- Ты представь, как наш дедушка один бродил здесь, да еще медведей гонял! Охотник в любом лесу, хоть днем, хоть ночью, нисколечко не боится, - подбадривал и Валерку и себя Санька.
Из-под самых ног взлетел, мощно хлопая крыльями, глухарь, так что ребята оторопело замерли, а Санька не сразу вспомнил, что у него в руках ружье. Стали осторожно пробираться в ту сторону, куда улетел лесной петух, осматривая на ходу каждое дерево.
- Стой! Тише! - прошептал Валерка. - Вижу я его, вон на голом сучке.
Глухарь настороженно вытянул голову, заметно было, как встопорщилась бородка под клювом, как напряглись крылья с белыми черточками длинных перьев понизу. Сорвался с сучка, не дожидаясь, когда Санька прицелится.
- Эх! - выдохнул Валерка. - Такая махина, как он только летает? Стрелял бы скорей.
- Со стороны-то больно просто. Не успел, а влёт разве попадешь?
Санька и сам на себя разозлился, что упустил редкий момент. Пытались еще раз подкрадываться к глухарю - пропал куда-то.
Дальше потянулся совсем другой бор, неприветливый, сумрачный, накренившийся в низину; теплый запах смолы забивается хвойной прелью. От жажды пощипали, как зайцы, кислицы, ее тут словно специально сеяли - листочки с копейку, на каждой веточке по три.
В самом низу оказался овраг, захламленный валежником, кой-где были заметны промоины от весенней воды.
- Может быть, это и начинается Волчиха? - предположил Валерка.
- В ней даже рыба водится, весной в бочаги щуки из Талицы заходят: дедушка прямо из ружья их бил. А тут воды-то нет.
- Где-нибудь дальше из родника берется.
Пошли по оврагу, все время спускаясь как бы в подземелье; солнце передвинулось за спину, осталось где-то далеко, и никак ему было не дотянуться досюда. Все больше валежнику, сухие сучья на двухобхватных седых елях тычутся, как шпоры, крапива стрекает не только руки, но и лицо, все гуще заросли папоротника, под ними, в буераках, светится торфянисто-темная, а на самом деле чистая вода. Наконец удалось напиться. С каждым шагом усиливалось боязливо-брезгливое чувство, будто овраг кишел какими-то гадами, и, как бы предостерегая ребят, впереди застонало скрипучее дерево.
- Я дальше не пойду, - заявил Валерка. - Повернем назад.
- Сидел бы тогда дома, - с напускным придирчивым недовольством ответил Санька, почесывая покрасневшую от крапивы щеку: ему и самому хотелось в деревню или, по крайней мере, выбраться из лешачьей низины. - На реку этот овраг не похож. В какой же стороне Волчиха?
Валерка задрал голову. Между темных елей была видна промоина неба, как если бы смотреть из колодца.
- По-моему, в той, где солнце.
- Оно ведь не на месте стоит. Айда наверх, там сообразим.
Очутившись опять в редколесье, они почувствовали некоторую беспечность, долго гонялись за подвернувшимся на глаза ежом, а когда потеряли его, Валерка, вдруг войдя в азарт, спросил:
- Саня, дай стрельнуть.
- Надо во что-нибудь, чего так-то палить? Валяй, ты - в мою кепку, а я - в твою.
Мушка качалась, руки дрожали, словно ружье должно было разорваться; Валерка, зажмурившись, нажал пальцем на курок - сильно толкнуло прикладом в плечо и скулу, оглушило. Бежал за Санькой к болтавшейся на сучке кепке, как во сне, потому что в ушах стоял шум, но когда увидел несколько пробоин на кепке, расхохотался: все-таки не промазал!
Недолго пришлось ему ликовать. Санька угодил в его кепку чуть не всем зарядом (знай Губановых!), ее сорвало с сучка, вывернуло наизнанку, подкладка вся - в клочья.
- Ха-ха, вот это решето! Умора! - покатывался Санька. Его лицо сияло каждой веснушкой. Прилепил изодранную кепку Валерке на затылок! - Носи теперь по последней моде!
Валерке было не до смеха. Повертел кепку в руках и с нарочитой небрежностью швырнул ее: подбитой птицей закувыркалась в воздухе.
Только теперь вспомнили, что так и не решили, куда идти. Где Волчиха? Может быть, до нее осталось рукой подать?
- Надо было дойти до того места, где она впадает в Талицу, и оттуда начинать.
- После ты всегда такой умный, - упрекнул Санька товарища. - Вот выйдем к Волчихе, тоже скажешь, надо было…
Они дважды натыкались на горельник - совсем мертвый лес, - значит, закружились; панический холодок стал подбираться к ребятам. Вначале, после громовых выстрелов, они почувствовали себя владыками леса, а сейчас растерялись.
- Говорю, пойдем вон туда! - настаивал Санька, облизывая пересохшие губы. - Видишь, просвет какой-то.
И они наобум направились в ту сторону, предполагая, что все-таки выйдут к злополучной речке. Начали выбиваться из сил. Не стесняясь друг друга, кричали, в надежде услышать чей-нибудь отклик. Лес был зачарованно тих, даже птицы примолкли: то ли от их крика, то ли было уже поздно. В этот предвечерний час бор особенно настораживал, пугал своей затаенной неподвижностью - ни малейшего ветерка.
Сели на еловый корень отдохнуть. Умаялись, проголодались, во рту пересохло. Хоть бы ягоды поспели, сейчас бы черницы нахватались.
- Я забыл, ножик ведь у меня с собой! - вспомнил Валерка. - Поедим соку.
Кора с молодых сосен сдиралась чулком, под ней слезился живицей желтоватый сок, смолисто брызгал из-под ножа, за которым тянулись узкие ленточки. Ребята торопливо жевали их, вначале сок казался им слаще меда, но скоро набили оскомину, будто смолы наглотались.
Между тем солнце припало к земле, уколовшись о щетину ельника, и никакая сила не могла остановить его, чтобы продлился день. Ребята надеялись увидеть что-нибудь спасительное, забравшись на высокое дерево: увидели только нескончаемый лес вокруг. Кто знает, сколько километров проделали за день? Если бы каким-то чудом очутиться в деревне!
- Что делать-то будем? - с дрожью в голосе спросил Валерка.
- Не знаю. Ночевать придется.
- От страху умрешь. Вдруг выйдет медведь! Давай еще покричим. Э-э-эй!
Нет ответа. Бестолково мечется по лесу эхо.
- Лучше выстрелить.
- Последний патрон остался, напрасно израсходуем. Он еще нам пригодится, - рассудил Санька. - Надо дров натаскать, пока светло.
Приближалась ночь, и ее предстояло провести в глухом лесу, страдая от жажды и комаров, а больше всего - от неодолимого страха. Не на кого надеяться, кроме как самим на себя.
Глава седьмая. Тревожная ночь. Самолет летит на восток
Развели костер. Пригодилась пойманная рыба: нацепив ельцов и плотву на прутишки, стали поджаривать их над огнем. И зеленый лук, и зачерствевший хлеб - все, что нашлось в Валеркином рюкзачке, оказалось необыкновенно вкусным, припахивало дымком. Но негде взять ни глотка воды, и это тем обиднее, что, может быть, неподалеку пробиралась родниковая Волчиха.
- Знал бы, так захватил фляжку, - сказал Валерка.
- Опять - "бы, бы"!.. - раздраженно ответил Санька, размазывая по губам сажу от закоптившейся рыбы. - Думаешь, мне не хочется пить? Как-нибудь перекоротаем до утра.
- Комарья-то здесь еще больше, чем на Талице, наверно, со всего леса налетели на нас.
Поспешил Валерка бросить кепку: едва успевает отбиваться от настырных комаров, всю голову исчесал, волосы взлохматил.
- Тише!
- Чего?
- Сучок хрустнул!
Оба замерли, напрягая слух и всматриваясь в сумерки, подступившие близко к огню. Кто там, зверь или человек? Ему-то все видно, что делается у костра, а тут сидишь как слепой. Санька осторожно потянул за ремень ружье. Ни звука. Широко охватила горизонт заря, небо над ней бирюзовое, так что деревья на этом фоне кажутся аспидно-черными.
- К огню зверь не выйдет, побоится.
- А ведь где-то в бору, говорят, скрывался дезертир во время войны, - вспомнил Валерка.
- Дедушка рассказывал, как помогал милиции ловить его. В землянке жил, летом было проще, а как выпал снег, по следам нашли. У него отобрали хорошую двустволку, так милиционер подарил ее дедушке.
- Где же она теперь?
- Продал, когда кончил охотиться. Давай по очереди поспим, ты ложись, а я подежурю с ружьем.
Валерка улегся на березовые ветки, поджав под себя ноги и прикрыв голову пустым рюкзаком. Долго ерзал, но все же уснул, сморенный усталостью.
Санька подкинул дров, костер ожил, разгорелся сильней, с веселым треском выбросив рой искр. Отсветы огня бойчее заплясали на ближних стволах сосен. В лесу даже июньская ночь кажется темной, пугающая таинственность окружает со всех сторон. В просветах между деревьев звезды начали прокалывать синий полог неба, они участливо подмигивают Саньке, им-то все видно: и Волчиху, и Талицу, и Заболотье. В деревне, наверно, переполох, родители сбились с ног…
Комары донимают, во рту пересохло, сон все больше одолевает, но Санька бдительно несет караул, прислушиваясь к каждому звуку. Вот тягуче пропищала птаха, должно быть, приснилось ей что-нибудь неприятное, вот издалека донесся глухой удар, как будто хлопнула доска о доску, и снова. - безмолвие. Медленно тянется время, его не поторопишь, еще долго-долго ждать, когда наступит утро. Для кого-то летняя ночь коротка и светла, для них - нескончаемо длинна. Часов нет. Пора разбудить Валерку или подождать? Разоспался, свистит носом, как насос, даже завидно.
Будить Валерку не пришлось, сам проснулся, недоуменно огляделся вокруг, будто сова, ослепленная светом, и зябко поежился:
- Холодно как!
- Двигайся ближе к костру, теперь я покимарю. Держи мою кепку. Ружье заряжено.
Настал Валеркин черед считать томительные минуты. Зажав ружье между коленей, он боялся пошевельнуться, точно за каждым кустом и деревом прятались неведомые чудовища; до озноба ощутимо представлялось, что кто-то сейчас схватит за спину, хотелось превратиться в невидимку. Валерка придвигался к огню, мечтая, как о чем-то несбыточном, о теплой домашней постели.
Дрова кончаются. Хватит ли дотянуть до утра? В темноте не пойдешь собирать валежник. Свежо. Так мурашки и бегают по телу. Комары, кажется, стали еще наглей.
Лавируя между сосен, низко прошастала черная ночная птица, будто оборотень какой-то высматривал ребят. Валерка вздрогнул и машинально взвел курок. А птица снова бесшумной тенью вымахнула на свет… Красное пламя рыгнуло из ствола ружья. Гах-ах-ах-а… - раскололся над лесом выстрел.
Санька вскочил словно ужаленный, оторопело вытаращил глаза:
- Чего? А?
- Птица какая-то пролетела!
- Ну и наплевать! Зачем стрелять-то было? Из-за тебя заикой можно сделаться.
- Большая, черная…
- Съест она тебя, что ли? Чай, не волк. Сиди вот теперь с незаряженным ружьем, как с палкой. Пугало ты воронье!
- Сам ты - пугало! - несмело возразил Валерка, понимая свою вину.
Санька взял у него ружье, переломил, чтобы достать гильзу, - едко запахло порохом. Спать больше не пришлось. Подкинув последние сучья в костер, ждали, когда они прогорят.
Огонь убывал, но уже брезжил желанный рассвет, меркли в посветлевшем небе последние звезды. Заря зашла с другой стороны и разгорелась сызнова; казалось, солнце застряло где-то в темных глубинах бора, никак не может вырваться на простор. Даже когда совсем развиднелось, мешала сориентироваться туманная мгла, застилавшая лес, но сидеть на месте было бесполезно. Пошли наугад, стряхивая с себя утреннюю знобкость.
Лес просыпался. Ударил первую барабанную дробь дятел, поторопил заспавшихся птиц. "Чи-иррр!" - недовольно отозвалась синица. По вершинам деревьев хлынуло золотистое сияние, оно озарило и реактивный самолет, летевший на большой высоте, казавшийся стеклянно-прозрачным.
У-у-у… - словно монотонный звук мощной басовой струны плыл над землей запоздалый гул двигателя, то усиливаясь, что приглушаясь.
- Слушай, а ведь самолет летит на восток, прямо по солнышку! - оживился Валерка.
- И что?
- Значит, деревня в той стороне, откуда он летит! Вспомни, по утрам они всегда пролетают над Заболотьем и скрываются за рекой. Идем вот так, чтобы солнце было в спину.
- Погоди, надо разобраться.
- Чего разбираться? Понятно.
Не зря дедушка называет Валерку башковитым. Самому Саньке нипочем не додуматься бы, в которую сторону идти. Приободрились, зашагали уверенней.
И вдруг лес будто бы опрокинулся вниз, а там, за корявым ольховником, ребята увидели то ли ручей, то ли речку: серебряной жилкой пульсировала она по перекату.
- Волчиха! - разом воскликнули они и кинулись к воде.
Пили жадно, торопливо, точно кто-то гнался за ними по пятам. Поотдышались да снова давай черпать пригоршнями: у Саньки даже в животе забулькало и сделалось холодно.
- Теперь можно жить, - с облегчением сказал Валерка.
- Пойдем вниз по реке, она выведет.
Стали пробираться через заросли дикой малины и крапивы, боясь упустить из виду Волчиху. В одном бочажке потревожили утку с выводком. Казалось, она знала о незаряженном ружье, потому что спокойно плыла к противоположному берегу, и утята - за ней, как привязанные ниточкой. Затаились под еловым корнем-выворотнем, думают, их не видно, и в самом деле не заметить бы, если бы пораньше спрятались, только слабые волны еще не устоялись на малиновой воде.
И в этот момент, когда тихо наблюдали за утятами, донесся отчетливый выстрел, через некоторое время - еще один.
- Наверно, нас ищут! - Санькино лицо расплылось в улыбке - рот до ушей, в голубых с ржавыми крапинками глазах вспыхнули искорки надежды. - Жаль, нельзя выстрелить в ответ: Бежим!
Валерка хоть и длинноногий, а едва поспевал за ним, рыжие Санькины волосы жар-птицей мелькали между деревьев. Ветки брызгали росой, так что вся одежда промокла, а в сапогах чавкала вода. Теперь слышно было, как кто-то аукал; откликались на бегу, ни на секунду не останавливаясь, потому что спасение было совсем близко.
Их встретил Захар Малашкин, усмешливо поприщурил раскосые глаза:
- Чего несетесь сломя голову, будто черти за вами гонятся? Где ночь-то были?
- Здесь, в бору.
- Заблудились, что ли?
- Ага.
- Ну и задали задачу! Вчера дотемна всей деревней искали вас вокруг, своих полей: не думали, что: в бор умотали. Это уж утром я надумал сюда. Кто вам позволил с ружьем в такую пору шляться? Вот отберу, будете знать! - пригрозил лесник.
- Это - дедушкино.
- То-то и оно, что дедушкино. Стащил небось без спросу? Ладно, пошли домой, там вам достанется на орехи.
Впереди веселой притрусочкой бежала рыжая лайка Тайга. С собакой нигде не заблудишься. В форменной фуражке с дубовыми листьями над козырьком, в широкой брезентовой куртке, по-медвежьи осанистый Малашкин тяжело давил резиновыми сапогами сухой мох. Санька с Валеркой послушно плелись за ним, как те утята за уткой.
Он вывел к старой вырубке, кой-где поросшей мелким осинником, и показал рукой на видневшееся вдалеке поле:
- Узнаете?
Неуверенно пожали плечами.
- Эх вы, пошехонцы! Свою деревню не узнали!
Ребятам сделалось немного стыдно за такую оплошность: растерялись в лесу. Конечно, это было заболотское поле, виднелась и сама деревня, она преспокойно нежилась на солнышке, как островок в теплом озере. Сразу исчезли всякие огорчения, Санька чувствовал в себе даже геройство, оттого что ночевка в диком бору благополучно закончилась. Жаль только, что не нашли осыпь, про которую говорил дедушка, и вряд ли скоро соберешься еще раз в поход на Волчиху.
Может быть, когда-то они придут сюда, за реку, взрослыми и улыбнутся, вспомнив простреленные кепки, ночные страхи у костра, выручившего их лесника Малашкина. Память не сохранит всех дней детства, но такие останутся в ней на всю жизнь.
Глава восьмая. Мухтар-Муха
Давно Санька мечтал приобрести щенка, чтобы вырастить из него хорошую, умную собаку, с которой не страшно пойти в любую глухомань. Смешно ведь, раньше дедушка всегда собак держал, а сейчас ни одной нет. Просил, умолял мать разрешить сходить в Малый Починок за щенком к Ивану Андронову, обещал хорошо учиться, во всем помогать по дому. Вчера за ужином до слез дело дошло, дедушка с Андрюшкой поддержали Санькину просьбу, но мать неумолимо стояла на своем:
- От собаки одна грязь, еды для нее не напасешься, хоть барана целиком подай, так съест. Мне и без того забот хватает.
- Я буду сам за ней ухаживать, я уже имя ему придумал - Мухтар. Помнишь, кино такое было про собаку?
- Вот насмотритесь кино, а потом и выдумываете. Нет, нет!
Конечно, момент для такой просьбы был неудобный: после бесславного похода на Волчиху, доставившего столько переживаний родителям, Санька присмирел. Сенокос как раз начался, все устают, нервничают. Мать каждый день ходит в Малый Починок на ферму - там силосуют, а вечером свой покос ждет. Санька помогает. Сегодня девять копен нагребли по оврагу между Заболотьем и Починком.
Прямо с работы приехал отец на мотоцикле. Стали косить. Место неровное, угористое, много муравьиных холмышков: надо иметь сноровку, чтобы обкашивать их. Зато трава у перелесков густая. Санька первое лето взялся за косьбу всерьез, коса у него в руках еще непослушна: то проскочит по верхам, то воткнется носом в землю. За взрослыми никак не угнаться, у них косы так и снуют со свистом, легко, будто сами собой.
- Тебе, Шурка, пора по-настоящему косить, хватит мять траву. Смотри, какие хохлы оставляешь! Ровней веди косу, пятку прижимай. Вот так! - учил отец, взявшись вместе с Санькой за его косьё. - Я чуть постарше тебя был, когда ходил вместе с колхозниками на речные пожни. Как встанут друг за другом, как почнут жарить, тут уж из покосева не выскочишь - засмеют, хоть жилы порви, а тянись до конца. После войны это было, в голодное время, нас тогда не шибко баловали.
Пока отец держится за косьё, все вроде бы понятно, и коса ровно бреет, только он отошел - снова начались Санькины мучения.
- Ладно вам тренироваться-то: пусть сколько потяпает, - снисходительно заметила мать.
- Он мне по плечо вымахал, а ты жалеешь. Мужик все должен уметь.
Слова отца подхлестнули Саньку, он упрямо продолжал взмахивать косой, представляя себе тот послевоенный покос на Талице, когда за любую колхозную работу брались всем миром, когда отец был подростком и, вместо того, чтобы учиться, зарабатывал хлеб. Ему, Саньке, теперь только учись, а он плохо оправдывает надежды отца.
Мать с отцом успели дойти до леса и вернулись обратно, Санька все еще не мог одолеть первое покосево. Руки онемели, рубашка липнет, в глазах - горячая пелена, и нельзя остановиться, потому что в самое это время вышли из перелеска Ленка Киселева и Танька Чебакова. Наверно, землянику брали, издалека в бидончиках не увидишь. Ягоды раньше всего поспевают здесь, на пригорках, вон ало брызжут в траве, соблазняют: брось косу да наклонись.
Девчонки посматривают в сторону Саньки и посмеиваются, точно подзадоривают. Пустосмешки. Ленка, эта уж наверняка не брала в руки косу - мать оберегает ее от тяжелой работы, дескать, раз отличница, пусть знает одну учебу. Проходили бы поскорей.