Мыс Раманон - Ткаченко Анатолий Сергеевич 7 стр.

ФАНТАСТ ПЛУТОНИЙ И ШАЛАНДА

Ветер подул со степи. Обтекая парки, сады, дома на обрыве, он круто падал к воде, горячий, напитанный горь­кими, иссохшими травами, будто хотел утолить свою веч­ную степную жажду. И казалось - море страшится зной­ного степняка, отступает в прохладную даль и глубь, оголяя намытый песок, замшелые камни; или ветер жадно выпивает воду у берега, так жадно, что море не успевает подбавлять новой... Ни прибоя, ни плеска ряби - тишина, ровное, немое сияние до самой сине-черной полоски, где вода соединяется с небом; глухо проплывают корабли, не слышны голоса рыбаков на лодках, даже близкие вскри­ки чаек мгновенно топятся ветром в морской неоглядности. Лишь гудит деревьями горячий горький воздух, падая с обрыва, и слышится в его диком гуде еле уловимая, но зреющая жалоба: скоро, очень скоро за синей кромкой горизонта скопится ветер "моряк", забурлит волнами, пе­реборет "степняка" и погонит его в сухие холмы и овраги, в свое степное море, откуда он так нежданно, яростно вырвался.

А пока - штиль. Самое время добывать морского червя.

Русик поднимает плоские камни, заплывшие илом (под ними бороздки, норки), и, если видит красного червяка-волосатика, быстро хватает его: эти, морские,- очень юркие: заползет, спрячется в норку, полдня копай, не отыщешь. Старик Шаланда пораньше встал, опытный че­ловек, наковырял литровую банку, удит уже на черных валунах. Русику столько не надо, но запас не помешает: лучшая наживка, кефаль можно поймать. Прозеваешь - жди другого "степняка". А когда он подует?.. Шел ведь мимо Русикова дома Шаланда, мог бы разбудить, да не хочет старик видеться с Иваном Сафоновичем, обзывая его "Фиалка суконная". А тот в ответ спокойненько: "Печаль­но мне видеть личность, которая опустилась на дно нашего разумного общества". Так они враждуют много лет...

- Э-э... приветик, товарищ. Чего это ты, извини, как поросенок роешься?

Сначала Русик увидел волосатые мощные ноги, затем широченные красные плавки и тяжелый живот и, только выпрямившись совсем, - круглое румяное лицо с корот­кой колючей бородкой, маленьким ноздристым носом, вы­пученными, будто нарочно, глазами зеленоватого, бутылоч­ного цвета; на голове у толстого серьезного человека то­порщился жесткий седоватый ежик, подстриженный корот­ко, и потому казалось - лицо его вставлено в сплошную бороду, как в рамку.

- Червей копаю, - сказал Русик, показывая банку, по мутным стенкам которой елозили красные волосатики.

- Для рыбы... э-э... значит?

- Точно! Всякая ловится на морского червяка.

Человек наклонился к банке, зачем-то принюхался (от него пахло вином, сигаретами, женским лосьоном), ему стало неприятно, он округлил ноздри, фыркнул, словно вынырнул из глубокой воды.

- Фу! Страшнее дождевых в сто раз, правда? Сколо­пендры какие-то! А ты их... э-э... руками, когда нажив­ляешь?

Русик вытащил одного, положил на ладонь. Волосатик забился, испугавшись света, и занемел тугим прохладным колечком.

- Брось! Как тебе не противно!

Осторожно опустив червя в банку, Русик сказал:

- Не бойтесь, дядя, он не кусается.

- Знаю. Но отвратно же!

Человек отступил на чистую гальку, сел. Тяжелый жи­вот его провис меж толстых колен. Ноздри сопели, глаза вроде бы возмущенно пучились, румяные губы вздрагивали. Русику расхотелось добывать червей - хватит пока. Раз так неприятно приезжему, солидному человеку, можно обойтись теми, что накопал. В конце концов, местные, живущие на курорте Большой Фонтан, должны заботить­ся о приехавших отдыхать. Ведь почти все они работают в санаториях и домах отдыха.

Вымыв чистой водой руки, пригладив растрепанные волосы, Русик почувствовал себя увереннее, спросил:

- Дядя, вы из Будынка?

- Угу, из будильника. Сегодня собаки спать не дали. Под окном сцепились в пять утра и грызлись до семи. Поче­му у вас собак много?

- Много, - согласился Русик. - Бродячие. Их уби­вают - все равно откуда-то берутся.

- Понятно. Э-э... юг, всякая мразь безответственно плодится. У нас бы они померзли.

- Вы писатель, дядя?

- Фантаст.

- Фантомас?

- Ха-ха! Ну чудик-юдик-карапуз! Фантаст. Фанта­зирую, значит, сочиняю. Другие... э-э... скажем, реали­сты - те, как вот ты, все про жизнь... А я космос обозреваю мысленным взором. Понял чего-нибудь, рыжий чудик?

- Ага. Про другие планеты сочиняете. Про жителей Марса, которые похожи на больших муравьишек.

- Пройденный этап, малец. Наша система оказалась безлюдной. Щупаю отдаленные галактики. Ну, тебе это не уразуметь.

- Понимаю. Планеты, которые дальше Солнца.

- С тобой не заскучаешь.

- Первый раз писателя вижу. - Русик оглядел мощ­ного и какого-то уж очень нежного писателя, он все больше нравился ему своей чуть пугающей необычностью. - Спра­шиваю в Будынке других, отвечают: шахтеры. Мама гово­рит: писатели в шахтерские дома отдыха едут, шахтеры - в писательские. Так им интереснее.

- Почти угадал, обмениваемся. Нам их санатории нужны, лечиться, а им книжки посочинять надо, правда же?

- Не-е, они тут весело отдыхают...

- Ха-ха! Все знает рыжий чудик! Зачем тебя мама такого умного родила? Подарочек, можно сказать, пре­поднесла человечеству. А писателя, значит, первого ви­дишь?

- Один из Ташкента, который критикует, обещал книжку прислать, забыл, наверно. Одна переводчица пода­рила, но я не умею пока по-французски.

- Ну да. Это ж тебе... э-э... не червяков волосатых из грязи дергать. Париж! "Гранд-Опера", Лувр, соборы, Эйфелева башня! Кабаре, девочки, неоновое сияние. Вспомнишь - душа летит через границы и рубежи. Другая планета!

- Вы там были?

Вместо ответа писатель оглядел долгим затуманенным взором Русика, будто соображая, откуда он тут взялся, такой рыжий и прилипчивый, а затем спросил мрачно:

- Ты знаешь, кто я?

Русик немо замотал головой.

- Плутоний Сириус.

Русик молча и согласно покивал, удивляясь красивым, никогда не слышанным имени и фамилии - такие не могут быть у простых людей, такие бывают, наверное, у жителей далеких планет, знаменитых киноактеров или вот у этого дяди фантаста. Русик хотел и себя назвать, чтобы уж совсем познакомиться, но раздумал: имя у него, может, и ничего еще, а фамилия пустяшная - Задорожко, да и писатель отрешенно смотрел в ленивое штилевое море, пожалуй позабыв о нем навсегда. Надо уходить. Человек мыслит - сочиняет - нельзя мешать: рассердит­ся еще и не захочет потом, в другой раз, узнать Русика, поговорить про космическую фантастику. Стараясь не шуметь, он поднял удочку, банку, кеды, шагнул, чуть слышно скрипнув галькой.

- Э-э... подожди, чудик. Идея-фикс пришла. Надо зафиксировать. Слушай, садись и радуйся, что повезло. Книжкам такое еще не снилось. Представь, планета где-то за миллион световых лет от нас, свое у нее солнце, но оно льет жидкий свет, и атмосфера там... э-э... тоже жидкая, приблизительно как у нас вода. И разумные существа на планете, назовем ее Гидрастис, плавают... представ­ляешь, плавают, а не ходят. - Писатель Плутоний Сириус развел толстые волосатые руки, помахал ими, отгребая невидимую жидкую атмосферу. - Всегда во взвешенном состоянии находятся существа, к тому же разумные. Так. Усвоил?

- Как медузы? - спросил Русик.

- Фу! Это же неэстетично - медузы. Из тебя прямо выпирают всякие грубости. Не можешь отвлеченно, умо­зрительно вообразить гидроидов... Да, назовем гидроидами жителей Гидрастиса. Красиво, правда? Гидроиды... Ну вот, пусть они плавают в твоем воображении, как дельфины. Грубовато, конечно, такое сравнение, но главная суть не в этом. Гидроиды имеют реактивные двигатели, рождаются с такими двигателями. Втягивают жидкую атмосферу и с жуткой силой выталкивают ее, развивая потрясающую скорость...

- Похоже на кальмаров, да? Мне Витька-дуроход рассказывал, они набирают воду и выталкивают.

Плутоний Сириус сцепляет меж колен пухлые пальцы рук, медленно поворачивает к Русику бородатую, округло бородатую и колючую голову, стеклянно выпученными глазами словно бы расплющивает бестолкового чудика на горячей и жесткой гальке, держит его уничтоженным несколько минут. Убедившись наконец, что Русик осознал свою неисправимую, дерзкую вину, Плутоний Сириус гла­дит ладошкой круглый живот, мечтательно расслабляется и говорит прежним дружеским тоном:

- Главная суть в чем? Не жду ответа - не для твоей головы альтернатива. Техника не требуется гидроидам, вот! Никакой! Все у них есть от рождения. Планету освещают гигантские электрические скаты, вечное лето, никакого притяжения, не надо строить города, дороги, передвигай­ся в любом направлении, они все во взвешенном состоянии, детеныши выкармливаются атмосферой, насыщенной пи­тательными веществами. Гидроиды не ходят на работу, у них масса свободного времени для умственного и духов­ного развития, поэтому они в тысячи раз умнее людей. Но, представь, наука у них не техническая - умозритель­но-отвлеченная, сплошная теория и чистая философия, из которой не надо производить табуретки. Гидроиды сво­бодны от вещей, добычи пищи (я уже сказал - питает их пульсирующая атмосфера), а значит, нет на планете Гидрастис зависти, злобы, борьбы за теплое и сытное ме­стечко под своим солнцем. Умозрительным, неугнетенным разумом гидроиды постигли всю Вселенную, поняли ее суть, как дважды два осознали и примирились с ее беско­нечностью. Им не надо летать в космос, они знают о жал­ком существовании людей, видят, например, нас с тобой на берегу нашей лужи-моря, загорающих козявок. Им-то и загорать ни к чему, они живут вечно, никогда не болеют. Идеальная антисептика, совершенный биоценоз.

- Здорово, дядя... Плутоний! Вы такой хороший при­думщик... Фантаст! - Русик глянул ему в лицо, густо закрасневшее от солнца, с капельками пота на щеках (может, от воображения он так раскалился, работа же - воображение, да еще какая!). - И воевать эти гидроиды никогда не будут, правда? Зачем им, если все есть?

- Ты жуткий реалист, парень. Без навоза не мо­жешь. Абстрактности никакой. Другая галактика, а ему "ура" подавай. Там общаются как? Мысленно, электронно, без слов. У них и рук нету, чтобы автомат держать.

- А мой дед погиб...

- Опять! При чем тут твой дед? Какое им дело?.. Для гидроидов наши войны - мелкая возня. У них... э-э... галактические войны. Например, гидроиды решают поглотить какую-нибудь биологически насыщенную планету - она нужна им для пополнения собственной питательной среды, - приводят в действие реактивные силы Гидрасти­са, там же все реактивное, и с потрясающей скоростью устремляются к цели. Происходит столкновение, но ни­какого взрыва: своей жидкой пульсирующей атмосферой Гидрастис всасывает в себя планету, насыщенную живы­ми существами, до капельки растворяет ее в себе. Тихо, мирно, никакой крови, криков и рыданий. Космический размах!

- Целиком?!

- Ну да. Остатки, отходы могут загрязнить окружаю­щую среду, галактическое пространство. Там строго сле­дят за этим.

- А до нас они не долетят?

- Могут. Если пища... э-э... иссякнет поблизости.

Русик оглядел лужу-море, теперь уже зарябившую, слегка подкрашенную густой синью вдали, минуту или две смотрел на клокочущий, рыжий от обнаженных тел, звенящий голосами пляж, затем поднял глаза к обрыву, где в зелени садов, акаций, платанов едва виднелись затенен­ные крыши маленьких домишек, а выше - белые дома санаториев, и спросил себя: "Неужели всего этого в одно мгновение может не стать?" Исчезнет Страхпом со своими персиковыми деревьями, старик Шаланда вместе с удоч­кой и бычками на кукане, растворятся в жидкой атмосфере мастер высшего класса Иван Сафонович Кожемякин, Нинуська, Мать наша Машенька, танкер "Орел", хоть он и железный, порт, город, этот пляж с тысячами загораю­щих... Всех всосет в себя планета Гидрастис, все станут пищей для самых умных существ - гидроидов... И он, Русик Задорожко, тоже...

"Нет,- сказал себе Русик,- не хочу!"

Он не мог представить, умозрительно вообразить, что его совсем-совсем не будет нигде во Вселенной. Другие еще могут исчезнуть, особенно Страхпом, а он... Русик передернул плечами, пошевелил пальцами ног, взял гальку и зашвырнул далеко в воду... А он, такой живой, всем нужный, уже умеющий читать книжки, он не растворится в жидкой атмосфере. Никогда! Гидроидам не удастся сва­рить из него суп. Русик будет защищаться

Подняв щепку, он отщипнул тоненькую палочку и на­рисовал на песке гидроида: толстый, головастый, вместо лица - огромная пасть, вместо рук - жирные плавники, на хвосте - сопло турбины, как у сверхзвукового самолета. Подумав, залохматил голову сплошной бородой, выпятил живот и низ живота одел в плавки: неприлично же разум­ным существам голыми плавать. Вокруг начертил волны жидкой атмосферы.

Плутоний Сириус спросил:

- Ты кого это?

- Гидроида.

- Вроде на меня похож?

- Не-е. У него жабры и... турбина.

- Сотри. Отвратно видеть.

Русик размазал пяткой рисунок, поднялся, собрал свои вещи и хотел попрощаться с писателем-фантастом - вряд ли он сегодня что-нибудь интересное придумает: утомился, огруз и глаза вроде бы запотели мутно, как у полусонного, - но писатель, глянув в сторону бурно клокочущего пляжа, вдруг ободрился испуганно, схватил Русика за руку, притянул к себе.

- Жена идет... э-э... выручай!.. - Голос у него приглох, словно захлебнулся в нырке, потом зазвучал часто, с на­рочитым смешком. - Скажи: немножко дядя позагорал, пять минут. Мне нельзя, понимаешь?.. Сердце... Она строгая, у-у какая! И скажи: просто так, про море раз­говаривали. Не любит, когда сюжеты разбалтываю, у-у!.. Выручай, чудик. За мной мороженое, пять пор­ций.

Слушая, Русик смотрел мимо Плутония Сириуса - там, по кромке пляжа, расплескивая длинными загоре­лыми ногами воду, шла женщина в легоньком распахнутом халатике, в лифчике и трусиках - узеньким клиныш­ком,- с высокой, крупными завитушками седоватой при­ческой париком (Русик видел, как такие парики сни­мают перед купанием, прячут в сумки). Очень молодая женщина, спортивная и точно - строгая. От строгости у нее сдвинулись резко накрашенные брови, стиснулись в узенькую полоску губы. Красными ногтями она нервно терзала зажженную сигарету и сощурено, острыми поло­сками глаз нацеливалась на Плутония. Но заговорила во­все не зло или нарочито не зло, как говорят с напроказив­шим родным ребенком:

- Платоша! Значит, убегаем, прячемся? Загораем сколько хотим, а после тяжело болеть будем, голубчик? Придется строго наказать тебя. Завтра будешь сидеть в комнате и не получишь сладкого.

- Я на минуту, на одну минуту снял рубашку. - Плу­тоний сердито и как-то жалобно подмигнул Русику: "Чего же ты?" - Вон мальчик видел, подтвердит. Скажи, маль­чик.

- На одну, тетя, точно, на одну минутку...

- А ты молчи. Маленький, а врун уже. - Женщина прикрыла плечи Плутония рубашкой, подтолкнула его ку­лачком в затылок. - Вижу, спина покраснела. Поднимайся, голубчик.

- Не-е, тетя...

Женщина глянула на Русика так, словно через силу заставила себя внимательно разглядеть его, и нехотя, брезгливо скривила губы, не найдя в нем ничего интерес­ного. Неожиданно шагнув к Русику, она склонилась над ним, опахнув нежным запахом лосьонов, сигаретного дыма:

- Ну-ка говори, рыжая бестия, что он тебе тут расска­зывал, какие сказки?

- Про море мы... какое глубокое...

Метнув в рот сигарету, женщина протянула длинную руку, вцепилась острыми красными ногтями в Русиковы волосы, приподняла его с гальки, повернула к себе лицом - он увидел ее глаза, круглые, белые, как начищенные сере­бряные монеты,- и женщина оттолкнула его, негромко сказав:

- Чтоб я тебя больше не видела, дрянь шалавая! И ни слова никому! Понял?

Русик отбежал, позабыв прихватить свои вещи, поду­мал, что женщина расшвыряет их со злости, однако она уже не смотрела на него, нервно одевала Плутония Си­риуса, устыжая ласковыми словами, потом толкнула его ладошкой в спину, повела впереди себя.

Они шли, высокая и тонкая, коротенький и толстый. Под ним тяжело скрипела галька, под ней - позванивала. Он ссутулился, втянул голову в борцовские плечи - голова лежала на плечах лохматым шаром, - свесил вяло и низко руки, смотрел себе под ноги, как виноватый, выпивший лишку мужик. Она вытянулась в струнку, медленно пово­дила головой, чуть кивая знакомым, и, казалось, полы халатика, отброшенные за спину, не смели касаться ее сердитого тела. Она была похожа на очень строгую дет­садовскую воспитательницу и на неродную маму.

Вскоре Плутоний Сириус затерялся в пестром, шумном пляжном многолюдье. Русик вздохнул облегченно и оби­женно. И едва не заплакал: "Зачем они так?.. Почему они такие?.."

Придя на мыс, он не стал разматывать удочку, гото­вить наживку: время упущено, рыба клевать не будет - полдень, самая жара, все засыпает в море и на суше. Да и старик Шаланда вон уже пробирается по камням к берегу, штаны засучены выше колен, пиджак отвис, кукан с бычка­ми волочит по воде. Выкарабкался кряхтя, заметил Руси­ка, вроде немного удивился, помотал белой головой:

- Здоров был, любимец! Опять тута?

- Опять.

- Ты как этот... комендант моря.

- Ты тоже.

- Ну, веселый любимец, ничего живешь-можешь?

- Помаленьку.

- Правильно делаешь. А я вон сколько наловил - твоему коту на раз мало будет. Штиль. Вода ушла, рыба уплыла, где поглубже. Ветер "степняк" - никудышний рыбак. Пойду, думаю, перекушу, пережду, вечерком подловлю.

- У меня есть. Хочешь? - Русик поднял и показал Шаланде клеенчатую сумку.

- А это... тебя не обижу?

- Я с запасом беру всегда. Мама побольше дает. Если поделюсь - чтобы самому хватило.

- Пошли тогда в тенек, вон в нашу пещеру. Закусим, переждем жару. Я и сам прихватываю чего поесть, да сегодня заторопился: вижу, "степняк" потянул - червя схватить надо. Спас, считай, Шаланду: в гору лезть - ноги переламывать. Взаимовыручка называется. В другой раз бабки Сониного пирога тебе принесу. Хорошие печет, с вишеньями.

В нише, под глинистым обрывом мыса, они садятся у застарелого кострища - здесь рыбаки пережидают не­погоду, здесь прячутся от полуденного солнца. Русик расстилает газету, выкладывает бутерброды, ставит бутыл­ку квасу. Едят молча, по очереди запивают. Старик жует, как трудную работу выполняет, - зубов почти нету, десна­ми быстро не перемнешь, и поэтому Русик молчит, ста­рается есть медленнее, будто нехотя. А то подумает Шалан­да, что он голодный, вовсе откажется угощаться.

- Ладно, любимец, я подремлю, ты помечтай. Тихо, слышь? У курортничков мертвый час. Опосля бычков надергаем.

Старик приваливается к теплой глинистой стенке, на­пухшими веками гасит скудную голубизну глаз, но не совсем - остаются узенькие водянистые блестки, словно не хочет он полностью терять жизнь, следит за нею, под­глядывает. Седые жесткие волосы упали на лоб, тяжелый нос почти уперся в подбородок, четче проступили шрамы, морщины, все пунцово-бурое от солнца, ветра, морской соли. Костистый, крепкий старик. Таким и должен быть моряк, о таких, наверное, песни складывают. Может, и не выдумал он - о нем замечательная песня "Шаланды, пол­ные кефали...".