– Я не могу. Не знаю, как у вас в Нью-Йорке, но здесь, в Нью-Гемпшире, больных отправляют в карантинный лагерь в Конкорде. Это нехорошее место. Там нет медицинского обслуживания. Даже если ребенок выживет, не представляю, что с ним сделают. Куда его поместят. Я хочу, чтобы ребенок остался с тобой, Коннор. С тобой и Линди. – Даже произнести имя Линди было непросто. – И потом. Зараженные спорами люди, находясь вместе, иногда поджигают друг друга. Теперь мы это знаем. Мы видели это в больнице. Отправиться в лагерь с другими зараженными – смертный приговор. Мне и, наверное, ребенку.
– А что насчет нашего ребенка, Харпер? – Голос Линди, видимо, поднявшей вторую трубку, впился в ухо Харпер. – Мне жаль. Мне охренительно жаль, до боли. Представить не могу, что тебе пришлось пережить. Но, Харпер, у нас трехлетний сын. А ты хочешь, чтобы мы тебя спрятали? Чтобы впустили в дом, рискуя жизнью нашего ребенка? Нашими жизнями?
– Я могу пожить в вашем гараже, – прошептала Харпер; вряд ли Линди расслышала.
– Даже если ты не заразишь нас – что, если кто-нибудь узнает? Что будет с Коннором? Со мной? Людей забирают, Харпер. Мы нарушаем по меньшей мере шесть федеральных законов, просто разговаривая об этом, – сказала Линди.
Вмешался Коннор:
– Линди, повесь трубку. Дай мне поговорить с сестрой.
– Не повешу. Ты не будешь принимать решения без меня. Я не позволю ей убедить тебя рисковать нашими жизнями. Хочешь увидеть, как наш сын сгорит живьем к хренам? Нет. Нет. Этого не будет.
– Линди. Это частный разговор, – сказал Коннор, чуть не плача. – Это наше с сестрой дело.
– Решения, которые повлияют на безопасность нашего ребенка, это уже не твое частное дело, – ответила она. – Я рискну своей жизнью ради любого из вас, но не буду рисковать жизнью сына, и нечестно меня просить. Рваться в герои – не вариант, когда у тебя маленький ребенок. Я это знаю, и ты, Харпер, знаешь. Если не знала, пока не забеременела, то знаешь теперь. Ты хочешь, чтобы с твоим ребенком все было в порядке. Я понимаю, потому что хочу того же для своего. Мне очень жаль, Харпер. Правда. Но ты сделала выбор. Мы должны сделать свой. Выбор не геройский, но он позволит нашему ребенку выжить.
– Линди, – взмолился Коннор, хотя Харпер не поняла, о чем он молит.
Да, Линди была ужасна; ей нравилось быть матерью, потому что она могла издеваться над мужем и ребенком. Все в ней было ужасно – от острого носа до острых маленьких сисек и острого визгливого голоса… Но она была права. Харпер стала заряженным оружием, а заряженное оружие нельзя оставлять там, где до него может добраться ребенок. Харпер подумала – и не впервые, – что решение выжить, в некотором смысле, чудовищно, это акт гордыни, возможно, убийственный эгоизм. Ее смерть – дело решенное, и все теперь зависит от того, заберет ли она кого-нибудь с собой, подвергнет ли риску.
Но кто-то уже подвергается риску. Рискует ребенок.
Харпер зажмурилась. Она ощущала сквозь веки свет двух свечей, горящих на кофейном столике, мутное красное сияние.
– Коннор, – сказала Харпер. – Линди права. Я не подумала. Просто испугалась.
– Конечно, испугалась, – ответила Линди. – Ну конечно испугалась, Харпер.
– Не надо было спрашивать. Я слишком долго сидела в одиночестве – Джейкоб уехал в прошлом месяце, и помочь он не может. Когда слишком долго остаешься в одиночестве, возникают глупые идеи.
– Лучше бы тебе позвонить отцу, – сказала Линди. – Расскажи ему обо всем.
– Что? – воскликнул Коннор. – Господи, папа не должен знать! Это его убьет. У него в прошлом году был инфаркт, Линди. Хочешь, чтобы случился еще один?
– Он умный человек. Что-нибудь придумает. И потом, твои родители имеют право знать. Харпер должна рассказать, в какое положение она нас всех поставила.
Коннор захрипел.
– Его сердце не остановится. Оно разобьется. Линди, Линди…
– Наверное, ты права, Линди, – сказала Харпер. – Ты из нас самая разумная. Мне нужно будет позвонить маме и папе. Но не сегодня. У меня на телефоне только три процента зарядки; не хочу вывалить дурные вести и отключиться. Только пообещай мне, что дашь мне самой сообщить им. Не хочу, чтобы они услышали все от тебя, пока я вне зоны доступа. Ну и ты сама сказала: я во всем виновата, мне и держать ответ.
Харпер вовсе не собиралась звонить родителям, чтобы сообщить, что скорее всего умрет в течение года. Ни к чему. Им уже почти по семьдесят, и они обитают в зале ожидания Бога, именуемом также штат Флорида. Оттуда они не помогут ей и приехать не смогут; единственное, что им по силам, – объявить траур заранее, а смысла в этом Харпер не видела.
Однако ничто так не смягчало Линди, как признание ее правоты, и заговорила она гораздо спокойнее:
– Конечно, сообщи им сама. Поговоришь с ними, когда сможешь, когда будешь готова. Если им захочется с кем-то поделиться, мы со своей стороны сделаем все, чтобы их утешить. – Смущенным голосом она добавила: – Может быть, именно это поможет мне сблизиться с твоей матерью.
Как мило, отметила Харпер. Пусть она сгорит заживо, но хотя бы Линди сможет подружиться со свекровью.
– Линди? Коннор? Телефон сдыхает, не знаю, когда еще смогу позвонить. Электричества нет уже несколько дней. Можно, я пожелаю спокойной ночи Джуниору – Коннору-младшему? Ему, наверное, уже спать пора.
– Ну, Харпер, – сказал Коннор. – Я не знаю…
– Разумеется, она может пожелать Джуниору спокойной ночи, – вмешалась Линди, встав теперь на сторону Харпер.
– Харп, ты ведь не скажешь малышу, что ты больна?
– Разумеется, она не скажет, – снова влезла Линди.
– И… и не думаю, что стоит говорить ему о ребенке. Не хочу, чтобы он вбил себе в голову, что у него будет… Господи, Харпер. Это правда ужасно. – Он как будто старался не заплакать. – Как я хочу тебя обнять, сестренка.
Она ответила:
– Я люблю тебя, Кон. – Что бы ни придумал себе Джейкоб про эти три слова, для Харпер они были важны. Они были ближе всего к волшебству, таили в себе силу, которой не хватает другим словам.
– Я подниму Джуниора, – сказала Линди мягким тихим голосом – как в церкви. Раздался пластиковый стук – она положила свою трубку.
Брат сказал:
– Не сердись, Харпер. Не надо нас ненавидеть. – Он тоже говорил шепотом, горестным тоном.
– Конечно, – ответила она брату. – Заботьтесь друг о друге. Линди правильно говорит. Вы все делаете правильно.
– О, Харп, – сказал Коннор. Он глубоко, со всхлипом вздохнул и добавил: – Вот и мальчик.
Настала тишина – он передавал трубку. Возможно, именно из-за этой тишины Харпер услышала звук на улице: шуршание гравия и шум большого грузовика, едущего по дороге. Харпер уже отвыкла от уличного движения после заката – действовал комендантский час.
Коннор-младший сказал:
– Привет, Харпер. – Его голос вернул ее в мир на том конце провода.
– Привет, Джуниор.
– Папа плачет. Сказал, что ударился головой.
– Ты должен поцеловать его, чтобы прошло.
– Ладно. И ты плачешь? Почему? Тоже ударилась головой?
– Да.
– Все головой ударяются!
– Вот такая ночь.
В трубке послышался стук. Коннор-младший закричал:
– Я тоже ударился головой!
– Не делай так, – сказала Харпер.
Харпер краем сознания отметила, что грузовик еще на улице и мотор работает.
В трубке снова послышался стук.
– Опять моя голова! – весело сказал Коннор-младший. – Мы все стукнулись головой!
– Больше не надо, – сказала Харпер. – А то заболит.
– Уже заболела, – радостно объявил мальчик.
Харпер громко чмокнула телефонную трубку.
– Я поцеловала телефон. Ты почувствовал?
– Ага! Почувствовал. Спасибо. Уже лучше.
– Хорошо, – сказала она.
Стукнул дверной молоток. Харпер подскочила на диване, как будто услышала выстрел на улице.
– Ты опять стукнулась головой? – спросил Коннор. – Я слышал – так громко!
Харпер сделала шаг в сторону прихожей. Мелькнула мысль, что она идет не в ту сторону – ведь надо в спальню, за портпледом. Кто бы ни стоял теперь за дверью – вряд ли она действительно хочет его видеть.
– Тебя поцеловать, чтобы стало лучше? – спросил Коннор.
– Конечно. Один раз, чтобы стало лучше, и еще раз – на ночь.
Послышался смачный поцелуй, а потом Коннор-младший тихо, почти смущенно сказал:
– Вот. Поможет.
– Уже помогло.
– Мне пора. Надо зубы почистить. А потом слушать сказку.
– Иди слушать сказку, Джуниор, – ответила Харпер. – Спокойной ночи.
Из прихожей донесся странный звук: грохочущий и скрежещущий "клик-клак". Потом приглушенный удар. Харпер ждала, когда же Коннор-младший пожелает ей спокойной ночи, но он молчал, и она постепенно поняла, что тишина на том конце провода стала другой. Опустив телефон, она убедилась, что он отключился, растратив остатки заряда. Теперь это было просто пресс-папье.
Снова раздался скрежет: "клик-клак-бум".
Харпер вышла в прихожую и остановилась в двух ярдах от двери, прислушиваясь к тишине.
– Кто там?
Дверь приоткрылась на четыре дюйма и уперлась в цепочку – с тем же стуком. В щель заглянул Джейкоб.
– Харпер, – сказал он. – Так ты меня впустишь? Надо поговорить.
13
Она стояла на пороге гостиной, глядя через прихожую на ту часть фигуры Джейкоба, которая была видна в приоткрытую дверь. Его вытянутое лицо с запавшими глазами поросло четырехдневной щетиной. Когда-то они, как многие пары, обсуждали, кто мог бы сыграть в фильме, рассказывающем об их жизни (кому пришло бы в голову делать фильм о школьной медсестре и диспетчере в Управлении общественных работ – другой вопрос). В роли Джейкоба Харпер представляла Джейсона Патрика или, может, молодого Джонни Деппа – кто-нибудь темный и крепкий, способный и стойку на руках изобразить, и стих написать. Сейчас Джейкоб выглядел, как Джейсон Патрик или Джонни Депп в роли наркомана. На потном лице лихорадочно блестели глаза.
(Кастинг на роль Харпер не представлял бы трудностей: Джули Эндрюс, двадцативосьмилетняя Джули Эндрюс – не потому, что они похожи, а потому что Харпер никого другого вообразить в этой роли не могла. А если не получится пригласить двадцативосьмилетнюю Джули Эндрюс, то и съемки придется отменить.)
Джейкоб приехал домой не на велосипеде. За его спиной у тротуара скучал спецгрузовик – 2,5-тонный "Фрейтлайнер" цвета тыквы с навешенным снежным плугом, помятым и почерневшим от непрерывной работы. Грузовики с плугом работали днем и ночью, расчищая дороги. То и дело требовалось сдвинуть с шоссе горящий автомобиль.
Харпер направилась к двери, обхватив себя руками. Прохладный воздух, врывающийся в приоткрытую дверь, нес запах осени – пряный сладкий аромат яблок, опавших листьев и далекого дыма. Снова дым.
– Нужно было позвонить, – сказала она. – Я не думала, что ты приедешь. Я уже собиралась ложиться. Могла вообще тебя не услышать.
– Как-нибудь все равно вошел бы. Выбил бы окно.
– Хорошо, что не выбил. В бойлере нет масла. А с выбитыми стеклами трудно сохранять тепло в доме. Холодает.
– Вот именно. Впустишь меня?
Она не стала отвечать, даже себе.
Жаль, что он не пришел днем. Харпер легко могла представить, как снимает цепочку при свете дня. Но с октябрьской тьмой за его спиной, под октябрьским холодным ветром, тянущим в приоткрытую дверь, невозможно было забыть об их последнем разговоре и об угрожающих звуках, которыми сопровождалось появление Джейкоба.
Она глубоко вздохнула и спросила:
– Как себя чувствуешь?
– Лучше. Гораздо лучше, Харп. Извини, что напугал. – Он бросил на нее виноватый взгляд из-под длинных, почти девичьих ресниц.
– Что насчет спор? Ты боялся, что подцепил заразу. У тебя появились еще отметины?
– Нет. Ни одной. Я запаниковал. Струсил. И мне нет оправданий. Я в норме – если не считать неизлечимого стыда. Драконья чешуя у тебя, но именно я повел себя как… как… – Он обернулся на свой "Фрейтлайнер", потом сказал: – Черт. Мне уйти? Вернуться завтра? Я только… я только поговорить хотел насчет всего этого. Меня вдруг охватило запоздалое желание убедить свою жену, что я не истеричное дерьмо.
– Я тоже хочу поговорить. Наверное, действительно надо.
– Правда? – спросил он. – О ребенке? Если мы точно хотим, чтобы малыш появился на свет, – нам нужен план. До следующего марта далеко. Что, снять с предохранителя? Я мерзну.
– Сейчас, – сказала Харпер. Она прикрыла дверь и взялась за цепочку. И тут спохватилась, прокручивая в голове его последние слова. Неправильно расслышала, решила она. Слух сыграл с ней шутку.
– Джейкоб, – сказала она, возвращая цепочку на место. – Ты что-то сказал про предохранитель?
– А? Да нет, нет. Вовсе я не… Впустишь? А то я тут отморожу свою тощую задницу.
Она посмотрела в глазок. Он стоял у самой двери, и видно было только правое ухо и часть лица.
– Джейкоб, – сказала она. – Ты меня немного пугаешь. Покажи руки.
– Ладно. Выходит, теперь паранойя у тебя, но пускай. Смотри. Вот мои руки. – Он сделал шаг назад и расставил руки в стороны.
Его левая нога с грохотом впечаталась в дверь. Цепочка отлетела. Дверь ударила Харпер в лицо. Она отшатнулась и села на пол.
В правой руке Джейкоба появился пистолет, маленький револьвер, извлеченный из глубокого кармана водительских штанов. В Харпер Джейкоб не целился. Просто вошел в прихожую и локтем захлопнул за собой дверь.
– Я хочу, чтобы все было по-доброму, – сказал он, успокаивающе подняв левую ладонь.
Харпер на четвереньках поползла прочь, пытаясь подняться на ноги.
– Стой, – сказал он.
Она не остановилась. Ей казалось, она успеет обогнуть угол, добраться до кухни и спуститься по лестнице в подвал – к задней двери. Но стоило ей подняться, Джейкоб лягнул ее под левую коленку, и Харпер снова упала.
– Миладевочка, не надо, – сказал он. – Прекрати.
Харпер перекатилась на бок. Он стоял с пистолетом в руках, озадаченно ее разглядывая.
– Прекрати, – повторил он. – Мне так не нравится. Я хочу, чтобы все было, как мы договаривались. По-доброму.
Харпер снова поползла прочь. Когда он шагнул за ней, она ухватилась за приставной столик, на котором стояла лампа, и швырнула его, пытаясь попасть в Джейкоба. Он отбил столик, почти не глядя; глаза его были устремлены на Харпер.
– Пожалуйста, – сказал он. – Я не хочу делать тебе больно. Даже думать об этом не хочется.
Он протянул левую руку, чтобы помочь подняться. Харпер не приняла ее, тогда он нагнулся, ухватил ее за плечо и рывком поставил на ноги. Она пыталась освободиться, но потеряла равновесие и упала Джейкобу на грудь. Он обнял ее и прижал к себе.
– Пожалуйста, – сказал он, покачиваясь вместе с ней. – Прошу тебя. Я знаю: ты напугана. И я напуган. Мы имеем право бояться. Мы оба заразились и умираем.
Пистолет прижимался к ее пояснице. Блузка задралась, и металл холодил кожу.
– Надо закончить все так, как мы договаривались. По-доброму. Хорошо и легко. Не хочу умирать в отчаянии, ужасе и слезах; и не хочу, чтобы ты умирала так. Я слишком тебя люблю для этого.
– Не трогай меня, – сказала она. – Мы не знаем, болен ли ты. Я не хочу тебя заразить.
– Я-то знаю. Знаю, что заражен. Знаю, что умру. Умрем мы оба. Вопрос только в том, как.
Джейкоб ослабил хватку. Поцеловал ее – ласково и искренне. Поцеловал ее волосы. Лоб. Когда Харпер закрыла глаза, он поцеловал ее веки – одно, другое. Она вздрогнула и прошептала:
– Ты не должен целовать меня.
– Ну как я могу не целовать тебя? Для меня нет ничего слаще.
Она открыла глаза и посмотрела ему в лицо.
– Джейкоб. Я чувствую, что у тебя жар, но не вижу никаких отметин. Почему ты уверен, что заражен?
Он покачал головой:
– На бедре. Началось вчера, а теперь все хуже и хуже. Все бедро горит.
Правой рукой Джейкоб легко обхватил ее за талию – пистолет скользнул по позвонкам. Костяшками пальцев левой он ласково и успокаивающе провел по ее подбородку. Харпер беспомощно вздрогнула.
– Давай сядем. Сделаем то, о чем и говорили. И по-доброму, как хотели.