Под прикрытием темноты Елка перешла Нару в стороне от города. До рассвета, как и было сказано, просидела в Елагином овраге. Потом пошла по улицам, знакомым по давним воспоминаниям и незнакомым, разбитым, сожженным, усеянным кирпичом и стеклом, горелыми досками и вышибленными рамами. Пошла по больным улицам больного города. Он не дымил трубами своей текстильной фабрики, не пестрел яркими красками базара, не манил витринами магазинов - все это было тогда, в детстве…
На стенах сохранившихся домов и на столбах висели объявления. Белая бумага. Немецкие слова, затем русские. И на обороте сначала русские, потом немецкие:
"Всем жителям города предписывается в течение восьми часов зарегистрироваться…"
"24 октября за пособничество партизанам расстреляны: Иванов Николай, Стрехов Петр, Васильковская Мария, Щебетков Семен. Немецкое командование предупреждает, что и впредь все, кто оказывает содействие партизанам…"
"Германское командование извещает население, что в городе вводится комендантский час с 8 часов вечера до 8 часов утра. Все, кто появится на улицах в указанное время, будут без предупреждения…"
Елку никто не останавливал. Такие же, как она, люди нет-нет да и мелькали на улицах. И ребята. Кто с ведром, кто с охапкой щепок, кто просто так.
Немцы покрикивали:
- Лос, лос, шнель дурх!
Иногда грозились автоматами.
Их было много. Всякие. Чаще хилые, с поднятыми воротниками шинелей и надвинутыми на уши пилотками. В огромных эрзац-валенках и ботинках. Холодно, что ли?
Они как раз и были нужны Елке. Вот здесь, на центральной улице. И у Дома Советов, где особенно много офицеров. И вот в этом двухэтажном доме, где остались буквы от вывески - "…дмаг". И еще - машины. Броневые с крестами и штабные. А на площади - замаскированные сеном орудия…
Елка шла и запоминала. Запоминала и шла дальше. Одна улица, другая, третья, четвертая, пятая…
И опять немецкое:
- Гей вег, руссише швайн!
Она ускоряла шаг.
Еще улица. Еще. И вновь центральная улица, где находится штаб немецкой дивизии. Теперь, кажется, все…
А на следующий день, когда Елка уже была в своих Сережках, случилось неожиданное. Среди бела дня танк "КВ" под командой лейтенанта Хетагурова ворвался в занятый немцами Наро-Фоминск. Час и сорок минут носился он по улицам города, уничтожая орудия и пулеметные гнезда, штабы и вражескую живую силу.
Об "огненном рейде" лейтенанта Хетагурова писали газеты, говорило радио.
За "огненный рейд" советского лейтенанта командир 258-й немецкой пехотной дивизии удостоился выговора от высшего начальства…
Снег все шел и шел. Крупными мокрыми хлопьями. Шел так густо, что не успевал таять, хотя на дворе нулевая температура. На земле проглядывала совсем еще свежая травка. Зеленая, как весной. Лысинами лежала земля под елями и соснами.
Несколько дней назад, когда не было столько снега, казалось, трава давным-давно пожухла. И никто не удивлялся. Как-никак осень, ноябрь.
А тут пошел снег, лег неровными островками на лесных полянах, на пашнях, на косогорах, на деревенской улице, и оказалось, нет, не пожухла трава. Наоборот, словно пуще зазеленела. И еще зеленей стала хвоя елей, и в ложбинках, подмывая снег, побежали ручьи, оголяя по-весеннему свежую, парную землю с какими-то росточками и лепестками и совсем еще живыми еловыми ветками, сбитыми войной.
По лесам била немецкая артиллерия. При каждом выстреле и взрыве метались по лесу перепуганные птицы. Они почему-то никак не хотели покинуть знакомые места. И каждое дерево, будь то ель или береза, сосна или дуб, осина или клен, бузина или куст шиповника, вздрагивало почти по-человечески - испуганно и с надеждой. С надеждой, если не было прямого попадания или слишком крупных осколков. Даже упрямые дубки, и в эту уже почти зимнюю пору никак не желавшие сбрасывать с себя сухую листву, вздрагивали…
Им, деревьям, живым деревьям, доставалось сейчас ничуть не меньше, чем людям. И если люди живут для людей, то и они, деревья, для них же! Для людей! И для земли, которая вечна! Как люди…
Елка рада была наступлению зимы. У нее особые на то причины.
Река Нара. Речка Нара. Речушка Нара. Она стала сейчас ее жизнью, ее судьбой. Нара должна наконец замерзнуть. Должна! Переходить ее вброд хуже, чем переходить по льду. Вода в Наре все равно ледяная, хотя и нет льда. А если действительно заболеешь и свалишься? Кто тогда будет ходить через Нару?
И еще эта водка. Та самая, которая пока спасает Елку. После каждого перехода Нары она с трудом опрокидывает полстакана. Это противно, хотя и нужно. Но запах! Запах! Даже когда ее, полузамерзшую, мокрую, дрожащую, растирали водкой после возвращения из Наро-Фоминска, она еле выдержала…
Скорей бы лед на Наре! Скорей бы!..
…Снег завалил их землянку в Сережках. И избу с выбитыми окнами, с полуразбитой крышей, со срезанными миной сенями. Но в избе все равно никто не жил сейчас. А землянку надо было откапывать. Два дня Елка была дома. Два дня она занималась этим, ибо снегопад не прекращался.
Заиндевели елки и сосны возле палисадника. Запорошило снегом стволы берез и осин. Снег продолжал идти, а с деревьев капало, как в весеннюю пору. То ли снег был действительно мокрый, то ли деревья с лета сохранили тепло и снег не задерживался на их ветвях. Капель, настоящая капель…
Вместе со снегом в последние дни на Сережки все чаще опускались немецкие листовки. Зеленые, белые, розовые, голубые. "Русские солдаты-герои! Войне пришел конец! Москва пала! Сдавайтесь, чтобы сохранить себе жизнь! Эта листовка служит пропуском!..", "Солдаты Красной Армии! Не верьте политкомиссарам! Судьба Москвы и России решится в ближайшие дни! Спасайте свою жизнь! Эта листовка служит пропуском…", "Русские! Вам не будет пощады! Бросайте оружие и свои позиции! Немецкая армия сильнее вас! Сталин уже принял решение бросить Москву. Что вы защищаете? Скорее сдавайтесь немецкому командованию. Эта листовка служит…"
Зеленые, белые, розовые, голубые. Они были разные не по цвету, а словно их писали разные люди. В одних - уже пала Москва. В других - судьба ее только решается. В третьих - наивное о политкомиссарах…
Ночью над Сережками пролетел самолет. Его обстреливали с другого берега Нары. Он увиливал от выстрелов, долго кружил, наконец сбросил на землю какую-то пачку и ушел в сторону, вдоль реки. Жителей в деревне осталось совсем мало, но когда Елка примчалась к пруду, там уже больше десятка людей о чем-то спорили и, больше того, скандалили:
- А мне?
- Брось ты! Сам видел: ихние листовки читал. Куда прешь? Дай мне лучше!
- Что мне ихние, я правду знать хочу!
- Мне!
- Мне дай!
Кто-то потрошил пачку с советскими газетами.
Елка пробралась вперед.
- Тетя Настя, мне!
- Тебе, Елочка, обязательно! Кому-кому, а тебе обязательно… А то эти прут, дьявол их побери! Как на базаре!
Елка прибежала домой.
- Мама, мама, слушай!..
При свете коптилки, сделанной из немецкой гильзы, Елка читала:
- "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" Газета "Московский большевик", первое ноября, суббота, одна тысяча девятьсот сорок первого года". Вот. "От Советского информбюро. Утреннее сообщение тридцать первого октября. В течение ночи на тридцать первое октября наши войска вели бои с противником на Волоколамском, Малоярославецком и Тульском направлениях…" А вот слушай: "За тридцатое октября уничтожено тридцать семь немецких самолетов. Наши потери восемнадцать самолетов…" И еще смотри: "Бои на Западном фронте". Вот: "Минувшие сутки ознаменовались стычками на правом и левом флангах нашего фронта. Вчера и сегодня артиллеристы командира Рокоссовского обстреливали скопления вражеской пехоты, нанося ей большие потери. Войска командира Ефремова, действующие на Малоярославецком направлении, вели ожесточенные бои за овладение рядом важнейших стратегических пунктов, расположенных на дорогах к Москве. На этом участке фронта наши войска успешно ликвидировали мелкие группы автоматчиков, просочившихся еще накануне на восточный берег реки Нары…" Ведь не сдали же Москву, не сдали!
- Значит, Москва жива, - сказала мать.
- Да, конечно, мама! Как же! И газета вышла в Москве! - говорила Елка. - Смотри…
Она читала заголовки:
Передовое человечество - на стороне СССР.
И еще другие:
ФИЛЬМ, ПОСВЯЩЕННЫЙ ОБОРОНЕ МОСКВЫ.
Концерты в зале имени Чайковского.
ВЫДАЧА ПРОДОВОЛЬСТВЕННЫХ КАРТОЧЕК.
СЕГОДНЯ В КИНОТЕАТРАХ.
Сколько времени в Сережках не было газет! А ведь когда-то, до войны, были, а Елка их почти не читала. Да что там почти… А теперь… Смешно, наверно? Наверно…
И еще у нее почему-то сейчас было ощутимо хорошо на душе. Почему? Почему же? Ах, ведь Леонид любил читать газеты. Вот почему… Леонид, Ленька… Странно! Где он?
В какой уже раз она перечитывала это письмо. Написанное убористым, корявым, плохо разборчивым почерком. Давнее, довоенное письмо:
"Здравствуй, Елка! Ты скоро поедешь с отцом в Эстонию, как ты мне говорила. Но ты там никогда не была. И вот я покопался тут в книгах и пишу тебе о том, что узнал об Эстонии и ее главном городе Таллине. Может быть, тебе это пригодится, когда ты будешь там.
Эстония, или Эстляндия, как ее называли раньше, расположена вдоль южного берега Финского залива. Кроме того, ей принадлежит более 700 островов. А населения всего один миллион. И почвы малоплодородные: много болот, торфяников.
Таллин (бывший Ревель) - столица Эстонии и один из самых красивых городов Европы. В нем много зелени и исторических памятников. Самый красивый - это древняя крепость Вышгород, где есть замок с башней "Длинный Герман" и Вышгородская церковь. В старой части города тоже много памятников средневековой архитектуры. При Петре I в Таллине был построен дворец Кадриорг с большим парком.
А еще Таллин - большой порт. Он имеет обширный, защищенный и ненадолго замерзающий, а иногда и вовсе не замерзающий рейд. Значит, ты там будешь купаться в море. Это хорошо. Я, например, никогда в море не купался.
В Таллине есть и крупные заводы: "Вольта", целлюлозно-бумажная фабрика, фабрика "Балтийская мануфактура". На них много рабочих-революционеров.
Да, забыл написать, что остатки древних сооружений сохранились в Эстонии во многих местах. Кроме старинных церквей и костелов, а также развалин замков, встречаются городища и курганы, в которых находят предметы исторической и доисторической эпох. Если сможешь, обязательно посмотри.
Вот и все. Больше писать нечего…"
Это было его, Ленькино, письмо. Единственное письмо.
На третий день Елку опять вызвали. Пришел посыльный, когда уже все пытались уснуть, и сказал:
- Я за тобой. Не сердись, что поздно.
Глубокой ночью Елку провели по ходам сообщения.
- Я знаю, - сказала она, когда боец остановился у входа в землянку.
Елка отодвинула плащ-палатку и спустилась вниз. Сколько раз ей приходилось быть здесь перед переходом на ту сторону? Три, четыре, пять раз? Пять. Пять раз после возвращения она тоже приходила сюда.
От коптилки поднялся незнакомый пожилой военный со "шпалой" в петлицах.
- А где… - вырвалось у Елки.
- А-а… Политрук Савенков? - догадался капитан. - Вчера… Да… убили… Такое уж наше дело… Теперь вот со мной придется держать связь… Сколько же тебе, - спросил он совсем неофициально, - малышка?..
- Пятнадцать. Да только какое это имеет значение!
- Не боишься?
- Я уже ходила.
- Вода холодная небось?
- Ничего, сейчас замерзла.
Их перебили. В землянку ворвался младший лейтенант, крикнул у входа:
- Опять автоматчики!
- Прости! Подожди! - сказал капитан.
За землянкой в самом деле вовсю раздавались выстрелы - ружейные, автоматные, рвались мины.
Елка осталась ждать капитана. А думала сейчас о Савенкове. Неужели его нет теперь, совсем нет? А ведь с политруком ее знакомил папа… Когда она пойдет туда, за Нару, она скажет папе о Савенкове. А может, лучше не говорить? Ведь… Стоит ли говорить о таком?
Капитан ворвался в землянку, еле дыша:
- Все! Прикончили! Прут, черти, каждый день! Ну, как ты тут, не соскучилась?..
Елка промолчала. Не знала, что сказать.
- Ну, так как? - переспросил капитан, чуть отдышавшись. - Опять пойдешь?
- Нужно - пойду.
- Нужно, доченька, - почти нежно сказал капитан. - Придется сейчас же пойти к бате и узнать, когда немцы собираются начинать, это - первое, как мост - второе. Это очень важно. Поняла?
- Да.
- Когда вернешься?
- Завтра с темнотой.
- Ступай, как говорится, с богом.
Уже у выхода он окликнул ее:
- Да, давай познакомимся. Капитан Елизаров. А тебя как?
- Зовите просто Елкой…
Ночь. Редкая тихая ночь. Замерли берега Нары. Ни выстрела, ни взрыва. Замерло небо, угрюмое, низкое, темное. Ни гула самолета, ни луча прожектора. Замерли леса. Лишь порывистый ветер гуляет среди деревьев, смахивает снежок с хвои да потрескивают стволы елей, словно по ним стучат дятлы.
Зима наступает нехотя, вяло. Снег идет от случая к случаю, будто размышляя: стоит ли до настоящих морозов? А морозов так и нет. Даже ночью всего три-четыре градуса. Разве это зима?
Молчит, притаился в скромной полузимней одежде наш берег. Молчит, что-то замышляя, берег немецкий. Странно, что у Нары есть теперь немецкий берег. Но он есть - там, за рекой, немцы.
Елку удручает сегодняшняя тишина. Она замерла у обрыва, не решаясь шагнуть вниз, к реке. Слишком тихо. Слишком! Шум леса - это не шум…
Провожающий ее незнакомый лейтенант понимающе молчит. Сейчас он при ней, а не она при нем. Она для него - высшее начальство, поскольку есть приказ капитана: "Доставить до места перехода, в целости и сохранности доставить!" Лейтенант понимает, что ни советовать ей, ни подсказывать он не может. Она знает лучше, когда и как.
И все же он не выдерживает, шепчет:
- Смолой-то как пахнет и берестой. Вкусный запах!
- Да-да, - безразлично соглашается Елка, вглядываясь в чужой берег.
Они сидят почти у самого обрыва, прячась за стволами ели и березы.
Ель и береза, будто по заказу, растут рядом, как стереотруба, образуя отличный обзор противоположного берега. Но там тихо сегодня.
Почему так тихо?
- Время напрасно уходит, - прошептала Елка. - Обидно!
Лейтенант поддакнул, хотя и не очень понял. Он впервые выполнял такое задание.
И в тот же момент на немецком берегу загремело радио:
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой.
Выходила на берег Катюша,
На высокий берег, на крутой…
- Наконец-то! - обрадовалась Елка.
- Это что, немцы? - поразился лейтенант.
- Приманивают, - объяснила Елка. - Радиоустановка у них. Сначала песни наши крутят, а потом кричат: "Рус, сдавайся!" - и стреляют…
Лейтенант меньше суток был на фронте.
…Пусть он вспомнит девушку простую,
Пусть услышит, как она поет, -
гремело за рекой радио.
- Теперь мне пора, - сказала Елка. - Я пошла.
И она нырнула вниз, в темноту.
Когда через три с лишним часа Елка добралась до места, она поняла: ждать темноты не придется.
- Немцы начнут форсировать Нару ровно в полдень, - сказал отец. - Сведения точные. Мост нами заминирован. Как только немцы ступят на мост, он взлетит… И потом, скажи капитану…
- Тогда я пойду сразу. Надо передать.
- Дойдешь?
- Дойду, папа…
И она пошла обратно, хотя уже светало. Она шла быстро. Немцев она не боялась. Встречалась с ними не раз. И теперь: поплачет, в крайнем случае, похнычет - отпустят. Что с нее, девчонки, взять? Мать у нее в Сережках, братишки, сестренка маленькая, папа больной. Вот и гостинцы им несет от бабушки из Выселок…
Три деревни она прошла благополучно. Немцы пропускали ее.
Один долговязый, с рыжими усами, чуть не перепугал Елку, когда она уже вышла из последней деревни. Он взял ее под руку, отвел в сторонку и, осмотревшись по сторонам, где толпились другие фрицы, стал что-то горячо растолковывать Елке. Она, знавшая немецкий на уровне своих одноклассников, всю жизнь долбивших одни артикли, ничего не поняла.
Немец озябшими руками достал из-за пазухи губную гармошку и стал совать ее Елке.
- Нах Москау коммен вир, кляйне, дох нихт. Унд цурюк аух нихт! Ним! Их браухе ее нихт!
Елка в испуге схватила гармошку, чтобы не связываться. Немец довольно улыбался.
А вообще-то немцам было не до Елки. Дороги запружены техникой. Артиллерия наготове. Минометчики и бронемашины подтягиваются к Наре. Офицеры носятся, отдают приказания. Уверенные в своей силе и превосходстве, они действительно, видимо, готовились к решающему…
До Нары оставалось сто метров. Уже мост был виден.
- Хальт! Вер ист да? Вохин реннст ду? Ком цурюк!
Елку задержали… И, кажется, прочно.
Она плакала, хныкала, повторяла заученное так, что и сама, кажется, верила:
- Мне же надо, дяденьки! Ой, как надо! Я через мост быстренько-быстренько пробегу, а там и деревня наша - Сережки…
Теперь у нее действительно оставался единственный выход: идти на глазах у всех через мост. Свои по ней стрелять не будут. Свои увидят - поймут. Лишь бы уговорить этих…
И она уговорила.
- Пойдошь, дэвочка, пойдошь, - сказал один из немцев на ломаном русском. - Ми тебья проводимь! Сами проводимь! А тэпэрь отдохны! Совсем чьють-чьють…
Остальные хохотали.
Ее сунули в какой-то погреб.
И медленно-медленно тянулось время. Прошло не меньше часа. И больше. И еще больше.
Вдруг наверху задрожала земля. Вой. Грохот. Опять вой.