Нила Васильевича Тимка узнал, конечно, раньше того дня, когда он Героя получил. Он и в совхозе у них часто бывал, и в машине они как-то ехали в областной центр на слет. Матери не с кем было оставлять Тимку, и приходилось всюду брать его с собой. Вот и ехали они тогда вместе с Нилом Васильевичем на "козле" в город и потом - обратно. А в городе, пока мать на слете была, Тимка в гостинице сидел, а потом - в скверике. Читал книжку и смотрел на улицу.
В прошлом году Нил Васильевич в школе у них был, на приеме в пионеры.
Тимку тоже тогда принимали. Нил Васильевич повязал ему галстук и сказал:
- В мамку идешь! Хорошо! Поздравляю!
В школу он, наверное, потому приезжал, что раньше, когда-то очень давно ("до войны", как мамка говорит), был учителем в их деревне. А потом его секретарем в Ельницах выбрали. И партизанил он, когда немцы были близко. А теперь-то уж, тоже давно, Нил Васильевич в районе работает.
И еще такое Тимка слышал. В районе большой неурожай с кукурузой вышел. И вот за это Нила Васильевича вдруг уволили из райкома и отправили учиться. Будто он виноват, что у них кукуруза сроду не росла.
Теперь Тимка знает, что ученье - не самая сладкая вещь. Вот и Нилу Васильевичу попало с этим ученьем!
Но только не дали Нила Васильевича в обиду: все люди в районе рассердились и стали письма писать - и в область, и даже в Москву. Подайте нам, мол, назад Нила Васильевича. Ни с кем другим работать не хотим! Целый год, говорят, писали. И добились наконец! Вернули Нила Васильевича в район и секретарем выбрали. Самым первым! Это потому, что все очень любят его и уважают.
А первый папка, говорят, с Нилом Васильевичем в одной стрелковой команде на соревнованиях выступал. И будто стрелял он не хуже Нила Васильевича, а лучше. Нил Васильевич еще в детстве очки носил, был близоруким. А папка хорошо видел.
О втором папке и говорить нечего. Они тоже много лет встречались. И на похоронах Нил Васильевич был. Только на поминки не остался: вызвали его куда-то…
Вот почему Тимка не удивился, когда мать собралась в район, к Нилу Васильевичу. И Архимед - Николай Иванович - вчера ей советовал. А если б и не советовал, она бы все равно поехала.
Тимка попросил:
- А меня возьмешь?
- Зачем, Тимок?
- Просто так, - сказал Тимка. - Неохота дома одному оставаться после школы…
Вчера, когда ушел Николай Иванович, мать все рассказала Тимке про письмо. Про то, что пришло оно из-за границы, из немецкого города Франкфурта-на-Майне, где есть недобитые фашисты, и про то, что написал его будто первый папка и что все это не может быть на самом деле. И еще мать добавила:
- А насчет Чехословакии верно ты, Тимок, сказал. Узнать бы все да и съездить туда, своими глазами посмотреть, где похоронен папка…
Как только кончились уроки, Тимка заторопился домой. Бросил портфель - и на парники к матери.
…Скоро они уже подъезжали к зданию райкома.
В коридоре на втором этаже мать встретила какого-то знакомого и от него узнала, что Нила Васильевича сегодня не будет.
- Приболел он что-то, доктора в постель загнали. Но вы обязательно домой к нему отправляйтесь. Сам звонил, наказал: "Февралева приедет, пусть домой ко мне приходит!"
- Неловко как-то, - заколебалась мать. - Болен человек, а я…
- Да какие же здесь неудобства! Наказал, так идите!
- Пойдем, - сказал Тимка.
И они пошли. Встретила их Нина - единственная дочь Нила Васильевича.
Тимка знает ее давно: Нина работает в районной газете и живет вместе с отцом.
- Я сейчас чайку горячего организую. Мама на работе.
Своего жилья Нил Васильевич не имел с той поры, как уехал из Ельниц. Снимал комнаты у старухи Мелентьевой в домике на тихой улице. Хозяйка, говаривали, сильно просчиталась с квартирантом.
Сначала, когда он пришел, цену заломила высокую, а потом узнала, что секретарь, так чуть у нее рассудок не помутился. Уж сколько лет прошло, а и сейчас кается перед Нилом Васильевичем, цену снижает, а тот не соглашается. "Как платил, - говорит, - так и буду платить".
Мать долго извинялась, что пришла к больному, да еще домой. От смущения опять напомнила Нилу Васильевичу про квартиру:
- Уж пора бы своим углом обзавестись. Не век же так, в квартирантах!
- От нее зависит, - сказал Нил Васильевич, кивнув в сторону дочери. - Сколько лет говорю: замуж пора. Вышла бы на сторону, глядишь, с квартирой муж попадется. Тогда и нас приютите, в уголок какой! А-а?! И еще от Людмилы моей. Занятой народ! Все им некогда… Ну, шучу, шучу!.. А то, что с сыном пришла, хорошо. Вот мы его сейчас конфетами будем угощать. Любишь?
- Что, конфеты? - спросил Тимка.
- Что ж еще! Конечно, конфеты! - сказал Нил Васильевич.
- Конфеты люблю, - признался Тимка.
- Шутишь все! - сказала Нина, заваривая чай. - Вы ему, Мария Матвеевна, подсказали бы насчет печени его. Не хочет лечиться, и вот - приступ за приступом. Вчера опять. Мы уж с мамой говорим, говорим ему… А он хоть бы что! А то еще и рюмку выпивает…
- Я с соседкой поговорю, - пообещала Мария Матвеевна. - Она какие-то травы готовит для печени. Очень, говорят, помогают.
- Знаю я ваши травы-отравы, - посмеялся Нил Васильевич. - Ничего, и так обойдется. А печенка у нашего брата - у кого она не болит!
- Да уж Советская власть всем хороша, - сказала Мария Матвеевна. - Всем волю, жизнь дала, а на вашего брата, партийных работников, столько взвалила, что до революции небось и не снилось никому. Чего только с вас не спрашивают! Самые несчастные-разнесчастные вы люди, как посмотрю!
- Счастливые! Самые счастливые! - сказал Нил Васильевич.
Вот и пойми их разговор!
Тимка сидел на кухне рядом с матерью и смотрел по сторонам.
В этой комнате он уже был однажды, когда они с матерью заезжали за Нилом Васильевичем, чтобы ехать в город. Как и в прошлый раз, в комнате было все просто. Стол, кровать железная, шкаф. И еще полка с книжками: одинаковыми, толстыми - красными, серыми и синими. На окне стояли хозяйкины цветы - герани, алоэ, фикусы. Горшки в бумагу обернуты. Бумага выгорела - желтая стала и с рыжими, ржавыми пятнами.
Нина поставила к отцовской кровати табуретку с тремя стаканами и вазочкой конфет:
- Согревайтесь, а я на рынок сбегаю да в аптеку.
- Ну, а теперь давай-ка письмо! - сказал Нил Васильевич, как только дочь вышла в сени. - Ведь с письмом пришла, верно? Я еще позавчера слышал. Потому и наказал в райкоме, чтоб тебя ко мне препроводили. Ну, что там? Кстати, при нем-то как? - спросил он, кивнув на Тимку. - Знает он?
- Знает, - сказала Мария Матвеевна. - И в школе знают. Дразнят уже.
- Тем паче пора… - сказал Нил Васильевич.
Мать протянула Нилу Васильевичу конверт:
- Вот… Не знаю, что и думать. Извелась совсем… И совестно…
Нил Васильевич, так и не притронувшись к чаю, стал читать письмо. Пока читал, желтоватое лицо его было серьезно, и, как заметил Тимка, он вроде бы и не удивился. Словно читал вовсе не это письмо, а какую-то обычную бумагу.
Прочитав письмо, Нил Васильевич положил его на одеяло и еще раз взял конверт. Посмотрел с лица и оборота.
- Значит, "Февралев И. К."! - сказал он наконец, взяв стакан. - От Ивана! Ну и что ж, поверила ты?
- Прямо и не ведаю, верить или нет, - призналась мать. - Сам понимаешь, когда такое…
- Значит, поверила, Матвеевна! Поверила! Не Ивану, а письму этому! - произнес Нил Васильевич с явным огорчением. - Это самое плохое, что поверила… Ведь времена не те, чтобы такому сегодня верить.
- Да я…
- Что там "я"! Ведь по глазам вижу: поверила…
- А мне говорила - не веришь, - вставил Тимка.
Нил Васильевич помешал чай, сказал:
- Пейте-ка, пейте, а то остынет. - И вдруг заговорил громко, почти рассерженно: - Ведь фальшивка же это, подлость! Чистейшей воды фальшивка! Простым глазом видно! Как же поверить в такое? Ну, смотри! - Он отставил стакан и вновь взял письмо. - Давай проанализируем эту писулю по строчкам.
- Я не поверила совсем, - вставила мать. - Все думала: не мог он такое написать…
- Ладно, ладно, - продолжал Нил Васильевич. - Вот давай-ка лучше читать. Смотри: "Здравствуй, дорогая бывшая жена Мария…" Начнем с этого. Звал он тебя когда-нибудь так - Марией? Писал с фронта - "дорогая жена"?
- Нет, - ответила мать. - Он Машуткой звал. И с фронта писал "дорогая моя Машутка"…
- Вот и я помню, что никогда не звал! - подтвердил Нил Васильевич. - Бывало, задержимся с ним где - на стрельбище или на комсомольском собрании, - он твердит: "Пойду домой скорей. А то там Машутка волнуется…" Это ведь я тогда непутевый, холостой был… А дальше слушай: "Представляю, как удивишься ты" и так далее. Да вот: "…получила в свое время официальное уведомление о моей смерти". Что это? Разве это Ивана слова? Это бюрократ какой-то из казенного департамента мог бы так написать: "официальное уведомление"! Ни один русский человек так бы не сказал. А как говорили? "Похоронную получила". Ведь так?
- И сейчас так говорят, - подтвердила мать.
- Верно, и сейчас, - продолжал Нил Васильевич. - Слово-то это - "похоронная" - все знали: и старые, и малые. Теперь дальше пойдем. Смотри-ка, что здесь: "От людей, бывавших в России, я узнал, что ты жива и находишься в прежнем месте, в нашей деревне, и будто бы даже стала партийной". И дальше: "Ведь ты - простая деревенская женщина и никогда не рвалась к политике…" Это бывший-то комсомолец своей жене, бывшей комсомолке, пишет! Чепуха какая! Слова-то все не наши: "От людей, бывавших в России…", "будто бы даже стала партийной"!
Тимка не очень понимал Нила Васильевича, но чувствовал: Нил Васильевич сердится и в письмо не верит.
"Значит, не папка написал его, - думал Тимка. - А кто же тогда? Что не папка - точно. Не мог он так писать. А кто же все-таки? И почему от папкиного имени? И в деревне удивляются…"
- И ведь про Петю ни слова не пишет, - вставила Мария Матвеевна. - Сын ведь…
Нил Васильевич будто и не расслышал ее.
- Дальше пойдем, - сказал он. - Вот здесь: "Ну, а ты чего добилась со своей партийностью?" Что скажешь, Ивана это слова? Человек комсомольцем был, и притом - передовым комсомольцем. Жена у него - передовая комсомолка. Помнишь, как на собраниях выступали? Как агитаторами были? Как материалы Восемнадцатого съезда изучали? Что это - не партийность была?.. А дальше: "Я живу очень хорошо. Зарплата, как говорят у вас в России…" "У вас в России"! Да так эмигрант с сорокалетним стажем не скажет: "У вас в России"! Пусть они Россию давно не видел, и на коммунистов зол, и все же Россия для него - Россия. Сколько их таких в Россию после войны вернулось. Хоть умереть на своей земле и то за благо сочли. А здесь фальшиво насквозь! Белые нитки так и выпирают!..
Тимка слушал эти слова, и ему почему-то было так стыдно, будто он сам совершил непростительную глупость.
"А Махотин? Послушал бы он, - думал Тимка. - А я еще на кладбище ходил. Вот дурак!"
- И вот теперь самое главное, - говорил Нил Васильевич. - "За сим остаюсь к тебе с большим приветом…" Очень хорошо! И по имени-отчеству даже, чтоб ты, жена его, значит, не забыла! Да? Это знаешь как называется - камуфляж! Вроде бы подделка под русскую манеру. Но камуфляж - это всегда камуфляж, не более! Подделка! И опять же грубая, потому что смысл письма раскрывается ниже, вот здесь. "Передавай поклон всем нашим деревенским мужикам и бабам и прочти им мое письмо". Вот именно: "Прочти мое письмо". Авось дураки поверят, что на их Западе жизнь сладкая, малиновая, дома и машины грошовые, а нам вроде и есть нечего, кроме этой самой "большевистской пропаганды"… Хитрый, надо сказать, замысел! Допустим, и не пойдешь ты, Матвеевна, с этим письмом по деревне, не станешь его читать, как в нем сказано, всем "мужикам и бабам". Тогда вторая задача у письма есть: тебя скомпрометировать. Вот, мол, человек партийный, на виду, передовой, а муж-то у нее - противник коммунизма. Глядишь, и перестанут этого человека уважать, испугаются. Хитро?
- Хитро, - согласилась мать. - Только вот я чего понять не могу: на кой же лях я, русская баба, им сдалась, чтоб на мне политику ихнюю строить?
- А на ком же, как не на тебе, русской бабе, земля наша стоит! И не на таких ли, как ты? Ведь это иным не только хлеба недодали, а колбасы, так они уже на рожон лезут, отменяй им существующую власть. Так-то, Матвеевна! И подожди, еще одно, - сказал Нил Васильевич. - Это, так сказать, уже из области криминалистики. Что здесь в конце письма этого написано, задумывалась: "незнакомый почерк", "правую руку повредил", "пишу левой"? Ложь! Письмо как раз правой рукой написано. Взгляни, Матвеевна, на наклон букв. Видишь? Наклон вправо. А левши, как известно, испокон веков пишут с наклоном влево. Вот и выходит, что это - просто оправдание чужой руки.
- Ведь и верно, - согласилась Мария Матвеевна. - И как ты, Нил Василич, все ловко объяснил?.. А я, дура…
- Как не совестно тебе, Матвеевна! А уж если хочешь знать, выскажу: вечно мы такие, русские, дураки. Себя кормим, полмира кормим, а все прикидываемся дурачками-чудачками: мол, политика не для нашего ума-разума и высокие материи тоже… А высокие-то материи трудом человека создаются. Иные нашими плодами пользуются и все русских долбают. Мол, и такие они, и сякие. А посмотри!..
- Что верно, то верно, - будто обрадовалась мать. - У меня вон Тимок включит там эти всякие порой Би-Би-Си и "Свободы", так ум за разум заходит, что они о нас говорят…
- И этот разговор, Матвеевна, прямое отношение к тебе имеет, - сказал Нил Васильевич. - Вот письмо это. Объяснить-то я объяснил тебе, как, конечно, мог, да ведь ты сама не разобрала. Как могла не разобрать, как поверить могла, что в письме этом сказано? Пусть хоть на минуту, а поверила? Ты - человек уважаемый, в газетах о тебе пишут, люди на тебя равняются, в Кремле на пленуме о тебе говорили: "Пример, мол, брать надо с Марии Февралевой…" Вот она, будь неладна, русская душа!..
- И верно, опростоволосилась я, Нил Василич, - призналась мать. - Самой теперь совестно… Одного никак понять не могу, уж не обессудь. Кто же это письмо мог сочинить? Как он знает про Ваню, про все?..
- Так это проще простого, - сказал Нил Васильевич. - Я неделю назад точь-в-точь такое письмо в обкоме читал. Наш работник КГБ привез. В Старицкий район было прислано, бригадиру их лучшему, у которой муж в Венгрии погиб. Тоже из Западной Германии, только не из Франкфурта…
- Откуда же они про меня-то узнали?
- А вспомни-ка, Матвеевна, сколько за эти годы делегаций всяких и туристов у нас побывало. Что ты думаешь, среди них не встречаются люди с нечистой совестью? И не сердись на меня, Матвеевна, но прямо скажу, честно. Не письмо меня это огорчило, а то, что ты в Иване усомниться могла. Жили вместе, одной верой исповедованы были, сил не жалели во имя этой нашей веры. Значит, коли уж так, до конца верить в человека надо. И после его конца!
"Верно как говорит, - думал Тимка. - Верить надо… И Николай Иванович верил".
- Вспомни-ка, Матвеевна, как со мною было, - сказал Нил Васильевич матери. - Ведь когда сняли меня, худо мне было, правда? А потому прежде всего худо, что подумал я: "Неужто верить мне перестали?" Да зря подумал. Люди верили. И добились правды! А хорош бы я сегодня был, если бы усомнились во мне…
- Мы тебе всегда верили, - подтвердила мать.
- Мне что! Не только мне надо верить! Всем верить. Живым - верить, а мертвых - помнить. За нас с тобой они голову сложили, самое дорогое отдали. А мы, чего греха таить, не всегда хорошо помним их. Вон у нас по району сколько забытых могил разбросано. А кто в том виноват? Не мы разве с тобой?.. Ну, а тебе… Признаюсь, черкнул я уже письмо в Чехословакию. Попросил, чтоб могилу Ивана нашли… Надо это и тебе, и ему, и всем нам надо!..
18
…А если говорить проще, то человек это такой, что его не только в братскую страну, а и в любую Америку послать можно… Не подведет…
Из характеристики на Марию Матвеевну Февралеву, выданной для поездки за границу.
19
Кажется, еще недавно люди ожидали хорошей зимы да обильного снега, а вот уж и зима позади, и весна идет навстречу скорому лету. Запоздалые январские и февральские снега сделали свое дело: укрыли землю от таких же запоздалых морозов и спасли озимые. Теперь зимы нет и в помине, а в полях вокруг Ельниц и других совхозных деревень поднимаются и озимые и яровые. И не весна, и даже не лето, а скорей уже урожайная осень царит в парниках и теплицах Марии Матвеевны. Там, что ни неделя, снимают щедрый урожай.
В праздничные майские дни зазеленели деревья в садах и рощицах, пробилась свежая поросль на лугах и полянах.
Вернулись в родные места заморские путешественники - грачи и скворцы. Навидались вдоволь разных земель и стран, полетали по просторам чужих небес и опять осели на земле своих предков, чтобы плодить новые пернатые семейства.
Держались они шумно, возбужденно и вместе с тем деловито и просто, без всякого хвастовства и зазнайства, принесенного из дальних странствий.
Даже воробьи, которых никак не обвинишь в непостоянстве к насиженным местам, шумели, радовались, кувыркались в лужах, в пыли, в майском воздухе, хотя и не видали никаких заграниц и наверняка никогда не мечтали о них.
Тимка, как любой ельницкий воробей, не мечтал раньше ни о каких заграницах и, больше того, имел о них самое отдаленное представление. Да и какие заграницы, когда ты не выезжал дальше своего областного центра и не был даже в Москве, где, как известно, побывать каждому хочется!
И вот:
- Собирайся-ка, Тимок, в дорогу, и знаешь какую дальнюю - в Чехословакию!
Тимка тысячи раз слышал о ней - о Чехословакии. И тысячи раз думал о ней. И все же он знал, что Чехословакия - это заграница. Может ли придуматься такое? Может!
Тимка знал, что такое случится. Догадывался потому, что мечтал. Знал, потому что мечтал. И Нил Васильевич им с мамкой говорил: "Езжайте - и все тут!" И еще добавлял: "Что ты, Матвеевна, смущаешься: к мужу на могилу едешь…"
Так чего там! Теперь действительно кажется, что всю жизнь только и грезил этой поездкой, ждал ее многие годы и месяцы, и теперь боишься думать, как бы она не сорвалась.
- На самом деле? Не понарошку?
- Не понарошку! Я уже с Петей созвонилась. Его командир части отпустил. Будет нас ждать в Москве, чтобы поспешить самолетом…
- Значит, и в Москве мы будем?
- И в Москве, Тимок! И в Москве!
- Вот это да!..
В эти майские дни последние уроки прошли так, будто они только и посвящались предстоящей их поездке. Даже перевод в пятый класс остался будто незамеченным. Зато в классе воцарился прочный радужный мир и завидное взаимопонимание, позволившее Тимке не только в меру поиздеваться над Лешкой Махотиным, а и принимать его - вместе с другими, конечно! - полезные советы и наставления:
- Адреса не забудь списать тамошних пионеров!
- Обязательно!
- И про нас-то, про нас расскажи им!
- Обязательно!
- Смотри записывай все, чтоб рассказать потом!
- Обязательно!
- Значки возьми с собой, марки и галстуки. Говорят, в Москве хорошие есть! Вроде подарков им от нас!
- Обязательно!
Советы давали все: одноклассники и старшеклассники, учителя и вожатые, сторожиха тетя Пелагея и ее дочь Настя, рабочие совхоза и деревенские старушки, продавщицы магазина и киномеханик клуба.