* * *
Осень, как ей и свойственно, была сырая и холодная. Природа не манила и не звала, дома у Нила, где безвылазно сидела бабушка, возможности общения были существенно ограничены, поэтому после занятий Нил с Линдой едва ли не каждый день забивались на набережной в троллейбус, из него ныряли в метро и через каких-нибудь полчаса весело отряхивали мокрые куртки у дверей ее комнаты. Наспех перекусывали, чем Бог послал, а потом… Не всегда понятливой Йоко, если та составляла им компанию, Линда шептала пару слов на ухо, и та, демонстративно собрав учебники и конспекты, удалялась в рабочую комнату, прихватив с собой в качестве компенсации пачку Линдиных фирменных сигарет. Они оставались вдвоем.
Она сводила Нила с ума движениями бедер и талии, тончайшим кружевным бельем, заостренными коричневыми сосками - и головокружительной изобретательностью в любовных играх. Некоторые ее идеи поначалу несколько коробили Нила, но он старался не подавать виду. Закрывал глаза и представлял себе, что водит языком совсем не там… а, скажем, нализывает ее изящное, маленькое ушко. Да и, в конце концов, это элементарная справедливость - она-то у него берет… С третьего раза подавлял в себе уже не брезгливость, а смех: все представлял себе, до чего нелепо это должно выглядеть со стороны, и в голову сами собой лезли обрывочные цитаты из народного фольклора. Лучше выпить водки литр… Почему из горжетки лезет мех…
- Кто обучил тебя этим непотребствам, о развратница?! Берегись, ибо твой повелитель узнает все, и тогда - трижды талак и острый меч палача! - закатив глаза вещал он, отдышавшись после очередной экзотики.
Она смеялась в ответ, зная тщету его угроз - ведь после той памятной ночи они вместе застирывали зримые свидетельства ее непорочности.
Но скоро им пришлось перестраивать график. В комнату вселилась третья девушка, считавшаяся доселе "мертвой душой". У коренастой, золотозубой Люды возникли какие-то нелады с родственниками, у которых она проживала, и пришлось переселяться по месту прописки. Линда и Нил, не сговариваясь, определили в ней типичную активистку-провинциалку, осведомительницу деканата, в лучшем случае, потенциальную. Это не своя в доску Йоко, такую не попросишь посидеть в рабочей комнате, пока жених с невестой будут любить друг друга.
Дней десять Нил приходил утром, когда все уходили на занятия. Но это тоже был не вариант - время наступало горячее, до первой в жизни сессии оставался месяц, и совсем уж беспардонно манкировать учебой не следовало. А между тем интимные игры вошли в привычку, и день, прожитый без них, казался Нилу днем, прожитым напрасно. Линда тоже была неспокойна.
- У Ринго земляк до весны уехал, - как-то сказала она. - Комната свободна, и мы могли бы снять ее. Тридцать пять рублей в месяц.
- Нет проблем, у меня кое-что отложено.
- Пусть лежит, где отложено, скоро нам каждая копеечка пригодится, - рассудила Линда. - Первый месяц Ринго сам проплатит, он мой должник, а потом что-нибудь придумаем…
Комната находилась на пятом этаже внушительного дома на Четвертой Советской. Ее вид и убранство оставляли двойственное впечатление бьющей в глаза смесью монументального и векового с зыбким, преходящим, транзитным. Четырехметровые потолки с добротной лепниной, широченное полукруглое окно, стены толщиной в метр без малого, старинный квадратный паркет, вместительные встроенные шкафы и стеллажи, явно сохранившиеся здесь с досоветских времен, кровать и стулья тоже из эпохи, не знавшей стружечной плитки и фанеровки. Но при этом стены оклеены газетами месячной давности, с потолка на голом витом шнуре свисает одинокая лампочка под газетным же импровизированным абажуром, на громадном подоконнике - безнадежно увядшая гвоздика в майонезной банке.
- Обуютим! - хором заверили Нила Линда и Ринго, который, оказывается, снимал в этой квартире вторую комнату.
Третья и вовсе стояла на запоре, хозяева что-то хранили в ней, сами же наведывались редко. Нил их ни разу не видел, так что квартиру можно было смело считать своей.
Уют наводили быстро, весело и малой кровью - сгребли и вынесли мусор, украсили застекленную полку шкафа красивым сервизом, позаимствованным у хозяев, развесили на стене два вымпела каких-то заграничных университетов и большой плакат с Полем Маккартни, на стол за неимением скатерти постелили отстиранную темно-зеленую портьеру. За какие-то полчаса комната преобразилась, и едва за улыбающимся Ринго закрылась дверь, Нил с рычанием повалил Линду на кровать, застеленную теперь новеньким клетчатым пледом…
Теперь он появлялся дома только на час-полтора, забегал после занятий или репетиции, торопливо выхлебывал бабушкин суп, чмокал ее в морщинистую щеку и убегал, ловя спиной ее нерадостный взгляд. Она ничем не попрекала внука, но и без слов ему было понятно, что она не одобряет ни новой подружки Нила, ни его занятий рок-музыкой. Он и сам понимал, что слишком мало времени уделяет учебе, что совсем забросил спорт и серьезную музыку, но это все никуда не денется, а сейчас он живет совсем другими интересами. Все вечера, свободные от "Ниеншанца" - а он прилагал немалые усилия, чтобы таких вечеров было как можно больше, - Нил в эту зиму проводил у Линды и Ринго. Примерно раз в неделю он налаживался оставаться там на ночь и перед такими ночами всякий раз звонил домой и врал, что задерживается на репетиции или у друзей.
- Что ж, ты уже взрослый, поступай, как считаешь нужным, - отвечала обычно бабушка. Нил не сомневался, что она прекрасно знает, у кого он проведет эту ночь.
А с Линдой было хорошо, и не только в постели. Ему нравилось быть с ней рядом, разговаривать. Нравился сам строй ее мысли - конкретный, четкий, иногда парадоксальный в своей категоричности. Он постоянно ловил себя на том, что подхватывает ее интонации, ее словечки. Бессчетных ленинградских бабулек называет "жабульками", маленьких злобных собачонок - "закусками", одежду, особенно хорошую, фирменную - "прикидом". Ее оценки людей отличались однозначностью и нелицеприятностью. Для Линды мир, в принципе, делился на идиотов и сволочей, причем в каждой сволочи она находила изрядную долю идиотизма, а в каждом идиоте - сволочизма. Исключения делались для немногих, и Нилу было тепло и уютно оттого, что в этом избранном кругу нашлось место и для него. И еще Нил не слышал от нее ни одного худого слова в адрес его домашних, хотя и мать, и бабушка принимали ее, мягко говоря, без восторга. И он был благодарен ей за такую деликатность.
У него на Моховой она показывалась нечасто и исключительно по его инициативе. Обычно они забегали после университета, перекусывали на кухне и скоренько уединялись "позаниматься" - подальше от бабушкиных неласковых глаз. Благо, было куда - после смерти бабуленьки бабушкин рояль благополучно перекочевал обратно в ее комнату, туда же переместились и ученики, так что теперь бывшая гостиная оказалась целиком в распоряжении Нила. Их с Линдой занятия сводились, преимущественно к курению, слушанию музыки, невинным ласкам: присутствие бабушки за стенкой отбивало охоту к ласкам более капитальным, тем более что всего в четырех остановках отсюда было их укромное гнездышко, где можно предаваться всему без каких-либо неудобств. Нил с гордостью демонстрировал Линде свою коллекцию пластинок, которые мать во время зарубежных поездок неизменно приобретала для него. Некоторые пластинки, изрядно заезженные и не особенно для него, ценные, они слушали прямо на его старенькой "Ригонде", другими же они только любовались, а музыку с них слушали в магнитофонной записи на приставке "Нота".
- Маг - это не то, - заявила Линда во время очередного визита. - Надо бы тебе аппаратуру поприличней завести, чтобы пласты не пилила и давала полный "хай-фай".
- Надо, - согласился Нил. - Да где ж ее взять?
- Где взять, где взять - купить! - шутливо проворчала Линда и проворно соскочила с его колен. - Славке, это приятель Ринго, он в комиссе на Апрашке работает, вчера сдали новенькую "филипсовскую" плату с усилителем. Электромагнитная головка, две щетки для снятия статика. Всего пятьсот пятьдесят. Славка, конечно, придержит, но недолго, дня два. А хорошие колонки можно потом за сотню прикупить.
- Но у меня нет таких денег, - растерянно сказал Нил. - На книжке четыре сотни, стипендию только со второго семестра дать обещают, а у тебя я все равно не возьму.
- А я тебе и не предлагаю. У умных людей не должно быть финансовых проблем… Слушай, ты мне доверяешь?
- Конечно.
Нил даже покраснел от мысли, что она могла усомниться в его полном доверии.
- Тогда так.
Она решительно подошла к полке с пластинками, принялась снимать их и раскладывать на две кучки на столе.
- Ты что делаешь? - озадаченно спросил Нил.
- Помолчи! - неожиданно резко отозвалась Линда. - Я же говорю, все классно будет. Через два дня получишь свои диски и кое-что в придачу. Мешочек есть?
Нил принес с кухни плотный полиэтиленовый пакет и с тоской глядел, как она запихивает в него самые лучшие его пластинки. "Битлз", Сантану, "Роллинг Стоунз", Эмерсона, Эрика Бёрдена…
Он молча проводил ее до дома на Четвертой Советской, у дверей молча достал из спортивной сумки драгоценный пакет и вручил ей, молча кивнул и отвернулся. Подниматься к ней он не стал, ушел, не попрощавшись, и всю ночь ворочался без сна, предаваясь тяжелым, нехорошим мыслям. На другой день он искал ее на факультете, но она не появилась. И через день тоже…
Он пришел домой чернее тучи и, не разуваясь, бухнулся на диван. Потом встал, остервенело зарылся в жалкие остатки своей коллекции, извлек почему-то забракованный Линдой "Soft Parade", самый мрачный альбом группы "Дорз", и без того не отличающейся веселостью, небрежно вытащил, хватаясь пальцами прямо за черную блестящую поверхность диска, с маху водрузил на "Ригонду" и, не глядя, припечатал пластинку гнилым советским тонармом с видавшей виды корундовой иглой. В динамике раздался омерзительный скрежет. Не один уважающий себя меломан не поступает так даже с дубовыми дисками фирмы "Мелодия", но Нилу было плевать. Все равно коллекции конец. По Линдиной классификации он, разумеется, идиот, окончательный и бесповоротный. Да и по любой другой тоже… То есть, он, конечно же, любит Линду, без колебаний отдаст за нее жизнь… Но пластинки…
Инфернальный смех Джима Моррисона стучал в голове издевательским эхом…
Прохладная рука легла ему на лоб, и звонкий веселый голос ехидно осведомился:
- Лежишь?
Он встрепенулся, протер глаза, не вполне им веря.
- Поднимайся быстренько! - скомандовала Линда.
- Поехали!
- Куда?
- Хорошенький вопрос! Сначала в твою сберкассу, потом на Апрашку. Славка ждать не будет.
- То есть, ты?..
Она победно вытянула вперед обе руки. В одной он увидел пакет со своими пластинками, в другой - несколько крупных купюр.
* * *
- Наше государство - полные идиоты! - убежденно заявила Линда, поставив на стол пустую рюмку. - Платят пенсии всяким ископаемым, рептилиям, которые не живут уже, а только небо коптят. Вот я бы давала пенсию как раз молодым, нам же еще жить охота, того охота, сего охота… Но от них, козлов, дождешься, как же, они дадут!
- Потом догонят и еще дадут! - подхватила Катя, подружка Ринго, крупная немногословная брюнетка, и заржала своим неподражаемым "ослиным" смехом, от которого Нила в очередной раз передернуло.
- Но если платить пенсию молодым, на стариков не останется, - попробовал возразить он.
- Ну и пусть, кому оно нужно, это старичье?! - хмыкнула Линда.
- Сама ведь когда-нибудь состаришься.
- Во-первых, это будет еще не скоро, если вообще будет, а во-вторых, я уж как-нибудь сумею подкопить на безбедную старость - и твою, кстати, тоже.
- Мерси. Однако не все же такие умные.
- Неумных пусть дети содержат, в наказание. А государство, чем пенсии платить, лучше бы открыло в каждом городе центры эвтаназии.
- Какие центры? - не понял Нил.
- Эвтаназии. Безболезненного умерщвления. Ну, как больных и старых животных усыпляют.
- Током, что ли?
- Не обязательно. Лучше химию какую-нибудь. Наркотик с ядом. Глотнет старичок - и отчалит под ласковым кайфом, тихий и счастливый. А если перед этим еще организовать бедолагам недельку-другую райской жизни, уверяю тебя, отбоя бы от желающих не было.
- Ага, а жилплощадь и сбережения отдать молодым, - мечтательно проговорила Катя.
Нил рассмеялся, похоже, он принял эти слова за шутку.
- А вы, тетки, не только жестокие садистки, но и халявщицы бессовестные!
- Зато нежные и обаятельные! - улыбнулась в ответ Катя.
Они сидели в Линдиной комнате, обмывая удачную покупку. Сам агрегат, опробованный и всецело одобренный, стоял в углу - Нил не решился привезти его домой, а то пришлось бы объяснять бабушке, на какие шиши куплено. Ринго с девушками угощались армянским коньяком и сухим винишком, для Нила были закуплены роскошные фрукты: персики, прозрачные сочные груши, грозди крупного янтарного винограда.
- А что делать? - Линда развела руки. - Если уж государству плевать на наши потребности, приходится самим заниматься их удовлетворением. И главное, многого-то не надо. Зима вот надвигается… Мне Славка сапожки австрийские отложил - закачаешься! А на Горьковской шубка висит как раз под эти сапожки. - Она посмотрела на Нила, Нил тоже посмотрел на нее, но ничего не сказал. - Ладно, лично я хочу кофе. Кать, пойдем заварим…
Девушки вышли, а Нил потянулся за очередным персиком.
- Ты извини, старик, только не очень красиво получается, - неожиданно сказал доселе молчавший Ринго. Нил удивленно и обиженно поднял брови. - Девочка помогла тебе, теперь ты ей помоги.
- Да я бы с радостью, только что я могу? У меня денег вообще не осталось.
- У тебя пластинки остались.
- Ну, остались…
- Так ссуди ей опять на пару дней, повторим операцию - и всего делов.
- Конечно. Только, слушай, я ведь так и не понял, как это она…
- А тебе ничего понимать не надо. Ты дай, а мы вернем с процентом.
- Может, все-таки, объяснишь?
- Объяснять ничего не буду. Если хочешь, можешь все сам увидеть.
IX
(Ленинград, 1973)
- Ну, выбрали что-нибудь? - нелюбезно спросила продавщица сувенирного отдела.
Ее раздражение было нетрудно понять: посетители Гостиного двора проходило мимо этого хилого отдельчика, немногие останавливались на несколько секунд и, окинув беглым взглядом выставленный товар - топорных мишек с перекошенными физиономиями, горбатые шкатулки, вырубленные из полена в артели безруких инвалидов, красные флажки с бахромой и великое множество изображений одного и того же плешивого, раскосого гражданина с жиденькой бородкой, исполненных на бумаге, ткани, металле, пластмассе и стекле, - отворачивались и шли дальше. Иногда безмятежный покой продавщицы нарушали растрепанные, запыхавшиеся тетки с длинными списками в руках. Сверяясь со списками, тетки брали сразу по несколько десятков вымпелов, жестяных значков, медалек, а иногда и мишек со шкатулками, тщательно отсчитывали мятые купюры и непременно требовали товарные чеки. Это было продавщице близко и понятно: профсоюзные активистки, готовятся к какому-нибудь торжественному мероприятию или же спешно расходуют подотчетные средства в последние дни отчетного периода. Люди при деле, да и покупатели основательные. Эта же парочка юных оболтусов крутится возле прилавка уже минут десять, глазеет непонятно на что, покупать ничего явно не собирается, только держит несчастную женщину в напряжении…
Парень мотнул головой, положил на место бронзовую медаль с изображением ракеты и словами "Ленин жив вечно!" и начал отходить. Но девка, оказавшаяся намного наглее, удержала спутника и заявила продавщице:
- Еще нет. Покажите вон ту ложку. Продавщица в сердцах хлопнула о прилавок длинную деревянную ложку с облупившейся краской, а парень неожиданно схватил девку за рукав и, показывая за окно, взволнованно зашептал:
- Ой, Линда, смотри, это же Стефанюк!
- Тиш-ше, - зашипела она и оттащила его в сторонку. - Стой так! - тихо сказала она, встав между Нилом и застекленным выходом на галерею. - Обними меня и смотри поверх моей головы. Ты будешь его видеть, а он тебя нет… Ну, что там?
- Стоит, мается. В ногах сумка… Какой-то типчик рядом крутится. Так, подошел. Стефанюк достает диски… Слушай, это ж не мои диски!
- Естественно, не твои. Что я, по-твоему, полная дура?
- Но я думал… Ой, смотри, никак Катя?!
- Правильно. Явление второе. Все идет по плану. Рассказывай, что она?
- Подходит к Стефанюку, осматривается. В руках пакет. Что-то говорит, он кивает. Она раскрывает пакет… Ага, вот и мои пластинки!
- Дальше! - Стефанюк рассматривает… Трясет их, гад, нюхает даже. Слушай, зачем он их нюхает?
- Потом расскажу. Что сейчас?
- Два отложил, взял третий. Что-то спрашивает, она, похоже, не соглашается.
- Торгуются. Все верно. Теперь?
- Кладет в сумку. Деньги достал, пересчитывает. Озирается…. Ох, атас!
- Что такое?
- Дружинники. Или менты переодетые. Здоровые, гады. Хватают его, руки выворачивают. В сумку лезут! Господи!..
- Спокойней, Баренцев!
- Но они же… Это же мое!..
- Да успокойся ты, дурила! Сколько прихватчиков?
- Д-двое… Один - совсем шкаф. Второй тоже не слабый!
- Этот второй - он в серой кепке с завязками на макушке?
- Да. Лица не вижу, спиной стоит… А что?
- А то, что все хорошо! Идем отсюда.
- Как это - идем?
- Ногами. Потом на троллейбусе.
- И куда?
- К нам, естественно. Бабки подбивать. Если точнее - делить… Ну, что дрожишь, маленький мой? Она поцеловала Нила в щеку и потащила к лестнице.
Дверь им открыл Ринго, чем, похоже, очень удивил Линду.
- Ты уже здесь?! Как успел?
- Элементарно. "Волга", она побыстрей троллейбуса будет. И на остановке загорать не требуется. Теперь черед удивляться настал Нилу.
- Так и ты там был?
- А как же! Кто, по-твоему, задерживал злостных спекулянтов импортными товарами?
- Но один-то мент был здоровый, как слон, а второй - в кепке и вроде без усов.
Ринго самодовольно усмехнулся и потянул за черный висячий ус. Усы отклеились.
- Сбрил! - ахнул Нил.
- Искусство требует жертв. А уж если искусство еще и навар дает…
Нил кивнул, а Линда сразу посерьезнела и спросила:
- Сколько взяли?
- Триста наличными и кое-что натурой, - столь же серьезно ответил Ринго.
Деловитая обыденность этого диалога подействовала на Нила, как ушат ледяной воды. Истерическая эйфория, в которой он пребывал в течение всего дня, моментально улеглась, и ему вдруг открылась неприглядная реальность сегодняшнего приключения. Мошенничество! Он стал соучастником мошенничества! Они обманом отняли у Стефанюка деньги и вещи, а теперь пришли делить награбленное.
"Но ты здесь не при чем. Ты же ничего не делал… А вдруг он тебя узнал? Или Линду?.. Но какова Линда! Во что меня втянула!"