"Блайз, одна из трех дочерей Сорена и Пелли, открыла нынешний праздник Урожая исполнением традиционного гимна "Любимое Древо". Эта торжественная песня была пропета с исключительным изяществом, доставившим удовольствие всем присутствовавшим. Однако лишь когда молодая певица перешла к следующему номеру своей концертной программы и запела старинную пестроперскую балладу, мы поняли, что на дереве расцвел новый блестящий талант. Не будет преувеличением сказать, что слова "Когда любит сова сову" Блайз исполняла поистине всем желудком!
Следует особо отметить полную музыкальную гармонию, сложившуюся между юной певицей и членами гильдии арфисток, прежде всего нашей блистательной мадам Плонк, которая в этот вечер явно была в ударе. Она вращалась по струнам, как волчок, перебирая, щипая и колебля их с несравненной точностью и невероятным талантом. А теперь несколько слов от себя лично. После отвратительного прошлогоднего праздника Урожая ваш обозреватель просто не может представить себе лучшего начала торжеств, чем сегодняшний дуэт дерзкой, уверенной в своих силах молодой певицы и прославленной арфистки!"
Глава II
Крепыш на распутье
Лунный свет, заливавший ледяную пещеру, постепенно начал слабеть. Крепышу казалось, что прошла целая вечность, прежде чем две совы наконец вылетели наружу. От их разговора Крепыша бросало в дрожь, что, согласитесь, было весьма странно для птицы, родившейся и выросшей в Ледяных проливах. Что же означало это странное слово, произнесенное сипухой? Хагсмары! Просто мурашки по телу бегут. Внезапно Крепыш заметил, что узкая щель, в которой он сидел, стала заметно просторнее. "Значит, я все-таки съежился. По-настоящему, как сова. Стал тощим от страха. Но ведь так делают только совы, а не тупики! Ой, мамочки… ой-ой, мамочки! Наверное, я УЖАСНО испугался. Что это за хагсмары такие? И что означал этот разговор про яйца?" У бедного Крепыша даже голова разболелась, ведь он еще никогда в жизни так не работал мозгами! Крошечные осколки мыслей, острые, как ледяная крошка в разгар катабатических ветров, вихрями кружили у него в голове.
"Что означает все, что я увидел и услышал в этой пещере? - в отчаянии думал Крепыш, пытаясь припомнить предпоследнюю мысль, посетившую его как раз перед тем, как в его слабых мозгах начался этот ужасный шторм. - Я должен что-то сделать. И это пугает меня сильнее всего, что я увидел и услышал. Потому что я точно знаю, что должен что-то сделать, но совершенно не понимаю - что именно!"
Затем мысли Крепыша завертелись, словно в урагане.
"Я должен кому-нибудь рассказать обо всем, что увидел и услышал. Только не папочке и не мамочке. Не говоря уже о бабуле и дедуле, ведь они еще глупее, чем родители! - Он подумал о старшем брате по прозвищу Толстяк. - Нет, ни за что! Великий лед, что же мне делать? Ой, кажется, догадался! Нужно рассказать обо всем кому-нибудь умному. Ну конечно, вот и ответ! Может быть, мне стоит отправиться на Великое Древо Га'Хуула? К совам! К Ночным стражам!"
Крепыш даже видел их своими глазами, пусть всего пару раз в жизни. Их было четверо, и они называли себя "стая". Да-да, в тот раз среди них была очень славная пятнистая сова откуда-то с севера. Как же ее звали? Клац? Клюк? Клюв? Ну конечно - Клив!
В ту пору, когда Клив пролетал через Ледяные проливы, Крепыш был еще совсем маленьким птенцом. Однако он хорошо запомнил эту встречу. Да-да, его не зря считали очень умным! Он все помнил. Тогда Крепышу в лапу вцепилась водяная блоха, а Клив очень ловко ее вытащил.
"Я должен найти Клива, а потом найду всю стаю. Но как же… Они ведь все такие умные, а я всего лишь тупой тупик. Очень тупой. Мне будет так стыдно… А путь такой долгий… Может быть… может быть, стоит рассказать белым медведям? Они большие и умные. И они гораздо ближе!"
Пройдя по узкому туннелю, Крепыш выбрался из пещеры и уселся на краю огромной ледяной глыбы, нависавшей над Ледяными проливами. Свесив голову, он посмотрел на бурлившую внизу воду. Отсюда Крепыш хорошо видел своего старшего брата Толстяка, нырявшего за рыбой для пропитания собственной семьи. Толстяк тоже заметил Крепыша и приветственно заорал, разинув свой огромный оранжевый клюв. В тот же миг все двадцать четыре мойвы, аккуратно разложенные в его клюве, серебряными льдинками попадали в море.
- Великий лед и вечная мерзлота! - донесся пронзительный клекот из одного из ледяных гнезд, усеивавших утес. - Толстяк - ты дурак! Ты упустил наш обед!
Это вопила Ловуша, молодая жена Толстяка.
- Да я просто хотел поздороваться с Крепышом! - проорал в ответ Толстяк. - Привет, Крепышонок, малыш! Как ледок?
- Мне детей надо кормить! - завизжала Ловуша, выпрыгивая из гнезда. Прижав оба крыла к толстым бокам, она бросилась в плещущую внизу воду. Несколько птенцов, высунув головки из ледяного гнезда, следили за матерью.
Толстяк, не обращая внимания на своих голодных деток, уселся на ледяной выступ рядом с Крепышом.
- Чего делаешь?
- Н-ничего, - пробормотал Крепыш, не зная, стоит ли рассказывать брату о том, что он только что видел. Так ничего и не решив, он попытался сменить тему. - Ловуша - она здорово ныряет. Ты только погляди на нее!
- Ага, она такая. Что скажет - то и сделает. Тебе, Крепыш, тоже надо найти себе подругу.
- Думаю, я пока не готов.
- Это ты-то не готов? Мама всегда говорила, что ты самый умный из нас! Даже умнее, чем нужно, вот как.
Крепыш несколько раз хлопнул глазами. "Кажется, мама права", - подумал он.
- Знаешь… мне надо лететь.
- Куда лететь? - тут же спросил Толстяк.
- Сам не знаю, - вздохнул Крепыш.
- В Самнезнай? Круто! Я слыхал об этом местечке, - воскликнул Толстяк. - Говорят, рыбалка там просто знатная!
- Да? Ну… тогда я полетел, - пробормотал Крепыш и, расправив крылья, прыгнул с края утеса.
Он уже улетал, когда услышал, как Толстяк грозно кричит на своих малышей:
- Быстро помахали крыльями дядюшке Крепышу! Он летит в Самнезнай!
Ловуша уже вернулась в свое гнездо и деловито сортировала рыбу. И она, и птенцы с завистью посмотрели вслед Крепышу, вскоре растаявшему в тумане над берегом Ледяных проливов.
"Ох, ну и туман! И куда лететь?" - подумал Крепыш. Наконец он резко развернулся и полетел на север, в сторону летнего места сбора белых медведей. Он знал, где это. Недалеко от Ледяных проливов. Но что он скажет медведям? Крепыш изо всех сил напряг свои несчастные мозги, пытаясь расставить факты по порядку. Сначала он увидел странную синюю сову. Потом другую сову, со страшным лицом. Но то, о чем она говорила, было еще страшнее того, как она выглядела. Хагсмары. Кто такие эти хагсмары? Какая-то порода птиц? Неизвестно, но точно не белые медведи! Едва уловимое страшное воспоминание вновь всколыхнулось в глубине его разума, словно тень, омрачавшая всего его существо.
Должно быть, Крепыш летел быстрее, чем думал, поскольку скоро увидел под собой остатки летнего льда, сковывавшего море Вечной зимы. Следуя за плавучими льдинами, он поднялся к заливу Клыков. Крепыш надеялся, что белые медведи еще не отправились в дальнее плавание на север, к более отдаленным заливам и узким каналам, в которых они зимовали. Когда он неряшливой спиралью спустился вниз, то, к своей радости, заметил сразу нескольких медведей, плававших в море или сидевших на льдинах вместе со своими медвежатами. Многие льдины были красными от крови только что убитых тюленей. Белые медведи запасались жиром для долгой зимней спячки.
В этом месте залив был очень узким, и Крепыш заметил, как один из медведей, соскользнув с льдины, поплыл к утесам, где чернела какая-то большая дыра, похожая на пещеру. Крепыш завис в воздухе. А вдруг он не поймет этих медведей, ведь они говорят с сильным кракишским акцентом? К счастью, многие из них разговаривали на причудливой смеси кракиш и хуульского, поэтому, прислушавшись, Крепыш постепенно начал различать отдельные слова и фразы.
- Гунда грунух… дай Урсус увидеться через пару лет… Эй, Свип?
Внезапно из пещеры высунулась самая огромная голова, которую Крепышу доводилось видеть в жизни, и, разинув пасть, совершенно отчетливо прокричала:
- Эй, Сварр! Да в тебе романтики не больше, чем в куче выпущенных тюленьих кишок! Встретились и разбежались - вот твой девиз, а?
- И что из этого? Брачный сезон не может длиться вечно, к тому же я впадаю в спячку. Разве я виноват, что катабаты в этом году задули раньше, чем обычно, - проворчал большой самец, плескавшийся снаружи пещеры.
- Да ладно! Только и думаешь, как бы улизнуть.
- Я принес тебе поесть, прежде чем уйти, - высунув из воды огромную лапищу, медведь бросил на лед рыбину. - Синеспинка - знак моей любви, - проворчал он.
- Великий лед! - выпалил Крепыш. В тот же миг оба медведя задрали головы и уставились на него.
- Чего тебе надо? - хором проревели они.
- Эта рыба, рыба… Я никогда не видел такого цвета! Небесный. То есть синий, - пролепетал Крепыш, опускаясь на только что покинутую медведем льдину. - Я видел сову точно такого же цвета. Синюю… - Он тихо повторил это слово, словно пробовал его на вкус.
- Ладно, я поплыл, - проворчал самец по имени Сварр. - Увидимся. Где-нибудь, когда-нибудь. Через пару лет. - Он широко зевнул и поплыл прочь. - Надеюсь, у тебя будут медвежата. Уверен, они будут симпатяги, все в маму.
Самка тяжело вздохнула и пробурчала:
- Можно подумать, ему когда-нибудь придет в голову их навестить!
- Вы хотите сказать, что он никогда не увидит своих медвежат? - удивился Крепыш.
- Никогда.
- Это очень печально, - искренне сказал тупик. - Мне кажется, он сам не понимает, чего лишает себя.
Медведица удивленно уставилась на него.
- Как тебя звать, тупик?
- Крепыш.
- Очень приятно, Крепыш. А меня зовут Свип. Знаешь, для тупика ты очень проницателен.
- А что значит "проницательный"?
- Умный. Смышленый.
На этот раз пришла очередь Крепышу удивленно хлопать глазами.
- Нет… Вы ошибаетесь. Никто… никто на свете никогда не называл меня… или какого-нибудь другого тупика умным, смышленым или проницательным!
- А я вот взяла и назвала! А теперь расскажи мне, что это за синяя сова такая?
Крепышу очень хотелось как можно разумнее пересказать этой любезной медведице все, что он недавно увидел. Поэтому он начал, не торопясь:
- В Ледяных проливах есть одна пещера. Туда прилетели две совы. У одной были перья того цвета, который называется "синим", а у другой… у другой…
Когда Крепыш закончил свой рассказ, Свип несколько мгновений молчала, а потом уверенно сказала:
- Не нравится мне все это. Совсем не нравится. Впрочем, это совиные дела.
- Что я должен сделать?
- Разыскать сов, - ответила медведица. - Ночных стражей Га'Хуула.
Крепыш уронил голову. Сейчас он выглядел почти трагически, насколько может выглядеть трагически птица, обладающая таким потешным черно-белым лицом с толстыми щеками и огромным рыжим клювом посередине.
- Я не могу, - прошептал он, уткнувшись клювом себе в грудь.
- Почему это ты не можешь? - удивилась Свип. Ее тоже уже начала одолевать сезонная спячка, охватывающая медведей в преддверии приближающейся зимы, когда короткий северный день начинает сокращаться сначала на секунды, а потом и на минуты. Тем не менее она решительно боролась с сонливостью. Дело было важное. - Я повторяю - почему ты не можешь полететь и найти этих сов? - сдерживая зевок, переспросила Свип.
- Ночные стражи все очень умные. А я ужасно глупый.
Эти слова поразили Свип, как поток яркого солнечного света.
- Что за чушь ты болтаешь? Да ты самый умный тупик, которого я встречала в жизни! - решительно заявила она.
- Вы правда так думаете? - робко спросил Крепыш.
- Правда. Тебе непременно нужно лететь.
- Я… Я подумаю над этим!
- Не думать надо, а делать!
Глава III
Колокола в тумане
В дремучей чаще Темного леса, самого глухого леса во всех Южных царствах, есть место, где деревья вдруг резко обрываются. Чащоба здесь такая густая, что с высоты низину почти не видно, к тому же облако тумана, вечно колышущееся над водопадом, скрывает дно долины. Но тот, кто сумеет спуститься с обрыва, увидит прекрасный дворец, выстроенный прямо в толще утеса. В этом дворце, оставшемся от времени Других, жила мохноногая сычиха по имени Бесс. Во всем совином мире насчитывалось не больше дюжины сов, знавших об этом загадочном месте и об этой сычихе. Эти совы называли ее не просто Бесс, а Бесс с Колокольни или Бесс Знающая, ибо она была одной из самых ученых сов во всех шести царствах. Совы, знавшие об этом месте, нередко удивлялись, почему оно называется дворцом. Ведь на самом деле это была огромная библиотека, полная книг, разнообразных карт и старинных научных инструментов. Сама Бесс никогда не покидала Дворец туманов. Она впервые появилась здесь много лет тому назад, когда принесла сюда кости своего отца, чтобы похоронить их по обычаю мохноногих сычей.
В ту ночь, о которой у нас пойдет рассказ, Бесс только что закончила свой обычный вечерний ритуал. Кости ее отца, Бормотта, давно рассыпались в прах и были унесены ветром, однако место, где они когда-то лежали, вершина колокольни, прямо под большим колоколом, давно стало святыней для Бесс. Каждый вечер она взлетала под огромный колпак колокола и пела одну и ту же песню гулким голосом мохноногой сычихи. Последний куплет этой песни давал ей надежду на грядущую встречу с любимым отцом в глауморе, поэтому она всегда исполняла его с особым воодушевлением:
В сердце у каждой доброй совы
Глаукса песня звучит.
Из зыби туманной, из синевы
Колокол неба отлит.
Слышишь, отец: дин-дон, дин-дон
Доносится свысока?
Под этот небесный перезвон
Скрумы летят в облака.
Разлука будет не навсегда,
Мы все увидимся вскоре
В объятьях небесного гнезда,
В сияющей глауморе.
Я провожаю тебя, не скорбя,
Лети, дорогой отец,
Совиные ангелы ждут тебя
Под колоколом небес.
Закончив последний куплет, Бесс почувствовала, что около башни кто-то есть. И этот кто-то был не из стаи. Друзья Бесс никогда не побеспокоили бы ее во время молитвы. Она в волнении опустилась на подоконник башни и покрутила головой во все стороны. Вскоре Бесс услышала тихий вздох, донесшийся из неглубокой ниши в круглой каменной стене. Прозрачные лиловые сумерки сгущались над башней, и Бесс пришлось как следует всмотреться, чтобы различить кучу перьев в темной нише. Вот перья всколыхнулись, снова улеглись на место, еще раз встрепенулись - и опять опустились. Послышалось сиплое, затрудненное дыхание.
- Великий Глаукс! - прошептала Бесс, слетая вниз.
На узком полу ниши она увидела еле живого мохноногого сыча. При виде Бесс он попытался поднять голову, но тут же бессильно уронил ее на камни.
Бесс застыла, ошеломленная. Перед ней был чужой. Прошли долгие годы с тех пор, когда чужаки в последний раз находили дорогу во Дворец туманов. Не говоря уже о больных совах! Неожиданно незнакомец заговорил:
- Я пришел… чтобы… умереть… - Слова вырывались из него вместе с короткими вздохами. - Умереть… под колоколом.
- Но ведь ты один! - пролепетала Бесс.
- Неважно… Ты ведь проводишь меня песней в глаумору, правда? Меня отравили…
- Но ведь должны быть противоядия!
- Нет… Яд у меня в желудке… Ты должна песней проводить меня в глаумору, - повторил сыч. - Ты ведь не откажешь?
Бесс знала, что не сможет отказаться. У каждого совиного семейства существовали свои неписаные правила и обычаи. В основном это были традиции совиного милосердия и доброты, которые нужно было исполнить во что бы то ни стало. Это было своего рода благословение, дарованное не Глауксом, а каждой простой совой. Отказать умирающему сычу в праве умереть под колоколом и не проводить его пением в глаумору было бы грубейшим нарушением неписаного кодекса. Вот почему Бесс со всей возможной осторожностью перетащила сыча под колокол, где когда-то лежали кости ее родного отца.
- Как тебя зовут? - спросила она.
Но больной сыч уже начал бредить и понес какую-то чушь. Поэтому Бесс во второй раз за сегодняшний вечер поднялась в густую тень под огромным колоколом.
Я колокола в ночи,
И голос в свисте ветров,
Я светлой луны лучи
И песня иных миров.
Я колокол глауморы
Для душ погибшего рода.
Я звездам пою о тебе -
Пусть знают, кто ты такой!
В мерцающей вышине
Твой скрум обретет покой.
Забыв о далекой земле,
О горькой своей судьбе.
Смерть - еще не конец,
Однажды мы встретимся вновь
Под колоколом небес
В башне из облаков.
Дойдя до последнего куплета, Бесс почему-то не почувствовала привычной надежды. Трудно петь для совы, которую ты совершенно не знаешь! Но она все-таки допела песню до конца. Бесс не сомневалась, что незнакомец умрет до наступления утра, однако она должна была исполнить свой долг. Закончив ритуальную песню, Бесс снова опустилась на камни возле неподвижного тела своего странного гостя. Незнакомый сыч с усилием приподнял голову и еле слышно прошептал:
- Уходи. Дай мне умереть одному, с миром.
Эту ночь Бесс, как обычно, провела за чтением древних книг Других. Сегодня она работала в мрачном настроении, мысли ее то и дело возвращались к умирающему сычу. Бесс начала перевод четвертого тома Избранного, который она лично составляла из отрывков величайших художественных произведений Других. В эту ночь она выбрала для перевода прелестные любовные сонеты, авторство которых приписывалось знаменитому драматургу по имени Шекс. Время от времени Бесс прерывала свои занятия, чтобы поразмять крылья в клубящихся струях тумана над водопадами. Когда ночь стала таять в преддверии рассвета, она вернулась обратно с жирной водяной крысой, пойманной среди камней у подножия воды. Но перед тем как отправиться обратно в библиотеку, Бесс поднялась на колокольню, чтобы убедиться в том, что ее загадочный гость испустил дух.
Он был еще жив, хотя ему, по всей видимости, оставалось совсем недолго. Бесс издалека услышала хриплое дыхание сыча. Она наблюдала за больным из отдаления, ибо, согласно традиции, после того, как пропета прощальная песнь, умирающий должен остаться в полном одиночестве в тени большого колокола. Луна уже ушла в другой мир, предрассветные сумерки были не за горами, и очень скоро утренние тени должны были упасть на Дворец туманов.
Вздохнув, Бесс полетела в свое новое гнездо, устроенное в самом дворце, в зале с картами. Здесь было не так уютно, как в ее прежнем роскошном гнездышке внутри безголовой статуи Другого. То есть не вполне Другого. Из книг Бесс узнала, что это существо Другие называли красивым словом "ангел". С виду "ангел" был вылитый Другой, только с огромными крыльями. Бесс до сих пор точно не установила, существовали ангелы в действительности или же были персонажами мифологии, однако ей была чрезвычайно приятна мысль о том, что Другие создали крылатое подобие самих себя. Поэтому она с особым удовольствием устроилась в правом плече статуи.
Но некоторое время назад она перебралась из ангела в картохранилище. Бесс запретила себе даже думать о причине, побудившей ее сменить гнездо, ибо это был величайший секрет, от которого зависело благополучие всего совиного мира.