете в психиатрическом диспансере. И если бы тогда, в первый раз, когда Алеша с Черепашкой проникли в квартиру Глеба через окно, он оказался дома, трагедии бы не случилось. Вы понимаете? А Глеб, как назло, вышел в магазин… – Светлана тяжело вздохнула. – Ведь это Черепашка купила бабке сок и булочку…
– А бабка? С ней-то что стало? – спросила Галя Снегирева.
– Глеб успел ее отравить, – ответила Тополян.
– А тебя потом в милицию не вызывали? – робко поинтересовалась Ира Наумлинская.
– В милицию! – усмехнулась Светлана. – О чем ты говоришь! Я же убила человека! Через месяц состоялся суд. И если б Пал Палыч не представил документы из диспансера, в котором Глеб был на учете, мне бы грозило пять лет колонии для несовершеннолетних.
– Но ведь это была самооборона! – возмутилась Каркуша. – Если б ты тогда не шарахнула этого Глеба по башке, он бы тебя прирезал!
– То-то и оно, – покачала головой Тополян. – Но ведь это надо было доказать! Вот тут-то Черепашка и Алеша оказали мне неоценимую услугу. В своих свидетельских показаниях они заявили, что, попав в квартиру, услышали звуки борьбы, но вмешаться просто не успели. Потом мне помогло еще то, что бабка оказалась отравленной, а на кружке, из которой Глеб хотел меня напоить, обнаружили отпечатки его пальцев и следы того же яда. В общем, меня оправдали, – сказала Тополян и закрыла глаза.
Вскоре из-под ее опущенных век потекли ручейки слез.
– Свет… – Каркуша осторожно дотронулась до руки Тополян. – Забудь. Ты все сделала правильно… Ты просто не могла поступить иначе. Правда, девочки?
Все согласно закивали.
– Я все понимаю, – всхлипнула Тополян. – Но глаза Глеба, удивление, застывшее в его взгляде, буду помнить, наверное, до самой смерти…
6
После такой исповеди просто необходима была пауза. Это чувствовали все, только никто не решался сказать вслух. Трудно представить, чтобы сейчас кто-то взял в руки свечу и как ни в чем не бывало принялся бы отвечать на вопросы. Казалось, поступив таким образом, девушки допустят непростительную бестактность по отношению к Светлане. Положение спасла сама хозяйка вечера.
– Может быть, чаю выпьем? – предложила она, улыбнувшись.
– Точно! – поддержала Светлану Каркуша. – А кофе есть?
– Конечно, – ответила Тополян и принялась накрывать на стол.
Отказавшись от помощи подруг, она расставила чашки, заварила чай, принесла банку растворимого кофе. Когда, разливая заварку, Света поднесла чайник к чашке Наумлинской, та накрыла ее руку ладонью:
– Спасибо, мне не надо.
Казалось, рассказ Тополян потряс Иру до глубины души.
– Да… – тихо протянула она. – Носить в себе такое… Ты, Светка… Не знаю даже, как тебя и назвать. Ты – настоящий герой, – чуть помолчав, сказала Наумлинская.
Светлана, скромно опустив глаза, поднесла к губам темно-синюю с золотым ободком чашку, подула на дымящийся чай.
– Давайте закроем эту тему, – попросила она, выдержав некоторую паузу.
Возразить никто не осмелился.
Чай пили недолго. Убрав со стола, Света обратилась к подругам:
– Ну что, продолжим? А то как-то нечестно получается: я вам все про себя рассказала, а вы… Кто там у нас следующий? Твоя очередь, Кать, – сказала Тополян, протягивая Каркуше сгоревшую примерно на четверть свечу.
– А кто первой спрашивать будет? – Каркуша чуть отвела руку в сторону, опасаясь нечаянно задуть огонек.
– У меня есть предложение, – объявила Тополян. – Давайте немного изменим правила. Предлагаю отменить вопросы.
– А как же тогда? – не поняла Каркуша. – О чем же мне тогда рассказывать?
– Пусть каждая из вас расскажет то, что еще никогда никому не рассказывала, как это сделала я. – Тополян внимательно всматривалась в лица подруг. – У каждого человека есть какая-нибудь тайна. Я это точно знаю. Помните, в американских фильмах показывают, когда одного героя что-то мучает, другой у него спрашивает: "Хочешь об этом поговорить?" Так вот давайте поговорим об этом.
– Ну давайте, – неуверенно протянула Каркуша. – Только так сразу и не сообразишь… Хотя… Знаете, девочки, у меня есть один такой случай… Вы, наверное, станете надо мной смеяться…
– Не станем, – заверила ее Галя Снегирева. – Выкладывай.
– В общем, давно… в третьем, кажется, классе я украла одну вещь. – Катя густо покраснела и опустила глаза.
– У кого украла? – принялась задавать наводящие вопросы Тополян. – Что за вещь?
– Ужас как стыдно! – Каркуша приложила к горящим щекам ладони. – До сих пор, представляете? Я правда-правда об этом никому не говорила, даже маме… Ой! Нет, не могу… – Она сделала глубокий вдох, затем резко выдохнула воздух и зажмурилась.
– Говори, – подбодрила Катю Тополян. – Мы ведь для того и собрались здесь.
– Дело в том, – Каркуша открыла глаза и уставилась на едва колышущееся пламя свечи, – что человек, у которого я эту вещь украла, сейчас находится здесь… Это…
– Кто? – наступала Тополян.
– Это… – Каркуша подняла взгляд и увидела, что все так и впились в нее глазами. – Это Луиза Геранмае.
– Я? – Лу даже подскочила.
– Да. – Каркуша снова опустила веки и заговорила тихо, почти шепотом: – Помнишь, у тебя была ручка? Такая вся переливающаяся, как радуга, с часиками и золотым ободком? Ты еще говорила, что тебе ее папа в подарок прислал из Эмиратов?
– Это которая на веревочке? – В глазах Лу что-то забрезжило. – Помню, Катька… – возбужденно затараторила она. – Я тогда ужасно переживала, когда эта ручка пропала. Такой ни у кого не было… Блин! Так это что ж, это, значит, ты ее у меня… того, что ли? – Теперь Лу смотрела на Каркушу широко распахнутыми глазами. Она даже рот от изумления прикрыла рукой. – Вот блин… Правда, что ли?
– Правда, – еле слышно произнесла Каркуша и заплакала. – Самое ужасное, Лу, – всхлипнула Катя, – что я ее, эту ручку, на следующий же день потеряла… Вернее, не то чтобы потеряла… Помните, у нас в школе на первом этаже стояла огромная ваза, синяя такая, в ней еще камыши искусственные были. Ну, помните?
– Помним, – ответила за всех Наумлинская.
– Так вот, я ручку Лу в эту вазу спрятала, потому что боялась домой нести. Родители бы увидели, начали бы спрашивать: откуда, где взяла… Ну вот, а на другой день прихожу в школу, в вазу эту первым делом шнырь, а ручки-то и нет. Забрал, наверное, кто-то. Может, уборщица. Я потом целых три дня плакала. Не знаю даже, отчего больше: оттого, что ручка пропала, или оттого, что воровкой себя чувствовала. Мне казалось, что, если бы ручка не пропала, я бы обязательно ее вернула. Ну, не знаю, подбросила бы к тебе в портфель, Лу… Так я думала тогда. То есть я была в этом уверена. Тем более что ты так расстроилась, спрашивала у всех про эту ручку. Ты, наверное, не поверила бы, если б узнала…
– А больше ты ни у кого ничего не тырила? – перебила Тополян. – Помните, месяц назад у Фишкина полтинник пропал?
– Да ты что! – одними губами прошептала Каркуша. – Как ты можешь? Я же… Да я после этого случая никогда в жизни…
– Уж и пошутить нельзя, – засмеялась Тополян, правда никто ее не поддержал.
А Каркуша вытерла слезы тыльной стороной ладони, окинула всех беспокойным, бегающим взглядом и заговорила вдруг горячо и быстро: