Санькино лето - Бородкин Юрий Серафимович 2 стр.


Разделяя пополам поля, через Заболотье тянется проселок; раньше машины по нему ездили редко, разве что в сухую погоду, чтобы спрямить путь до станции. Нынче зачастили, потому что именно сюда сквозь боровой лес ведут новую шоссейку: километра два осталось до деревни. С каждым днем все явственнее доносится глухой, как бы подземный, гул бульдозеров, грейдеров, тракторов, работающих на дорожном строительстве.

Как все лесные жители, заболотцы недоверчивы ко всему новому, настороженно прислушиваются они к этому тревожащему гулу. Что-то сулит шоссейная дорога? Не изменит ли она круто их привычную жизнь?

Сегодня мужики собрались на завалинке у Губановых, разговор завели об этом. Летнее время дорого, но иногда по вечерам они подходят к деду Никанору, чтобы послушать его бывальщину и самим перемолвиться словом.

Дедушка сидел, как всегда, посередине завалинки, тут его падогом высверлена глубокая ямка в земле. Напротив, на толстом березовом корне, примостился электромонтер Володька Чебаков, непоседливый чернявый парень с маслянистыми вылупленными глазами и задорно вздернутым кверху носом. Он то ерзает по корню, гляди того, штаны протрет, то привскакивает на корточки - спокойно разговаривать не может. Тут же были лесник Захар Малашкин, Санькин отец, и поодаль, у самого угла, закинув ногу на ногу и облокотившись на колено, дымил папиросу за папиросой тракторист Леонид Евдокимов, по-деревенскому - Леня Жердочка. Ему уж виски хватило сединой, а за глаза все называют его так: крепко прилепилось прозвище - не пылинка, не стряхнешь. Санька сочувствует Евдокимову, застенчивый, безответный он человек, такого просто обидеть. Лицо у него узкое, бледное, шея длинная; замасленный беретик детского размера на острой, макушке. А в руках сила есть, ладони неестественно большие, размятые работой, железом, когда идет, мотает ими, как маятниками.

Близко к дедушке Леня Жердочка никогда не садится, потому что тот сам в жизни не курил, считая, что запах курева мешает охотнику, а Евдокимову говаривал:

- Ну и табашник ты, Левонид, внутри у тебя, поди, как в овине. Другой пропьет меньше, чем ты изведешь на папиросах.

- Считай, года за два мотоцикл прокуриваю. Ничего, Ника пор Артемьевич, прокоптимся - подольше в земле полежим, - спокойно отвечал Евдокимов.

Другого такого курильщика поискать: окурок бросит, а уж пальцы сами собой тянутся к пачке; после него у завалинки хоть метлой подметай.

Санька привалился к подоконнику, посматривает, как Валерка Никитин что-то ширкает напильником на приступке своего крыльца. "Взял бы да пришел, чего дуться-то? Характер выдерживает. Мы тоже потерпим, - бодрился Санька. - У меня братишка все-таки есть, с ним теперь - хоть куда, подрос".

С азартным писком проносится мимо окна эскадрилья стрижей, далее слышно, как шелестят стремительные крылья: сделают круг и снова прочертят воздух совсем близко - это они радуются возвращению на родину. Конечно, благодать им здесь, если бы не зима, птицы вообще не улетали бы отсюда. За Никитиным домом ярко желтели гуменники, как будто специально усеянные бубенчиками купальницы, она всегда зацветает раньше других трав; дальше виднелось поле, словно светло-зеленое озеро, неподвижно лежало оно, окаймленное лесом, но вот темной льдиной поплыла по нему тень от облака - сейчас наткнется на сосняк и подомнет, срежет его. И смолкнет кукушка, не досчитав Санькиных лет; есть что-то вещее в этих однообразных звуках, не зря дедушка примечал: если кукушка залетит в деревню - жди беды.

В окошко тянет дымок от папирос, мужики разговаривают:

- Поди-ка, летом до нас доведут дорогу.

- Много ли тут осталось! Наверно, автобус пустят: захочешь, к примеру, пивка выпить - садись и кати на станцию. - Володька Чебаков прихлопнул в ладоши.

- Ишь ты, какой шустрый! - недоверчиво мотнул головой дедушка.

- Неспроста дорогу-то строить затеяли, чай, не ради нашего брата, - высказал опасение Захар Малашкин.

Этот любит говорить полунамеками, медлительно, со значением, будто известно ему больше, чем другим. Лицо у Захара широкое, нос странно сплюснутый, как бы к стеклу прижался, глаза раскосые, и кажется, смотрит он на тебя, поочередно прищуривая то один, то другой глаз. После дедушки он самый старший из мужиков…

- А то для кого же?

- Секрет какой-нибудь. Видал, что делается в Малом Починке?

- Где?

- Как из лесу поднимешься, так вправо на поле бурильщики сверлят землю, говорят, нефть ищут. Если найдут, считай, все здесь пропадет.

- Да ну, какая у нас нефть?! - недоверчиво усмехнулся отец.

- Чем черт не шутит? Лиха беда - начало… Может быть, насчет нефти только слух, на самом же деле какая-нибудь военная часть расположится, потому что тягачи у этих бурильщиков, как танки, и в защитный цвет покрашены, - продолжал строить догадки Захар Малашкин. - Вдруг в один прекрасный день придет распоряжение ликвидировать наше Заболотье: переселяйтесь, мол, на другое место, дорогие товарищи. А что? Сколько хочешь.

- Не приведи господь! Дали бы хоть век на своем месте дожить, - вздохнул дедушка. - Похоже, что не зря затевают всякую кутерьму.

- Не слушай, Никанор Артемьевич, эти басни, никуда деревня не денется, - успокоил Леня Жердочка. - Для нас доброе дело делают, на большак хотят вывести из глухомани, а мы вроде бы упираемся. И откуда у тебя, Захар, такие сведения: черт, что ли, на бересте пишет?

- Вчера разговаривал с одним человеком в селе, между прочим, инженер, наверно, побольше нашего знает. - Лесник прищурил правый глаз, скосившись на Евдокимова.

- Один сбрешет, всех смутит, - сказал отец.

- По-моему, хорошо, что нефть ищут, может, вот здесь ее миллионы тонн, - Володька Чебаков привскочил с березового корня, потыкал в землю монтерскими пассатижами, обмотанными голубой изолентой, - а мы сидим, как собака на сене, да боимся, чтобы нас не шевельнули. Раз государству надо, пусть хоть завод тут построят!

- Видали сознательного! Ты раскинь мозгой, прежде чем попусту тренькать, - осадил его лесник.

- Сам-то сочиняешь попусту. Спорим, что все - басни! - Володька пялит свои немигающие глаза, тянет руку. Уж если зашел разговор о военных, так он заткнет за пояс любого, потому что недавно демобилизовался из армии.

Леня Жердочка только ухмыляется да мотает коричневым беретиком, как дятел.

- Про охоту и говорить нечего, - не обращая внимания на Володькину горячность, твердил Малашкин.

- Какая теперь охота! Машин нагнали, как псов, завели трескотню на весь лес. - Дедушка сердито ткнул падогом в сторону строительства. - Да-а, дорожка эта встанет в копеечку!

- У государства денег хватит, - заверил Володька и ловко цыкнул сквозь зубы слюной.

- Гравель-то знаешь откуда возят? - Малашкин снова значительно глянул на Леню Жердочку. - Из Калининской области по железной дороге. Я и говорю, наверно, не из-за нас с тобой такие расходы.

- Неужели тут нельзя найти? - удивился дедушка. - Вон на реке.

- Этого мало.

- Есть и много. На Волчихе место знаю, такая осыпь, что все лето не вывезти им оттоле готовый камень да песок.

- Не вдруг подберешься - шибко лесисто.

- Ихние машины пройдут. Ближе всего будет через Колесный брод.

Волчиха - маленькая речка, спрятавшаяся в бору. Санька ни разу не бывал на ней, и вообще Заболотские не заглядывают в тот глухой угол за Талицей, потому что нынче охотников в деревне нет. В самом деле, если дедушка прав, зачем возить гравий по железной дороге, да еще от станции сорок километров?

Пойти бы в поход на несколько дней куда глаза глядят, встретить незнакомые деревни, непуганых зверей и птиц, нетронутую рыбу в лесных речках. Надо начертить подробную карту Заболотья и окрестностей, на карте этой постепенно будут прибавляться кружочки, означающие деревни, и голубые речные жилки. Но если здесь станут добывать нефть, то все изменится, и само Заболотье пойдет на снос. Неужели правда?

Санька не мог представить себе другой жизни, без этой дедовской избы, похожей на большое доброе существо; сейчас она пригрелась на солнышке, а осенью будет дрогнуть под дождем, покряхтывать от наседающего ветра, зимой снег придавит крышу, мороз ударит словно выстрелами по стенам, и все ей нипочем, все выдюжит, не пустит через порог ни дождь, ни ветер, ни мороз…

Между тем солнце прилегло к земле, легкой позолотой покрыло и деревенские березы и дальние увалы; Захара Малашкина кликнула жена, мужики стали расходиться. Санька хотел захлопнуть окно, как вдруг его внимание привлекла Ленка Киселева: идет через гумно, срывая на ходу цветы купальницы, целую охапку набрала. Приседает-то как, будто на голове чашку с водой держит! В сиреневый сарафан вырядилась, русые волосы завязала на затылке в два жестких пучочка, точно рожки топорщатся. Какая-то не деревенская она, кожа на лице тонкая, белая, только зимой робкий румянец проступает на щеках. В сильные морозы, по дороге в школу (до села пять километров), Саньке все кажется, что Ленка обморозится; съежив узкие плечи, она отворачивается от сквозного ветра, прикрывает шерстяной варежкой нос и рот, лишь голубые глаза льдинками стынут в пушистых от инея ресницах, и всякий раз Саньке хочется подышать на них, чтобы они потеплели.

Ленка - единственная отличница в классе, все ее хвалят, ставят в пример. Ясно, девчонке проще учиться, сиди да зубри. Куда ей торопиться-то?

Попробовала бы на рыбалку проснуться в пять часов или, как сегодня Санька с отцом, порубить тычинки для палисадника: залезешь в еловую чащобу - топором не размахнуться, сухие иголки сыплются за шиворот. Две сотни натяпали за утро…

- Ты бы окно-то закрыл, а то комарья налетит, - подсказал снизу отец.

Они сидели вдвоем с дедом, обсуждали сказанное Малашкиным, сомневались.

- Сейчас.

Вот перелезла Ленка через огород. Что это ей потребовалось мимо Никитиной избы идти? Понятно, около Валерки остановилась, попереминалась и села на приступок: он поширкает, поширкает напильником да повернется к ней, а она плетет венок, иногда тоненько хихикает. Интересно, о чем разговаривают? И чего уселась, шла бы своей дорогой? Саньке приходит унылая мысль о том, что, если он застрянет в шестом классе, Валерка с Ленкой сразу станут как бы старше его на год, и возникает желание досадить Ленке и за то, что она отличница, и за то, что подсела к Валерке. Пожалуйста, напялила, как обруч, венок на голову, добро бы цветы были настоящие, а то - желтяки. Наверно, понравиться хочет этому долговязому.

Санька не мог усидеть на месте, выкатил на улицу велосипед, тихонечко поехал по тропке. Ленка, словно желая подзадорить, идет навстречу:

- Привет, Саня!

- Привет!

- Ты Красавку нашу не видел?

- Пастух я, что ли? - обиделся Санька: небось с Валеркой не про корову речь вела.

- Подумаешь, спросить нельзя! - передернула плечиками Ленка.

Поравнялся с ней - цап с головы венок - и ходу, нажал на педали. Ленка пустилась вдогонку, да где там, увертливо шныряет Санька по деревенским тропинкам, на велосипеде он, как казак в седле.

- Бессовестный, Саня! Отдай!

- Перебьешься. Новый сделаешь, этой дряни полно растет.

- Хоть бы серость свою не показывал!

Ах так! Принялся Санька хлестать венком по рулю: желтыми искрами брызнули во все стороны лепестки купальницы. Ленка сжала до белизны тонкие губы, голубые глаза презрительно сузились и, кажется, потемнели, но его это ничуть не тронуло, наоборот, отозвалось каким-то ликующим, мстительным чувством, и, пригнувшись к рулю, он резко взял с места, чтобы дать разгон велосипеду перед Валеркиным крыльцом.

Глава четвертая. Разговор с дорожным мастером. Зорька

Только собрались с Валеркой сходить на дорожное строительство, как на грех, Андрюшка выскочил из-за поленницы, будто специально подкарауливал.

- Вы куда?

- Никуда, просто так.

- Смотрите, чего нашел! - разжал кулак, показывая белое в коричневую крапинку яичко.

- Где? - спросил Санька.

- На нашей черемухе, в самом низу в густых ветках.

- Это черемушник вьет там каждое лето, отнеси яйцо на место.

- Их пять штук, жалко, что ли, одного-то? Мне хочется посмотреть, чего внутри, давайте разобьем.

- Я те разобью! - потряс кулаком перед носом братишки Санька. - Сказано, неси обратно в гнездо!

Андрюшка нехотя побрел в гумно и как только скрылся за домом, Санька дернул товарища за рукав:

- Айда, пока не вернулся, а то потащится как хвост.

Перемахнули через низкое прясло огорода и - напрямик к дороге. Вслед понеслась брань. Куприяниха заметила их с повети: никому не пройти, не проехать - обязательно высунется из своей "скворечни", любопытная старуха.

- Куда вас нелегкая несет по покосу?! Траву-то мнете, я вот ужо батькам нажалуюсь!

Нырнули в рожь, она уже поднялась в рост человека, заколосилась и вроде бы слегка поседела, но колосья были еще мягкие ласково касались рук, тянулись к лицу; теперь ребят можно было увидеть разве что с самолета, они бежали пригнувшись, сдерживая смех, точно набедокурили и скрылись от какой-то погони. Вот и дорога, пыль взрывами рикошетит из-под ботинок; навстречу, позвякивая цепью, профырчал бензовоз, белое облако тянулось за ним, как если бы цистерну волокли по земле; потонула в пыли рожь, на какое-то время потеряли друг друга из виду Санька с Валеркой.

Развиднелось. Пошли шагом. Беспокойные пигалицы с настойчивым криком сопровождали их до самого леса. Все слышней становился гул машин.

- Помнишь, в школе говорили, что у нас нет полезных ископаемых? Теперь, оказывается, нефть ищут.

- Лучше бы прислали сюда военных, - сказал Санька. - Представляешь, по этой дороге шли бы с песней солдаты, прямо через Заболотье.

- Сам же говорил, выселят тогда всех из деревни.

- Если в селе станем жить, все равно можно прибежать: в своем лесу никто не поймает, проберемся. Учения у них будут, как на войне.

И чудился Саньке гул не самосвалов, а могучих военных тягачей, крытых брезентом. Здесь, в Заболотском лесу, можно будет увидеть такое, что и в кино редко показывают.

Впереди забрезжила широкая просека новой дороги: бульдозеры потеснили в стороны от обочин молодой сосняк. И эти деревья, которые ближе к деревне, тоже скоро дрогнут под стальным ножом, а пока стоят торжественно и безмятежно, нежные мутовки желтеют на солнце, как свечи.

В самом начале просеки земля была сильно исковеркана, дальше угадывалась насыпь: ровными рядами горбились вдоль нее кучи песка; двое рабочих - один с полосатой рейкой, другой с прибором, похожим на короткую подзорную трубу на треноге, - делали какую-то разметку по колышкам, вбитым в землю; бульдозер углублял кюветы, срезая маслянисто-влажные глинистые пласты; после грейдера громыхал по камням огромный каток, утрамбовывал полотно. Здесь начиналось настоящее шоссе, ровное, прямое, по нему стремительно носились глазастые "ЗИЛы" - подвозили гравий. Кажется, могучая машина, а опрокинет кузов - получается всего небольшая кучка. Неужели правда из Калининской области камень? Спросили об этом одного из шоферов.

- Правда. А наше какое дело? Хоть из Хабаровска пусть гонят платформы, - беспечно махнул он рукой.

Наверно, лихой водитель, видок у него бравый: легкая курточка на "молнии", фуражка с куцым лаковым козырьком, тонкие, в шнурочек, усики, смахивает на какого-то поручика из фильмов о гражданской войне. В кабине - букетик сирени; учетчице, которая отмечает рейсы, шофер тоже положил веточку на тетрадку и что-то веселое шепнул, потому что она долго хохотала, запрокинув маленькую головку, - будто бы щекотливо ей сделалось от тех слов.

- Дедушка говорит, на Волчишной речке много камня, - сказал Санька.

Подошел толстый, меднолицый мужчина в спецовке и кирзовых сапогах, должно быть, дорожный мастер: из бокового кармана торчали две авторучки и записная книжка. Руки у него были короткие, не прилегали к туловищу, а оттопыривались в стороны, как пришитые, шея гладкая, из ушей и ноздрей пучками торчали волосы.

- Вот и показал бы твой дедушка нам то место.

- Он старый, ноги больные.

- Далеко ли это отсюда?

- Вон в той стороне, за рекой. Спросите дедушку.

- А что, Гоша, ведь не худо бы поближе найти гравий? - обратился мастер к шоферу, почесав под кепкой лысую голову.

- Нам километры нужны, Мокеич.

- Вам нужен заработок. Об этом я позабочусь - меньше получать не будете, потому что тут версты не меряные. Наряды закроем без обиды…

Ребята не могли понять разговор дорожников, одно было ясно, им требуется камень, который пропадает на неведомой Волчихе.

Шофер, облокотившись на дверцу, хитро подмигнул из-под козырька учетчице и дал с места газу, машина сорвалась, как пришпоренный конь.

- Ах ты черт, укатил! - спохватился мастер и спросил ребят: - Сами-то заболотские?

- Ага.

- С дедушкой вашим я как-нибудь потолкую. Может, там взять-то нечего, одна канитель?

- Дедушка зря говорить не станет, он - охотник, знает лес как свои пять пальцев, - убежденно повторил Санька. - Мы найдем то место. Правда, Валер?

- Хоть завтра сходим в бор.

- Попытайте счастья, - недоверчиво усмехнулся мастер.

Тяжело ступая по песку и покачивая короткими руками, словно пингвин, он направился к зеленой будке на колесах.

- Эх, на мотоцикле бы рвануть по этой шоссейке! - мечтательно произнес Санька, глядя на легкое пыльное курево, оставшееся после самосвала.

- Ну и полетишь, так костей не соберешь на камнях.

- Ничего не полетишь, меня папка учил - получается. Сначала можно в деревне потренироваться, вот научусь, мы с тобой вдвоем гонять будем.

- Пошли лучше к Феде Косульникову.

Свернули с шоссе в лес, чтобы напрямую пройти к заполью. Тракторная трескотня вначале глушила все звуки, но, постепенно отдаляясь, затихла. Впереди перепархивал пестрый дятел в красной шапочке, будто показывал направление. Коровьими тропами ребята вышли к самой реке.

Стадо лежало возле ольховника, коровы дремотно пережевывали жвачку. Косульников тоже по-царски развалился на плаще, пускает в небо сизые колечки дыма. В изголовье у него - транзисторный приемник: по "Маяку" передают музыку, здесь, в поле, она кажется необычной, дивной - коровы и те вроде бы заслушались.

Назад Дальше