5
Харпер прежде не видела Пожарного в церкви – да и никто его не видел, – так что наравне со всеми удивилась его появлению там в ночь, когда украли "Подручную маму". Он не зашел в зал, остался в притворе, сразу за внутренними дверьми. Его присутствие добавило напряженности в ожидание, которое нарастало всю ночь. Говорили, что отец Стори собирается сделать объявление по поводу краж в женской спальне. Он что-то решил.
– Думаю, мы выгоним сучку, – сказала Алли за завтраком. – Выясним, кто это, и пинок под зад. Никаких извинений, никакого прощения.
Харпер заметила:
– А если воровка попадется кремационной бригаде? Они не просто убьют ее, а сначала выпытают все о лагере.
– Она ничего не расскажет. Не сможет, если мы сначала отрежем ее поганый язык. И сломаем пальцы, чтобы писать не могла.
– Ох, Алли. Надеюсь, ты не всерьез.
Алли ответила ей спокойным чистым взглядом. Как все дозорные, она уже больше месяца пропускала обеды. Острые скулы выпирали под кожей, четко прорисовывая череп.
Сама Харпер не хотела, чтобы отец Стори, или кто-то еще, беспокоился из-за пропажи. Ведь каждый что-то потерял: дом, родных, надежду. И рядом с такими потерями "Подручная мама" – не бог весть что.
Впрочем, и не такая уж мелочь. Харпер без конца втискивала в портплед новые вещи для ребенка. Там был деревянный меч с веревочной рукояткой – упражняться в фехтовании. Аудиоплеер, на который Харпер записала колыбельные, сказки и несколько стихотворений. Зонтик на случай дождливой погоды и шлепанцы – для солнечной. И главное – там был блокнот, с которого все началось. В нем Харпер хранила факты ("твой дедушка – мой папа – работал в НАСА тридцать лет… строил, ей-богу, космические корабли!"), советы ("в салат можно класть все: дольки яблока, острый перец, орехи, изюм, курицу – и будет очень вкусно"), признания в любви ("я еще не говорила на этой странице, так что повторяю: я люблю тебя") и множество заглавных букв и восклицательных знаков ("Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ!!!").
И другие вносили посильный вклад. Алли Стори отдала пластиковую маску Железного Человека – если во время выполнения секретной миссии мальчику понадобится маскировка. Рене Гилмонтон позаимствовала из лагерной библиотеки восемнадцать небольших книжек, по одной на каждый год жизни сына Харпер, начиная с "Колес на автобусе" и заканчивая томиком "О мышах и людях". Дон Льюистон преподнес корабль в бутылке. Кэрол Стори предложила Харпер стереоскоп "Вью-мастер" с набором изображений исторических мест, которых уже не осталось. Эйфелева башня превратилась в черную иглу, пронзающую дымное небо. Главный бульвар Лас-Вегаса, Стрип, стал обугленной пустыней. Но на картинках "Вью-мастера" неоновые огни и бьющие фонтаны будут сверкать вечно.
Когда последние опоздавшие вошли в церковь, отец Стори поднялся за кафедру, достал мыслительный камешек изо рта и сказал:
– Ну вот. Я подумал, что изменю сегодня ночью привычный порядок и поговорю с вами до того, как мы начнем петь и присоединимся к Свету. Прежде всего должен извиниться. Хоть я и обожаю слушать собственные речи, все же песни – моя любимая часть ночи. Думаю, и ваша тоже. Иногда мне кажется, что если полмира в огне и кругом смерть и боль, грешно петь и чувствовать радость. Но потом рассуждаю так: ведь еще до драконьей чешуи жизнь большинства людей была несправедливой, жестокой, полной потерь, горя и разбитых надежд. Многие жили – и сейчас живут – слишком недолго. Многие прожили отведенные им дни голодные и босые, спасаясь то от войны, то от голода, то от чумы, то от потопа. Но все равно нужно петь. Даже ребенок, не евший несколько дней, прекращает плакать и начинает оглядываться, если слышит веселое пение. Вы поете – и словно предлагаете воду жаждущему. Это добро. Оно заставляет вас сиять. О вашем неравнодушии говорят ваши песни и то, как вы светитесь друг для друга. Другие люди могут упасть и сгореть – они падают и горят. Каждый видел, как это происходит. Но здесь никто не горит. Мы сияем. Испуганная, неверующая душа – идеальное топливо…
– Аминь, – пробормотал кто-то.
– …а эгоизм страшен, как керосин. Когда вы уступаете продрогшему человеку половину одеяла, вам обоим становится теплее и вы уже не одиноки. Вы отдаете больному свое лекарство, и его радость становится лекарством для вас. Человек более мудрый, чем я, однажды сказал, что ад – это другие. А я скажу, что вы в аду, если не хотите делиться с нуждающимся человеком, если для вас невыносима мысль, что вам меньше достанется. Так вы отдаете свою душу. Не заботиться друг о друге – все равно что шагать по углям, когда спичка вот-вот чиркнет. По крайней мере, так полагаю я. А вы?
– И я, – сказал Бен Патчетт, сидевший справа от Харпер. И другие его поддержали. И сама Харпер тоже.
Сидя на скамье, она ощущала любовь – такую же, как к Джейкобу в лучшие их дни… или сильнее. Не к одному мужчине, не к одной женщине – ко всем верующим в церкви. Ко всем, с кем она ходила в Свет. В последние недели ей порой казалось, что больше всего это похоже на самую первую влюбленность.
Джейкоб уверял ее, что все проявления альтруизма – тайный эгоизм, что люди делают что-то ради лишь для того, чтобы потешить себя. И он был прав, хотя и сам не понимал, в чем именно. Он считал, что альтруизм, от которого на душе становится хорошо, ничего не стоит и что это вовсе не альтруизм; он не догадывался, что это нормально – получать удовольствие от того, что несешь другим радость. Когда делишься своей радостью, она возвращается сторицей. Умножается, как хлеба и рыбы. Это умножение, возможно, и есть одно из чудес, которые никогда не опровергнет наука. Последнее из чудес, оставшихся у религии. Жить с другими – значит жить полной жизнью; а жить самому по себе – все равно что умереть. Сахар слаще, если делишься им с кем-то.
Харпер никогда не считала себя религиозной, но в церкви лагеря Уиндем пришла к выводу, что религиозны все. Если ты можешь петь, то можешь верить и спастись.
Религиозны все – кроме, наверное, Пожарного. Он смотрел на отца Стори с холодным отчуждением, пуская колечки дыма. Он не курил сигарету. Он пускал колечки горлом – густой дым поднимался волнистыми кругами. Пожарный заметил взгляд Харпер и улыбнулся. Показушник.
Отец Стори снял очки, протер их о свитер и снова надел.
– Но, видимо, не все с нами согласны. Два месяца назад кто-то начал таскать еду с кухни. Понемногу – молоко, мясные консервы. И говорить-то особенно не о чем. Если задуматься – кражу нескольких банок "спама" можно счесть скорее услугой. Но потом стали пропадать другие вещи – из женской спальни. У Эмили Уотерман пропала счастливая звездная чашка. У сестер Нейборс – пузырек лака для ногтей. Пять дней назад кто-то украл из-под подушки у моей внучки медальон. Не знаю, стоит ли говорить, что он золотой, но внутри – фото матери Алли, единственная память о ней; утрата разбила Алли сердце. А вчера воровка стащила у сестры Уиллоуз посылку для ее еще не рожденного ребенка. Думаю, вам всем известна эта посылка, которую она называет "Подручной мамой".
Отец Стори сунул руки в карманы и качнулся; очки, отражая свет свечей на кафедре, блеснули красным огнем.
– Уверен: та, кто взяла вещи в женской спальне, сейчас стыдится, она напугана. Все мы испытали ужас, обнаружив у себя следы драконьей чешуи, а в состоянии такого стресса легко поддаться порыву, взять чужое, не думая, какую боль можешь причинить. И я говорю взявшей эти вещи, той, кто сидит сейчас среди нас: назовите себя, не бойтесь.
– Я бы не рассчитывала, – прошептала Алли, и сестры Нейборс отозвались сдавленным нервным смешком. Впрочем, на лице Алли веселья не было.
– Потребуется настоящее мужество, чтобы заговорить и признаться в содеянном. Но если вы скажете нам правду – если возвысите голос, чтобы признаться, – все здесь будут сиять ради вас. И радость, которую мы ощущаем, когда поем, покажется ничтожной в сравнении с этим. Я знаю. Это будет слаще любой песни, и сердца присутствующих подарят вам нечто гораздо более ценное, чем те вещи, которые вы взяли. Они подарят вам прощение. Я верю в этих людей, в их доброту; я хочу, чтобы вы узнали их так же, как знаю я. Они будут любить вас даже после того, что вы сделали. Здесь все знают, что заставляет драконью чешую светиться. Не музыка – если бы дело было только в музыке, мой глухой внук не мог бы светиться с нами. Это гармония – гармония со всеми. Вас не станут стыдить, вас не прогонят. – Отец Стори опустил подбородок и почти сурово оглядел слушателей через очки. – А если кто-то и попытается, я вмешаюсь. Здесь мы возвышаем наш голос в песне, а не в презрении, и я верю, что взявшая эти вещи просто не могла с собой справиться, как мой внук не может перестать быть глухим. Верьте в нас, и я обещаю: все будет хорошо.
И отец Стори улыбнулся так ласково, что у Харпер защемило сердце. Он смотрел на собравшихся глазами ребенка, который июльской ночью ждет фейерверка.
Ни один не двинулся с места.
Скрипнула половица. Кто-то кашлянул.
На аналое качнулось пламя маленькой свечи.
Харпер затаила дыхание. Она была в ужасе от мысли, что никто не заговорит, отец Стори расстроится и улыбка исчезнет с его лица. Он оставался последним человеком с чистой душой в страшном мире, и Харпер боялась, что эта чистота будет утрачена. В голову пришла мысль – нелепая, но упорная – объявить воровкой себя; но, во-первых, ей никто не поверит, а во-вторых, вещи-то вернуть она не сможет.
Сестры Нейборс напряженно смотрели друг на друга, держась за руки. Майкл гладил Алли по спине, пока девчонка не оттолкнула его руку. Бен Патчетт выдохнул – напряженно и печально. Кэрол Стори обхватила себя руками, словно стараясь унять дрожь. Во всей церкви, наверное, только Ник был спокоен. Он и в лучшие времена не умел читать по губам, а при свечах с пятидесяти футов уж точно ничего не мог разобрать. Он рисовал могильные плиты на последней странице песенника. В числе безвременно ушедших числились Я. Готов, Гарри Моггил и Тут И. Конец. На одной плите было написано: "Вот могила воровская, харанили не рыдая", – так что, возможно, он все-таки понимал, о чем речь.
Отец Стори поднял взгляд, по-прежнему улыбаясь и не выказывая ни малейшего огорчения.
– Да, – сказал он. – Пожалуй, я просил слишком многого. Понимаю, той, которая взяла вещи на кухне и в женской спальне, сейчас тяжело. Я только хотел объяснить, что все здесь желают вам добра. Вы одна из нас. Ваш голос – в нашем хоре. Вещи, которые вы взяли, – большой груз для вашей души, и я уверен, что вы хотите избавиться от его тяжести. Просто оставьте эти вещи где-нибудь на видном месте и подкиньте мне записку – где искать. Или шепните на ухо. Я не буду осуждать вас, и мы не хотим никого наказывать. У каждого из нас смертный приговор написан на коже, какой смысл в наказаниях? Мы признаны виновными в том, что мы люди. Есть преступления пострашнее. – Он обернулся к Кэрол: – Что мы поем сегодня, милая?
Кэрол собралась ответить, но кто-то крикнул:
– А если она не признается?
Харпер оглянулась: Алли. Дрожащая от ярости и, наверное, от волнения, и при этом выпятившая от злобы нижнюю челюсть – вот она, настоящая Алли. Почему-то Харпер ничуть не удивилась. Алли единственная в лагере не испытывала благоговейного трепета перед стариком.
– Что, если воровка продолжит красть? – спросила Алли.
Отец Стори поднял бровь:
– Тогда вещей у нас будет меньше.
– Так нечестно, – Джиллиан Нейборс сказала это очень тихо, почти шепотом, но в гулкой церкви ее слова расслышали все.
Кэрол шагнула вперед, на край возвышения, глядя себе под ноги. Когда она подняла голову, оказалось, что ее глаза покраснели – как будто она плакала или вот-вот заплачет.
– Как-то мне сегодня не до песен, – сказала она. – Такое чувство, будто сегодня ночью мы чего-то лишились. Чего-то особенного. Возможно, это была наша вера друг в друга. Алли, моя племянница, больше не хочет оставаться с другими девочками, зная, что среди них воровка. У нее нет других фотографий матери, моей сестры. Снимок в медальоне – единственная память о ней. Этот медальон бесценен для Алли и ее брата. Не понимаю, как можно было причинить им такую боль и потом прийти сюда, чтобы петь, как будто другие тебе небезразличны. Получается фальшь. Я сыграю для всех вас песню – можете петь, если хотите, а можете молчать со мной. Как сочтете правильным. Я считаю, что если мы не можем быть честными друг с другом, лучше молчать. Может быть, нам стоит положить в рот камешек отца Стори и подумать о важном.
Харпер сочла это выступление излишне назидательным, но люди кивали. Алли смахнула пальцем сердитую слезу, потом повернулась к сестрам Нейборс и что-то яростно зашептала.
Кэрол заиграла – не аккордами, а перебором струн. Ноты звенели как серебряные колокольчики под маленькими молоточками. Харпер сразу узнала "Тихую ночь". Никто не пел. Все благоговейно молчали, в комнате звучала только музыка.
Харпер не заметила, кто засветился первым. Просто в какой-то момент обратила внимание на тусклый свет в пещерном мраке. Глаза сияли зелено-голубым, как светлячки в летнюю ночь. Драконья чешуя светилась неяркой вязью. Харпер вспомнила о рыбах, живущих в самых глубинах океана, которые рассеивают тьму с помощью собственных светящихся органов. Это холодное, неземное свечение не было похоже на почти слепящий яркий Свет. Харпер не представляла, что можно добиться гармонии без звука, слиться в едином хоре недовольства.
Но светилась уже половина зала, и Харпер была не с ними. Впервые за многие недели она не могла слиться, соединиться с другими. В последнее время она с радостью ожидала служб и ныряла в Свет, как в теплую ванну. А теперь эта ванна оказалась холодной. Даже непонятно, как терпели остальные.
Последняя нота повисла в воздухе, точно снежинка, не желающая падать. Когда она затихла, погас и этот новый, нездорового оттенка Свет, и вернулась тьма.
Кэрол смаргивала слезы. Отец Стори обнял ее сзади и прижал к груди. Воровка украла медальон сразу у четверых: покойница была сестрой Кэрол и дочерью Тома Стори, а еще матерью Алли и Ника.
Отец Стори из-за плеча Кэрол оглядел собравшихся и улыбнулся.
– Что ж, это было прекрасно, но, надеюсь, не войдет в привычку. Мне нравится вас всех слушать. Теперь нужно переставить скамьи для утреннего чтения и… А! Джон! Чуть не забыл про вас. Спасибо, что пришли. Вы что-то хотели сказать нам?
Пожарный улыбнулся из глубины зала.
– Я нашел двух человек, которым нужно прибежище. Если позволите, я доставлю их в лагерь. Отец, я не могу за них поручиться – так и не получилось поговорить. Они загнаны в угол. Я могу их выпустить и устроить отвлекающий маневр, чтобы прикрыть их побег, но мне нужны еще люди, чтобы доставить их в лагерь.
Отец Стори нахмурился:
– Разумеется. Доставьте сюда всех, кому нужна наша помощь. Даже странно, что вы спрашиваете. Есть какая-то особая причина для беспокойства?
– Судя по оранжевым комбинезонам, – сказал Пожарный, – и надписи "Окружной суд. Брентвуд" на спине, они, возможно, нуждаются в спасении души больше, чем кто-либо из ваших прихожан, отец.
6
Когда отец Стори спросил у Пожарного, кого он хочет взять с собой, Харпер никак не ожидала, что попадет в список, но только ее он назвал персонально.
– Человека два-три и сестру Уиллоуз, с вашего позволения, отец. Я не знаю, в каком состоянии мы их найдем. Они как минимум сутки провели в тесном убежище, при температуре около нуля, так что им грозит обморожение. И хорошо бы иметь под рукой медицинский персонал. Давайте соберемся в Мемориальном парке через двадцать минут? Не хочется тянуть.
Служба закончилась. Все столпились в приделе, болтая без умолку. Харпер протискивалась сквозь гудящую толпу. Бен Патчетт начал было: "…Харпер, вы беременны, он из ума выжил, если…" – но она сделала вид, что не слышит. Через мгновение она миновала громадные красные двери и вышла на мороз – такой сухой и острый, что глаза защипало.
Оказавшись в одиночестве в лазарете, она выдвинула ящики, собирая все, что может пригодиться, и складывая в небольшой нейлоновый ранец. Второпях она задела локтем анатомическую модель человеческой головы. Голова рухнула на пол и разбилась.
Харпер выругалась, повернулась, чтобы ногой смести осколки с дороги – подметать было некогда, – и застыла на месте.
Голова раскололась на несколько крупных кусков. Половина лица уставилась на Харпер в идиотском изумлении. А среди осколков лежал стенографический блокнот, свернутый в трубочку и перетянутый резинками.
Харпер подобрала блокнот, сняла резинки и посмотрела на обложку.
"ЛИЧНЫЙ БЛОКНОТ ГАРОЛЬДА КРОССА
МЕДИЦИНСКИЕ НАБЛЮДЕНИЯ И НЕКОТОРЫЕ СООБРАЖЕНИЯ
И СЛУЧАЙНЫЕ СТИХИ"
Харпер задумалась, что ей делать с блокнотом – многие в лагере хотели бы знать, о чем писал Гарольд в последние недели перед смертью. Потом решила не принимать никаких решений. Некогда. Она бросила блокнот в ящик и вышла.
На ступеньках лазарета она увидела Капитана Америку.
– У меня есть несколько масок на выбор, если хотите, – сказала Алли, шагая по шатким доскам, проложенным между зданиями. – Халк, Оптимус Прайм и экс-губернатор Аляски Сара Пэйлин.
– Обязательно прятать лицо?
– Необязательно. Но чувствуешь себя круче. Как грабители банков в масках страшных клоунов. Меня страшные клоуны ужас как заводят.
– Если нет Мэри Поппинс, то, пожалуй, обойдусь. Но спасибо за предложение.
Алли провела ее мимо нависающих языческих камней Мемориального парка к каменному жертвеннику – он идеально подошел бы для жертвоприношения Аслана. За камнем стоял отец Стори, справа от него – Пожарный, а слева – Майкл и Бен. Вся группа странным образом напомнила Харпер "Тайную вечерю". У Майкла даже имелась рыжая бородка Иуды, хотя в его глазах не было злобы или страха.
– Алли? – Отец Стори поднял ладонь, как будто для благословения. – Я обещал твоей тете, что ты не будешь участвовать. Ступай к автобусу – сегодня ночью ты дежуришь на воротах.
– Я поменялась с Минди Скиллинг, – сказала Алли. – Минди не возражала.
– Думаю, она не будет возражать, если вы поменяетесь обратно.
Алли бросила на Пожарного злой вопросительный взгляд.
– Я всегда хожу. С каких это пор мне нельзя? Майк идет. А он только на год старше меня. С меня начались дозорные, а не с него. Я была первой.
– В прошлый раз, когда ты отправилась с Джоном, твоя тетя Кэрол глядела в окно, сжимая твой свитер, и молилась, – сказал отец Стори. – И молилась не Богу, Алли. Она молилась твоей матери, чтобы та уберегла тебя. Не заставляй ее пережить еще одну подобную ночь. Пожалей ее. И пожалей меня.
Алли продолжала смотреть на Пожарного.
– И вы терпите всю эту хрень?
– Ты слышала его, – ответил Пожарный. – Беги, Алли, и не сверли меня своим убийственным взглядом шестнадцатилетки. А если хочешь огрести, придется подождать.
Она смотрела на него еще мгновение – словно решала, как поквитаться. Потом взглянула на Майкла, словно собралась упрашивать его. Майкл, впрочем, отвернулся и чесал спину палисандровой дубинкой. Взгляда Алли он как будто не замечал.