* * *
- Кирушку и Шуру барышня к себе просит, - заглядывая в спальню мальчиков, торжественно провозгласила няня.
В это время Ивась только что успел запустить подушкой в Ваню Курнышова, который, в свою очередь, схватив с окна лейку с водой, предоставил своему маленькому товарищу возможность познакомиться с холодным душем.
- Бесстыдники! Угомону на вас нету, - негодовала няня, - ни ночью, ни днем!
- Холодные души рекомендуется принимать во всякое время суток, - деловым тоном заметил Ваня, в то время как мокрый, как утенок, Ивась отряхивался от воды, неистово хохотал и кричал:
- Ну, постой же ты у меня!.. Я тебе такого гусара в нос запущу! Усни только!
Когда Счастливчик в сопровождении Орли вошел в комнату Ляли, та сидела над книгой у стола.
В ее небольшом уголке было тихо, тепло и уютно. У киота с образами горели лампады, и их мерцающие огоньки освещали суровые лица святых на иконах… И лицо Того, Кто смотрел из-под тернового венца печальными кроткими очами, говорило без слов о всепрощении в любви.
Ляля опустила книгу на колени и смотрела на входивших к ней мальчиков.
- Кира! - произнесла она, лишь только маленький брат приблизился к ней. - Я все знаю. Это не ты положил змею в корзинку Авроры Васильевны, а Шура…
- Шура! - обратилась она к мальчику, в то время как вспыхнувший до корней волос Кира опустил свои правдивые глаза. - Зачем ты не сознался?
Орля сурово сдвинул брови и потупился.
- Она - злая! Она бы заела меня! И Гальке бы опять со мной якшаться запретила, - угрюмо пробурчал тот.
- А если бы Киру наказали, что бы тогда сделал ты?
Черные глаза Орли вспыхнули ярко.
- Тогда бы я пошел и сказал, что это я.
И так как Ляля все еще смотрела на него своими кроткими глазами, он прибавил, заливаясь румянцем по самую шею:
- Или ты не веришь, барышня Ляля, что сказал бы?
Рука калеки-девочки легла на плечо Орли.
- Нет, верю, - проговорила она просто. - Но мне мало этого. Я бы хотела, чтобы ты чем-нибудь добрым и хорошим отплатил Кире за перенесенную им ради тебя неприятность.
- Я? - глаза Орли зажглись новыми бойкими огоньками. - Да я за него, кажись… Кирушка, хочешь я тебе живьем белку из леса раздобуду? А не то лисенят приволоку. Я их норы искать умею. Хочешь?
- Нет… Не того от тебя надо, Шура, - остановила расходившегося мальчика Ляля, - обещай здесь, что ты для удовольствия Киры и моего начнешь хорошо учиться, прилежно заниматься, не грубить Авроре Васильевне… Слушаться ее… Забыть своп резкие замашки… Обещаешь?
- Да нешто надо это Кире? - искренне усомнился Орля.
- И мне, и Кире, и всем нам. Не правда ли, Кира? - обратилась снова Ляля с вопросом к брату.
Тот протянул свою крошечную ручку маленького человечка Орле.
- Да, Орля, ты должен исправиться, - сказал Кира, - ведь я хочу тебя видеть хорошим, всеми любимым, добрым человеком!
Странно прозвучали слова эти в душе Орли. Его любят. Его, всем чужого, далекого всем, кроме Гальки… У него есть друзья, есть люди, которые ему хотят добра, которые его любят…
В суровом одиноком сердечке закипало что-то… Светлый проблеск счастья зародился где-то глубоко на дне его…
Орля взглянул на сестру и брата, и светлая улыбка озарила его лицо.
- Ладно! - проговорил он. - Постараюсь… А только, чтобы она, эта злюка, гувернантка, ко мне зря не приставала…
И умышленно громко, чтобы подавить свое волнение, стуча сапогами, он вышел из комнаты.
Глава V
Господи помилуй! Не узнать басурмана нашего! Тише воды - ниже травы, - говорила поутру няня Степановна, потягивая с блюдечка на кухне горячий чай вприкуску.
- Уж и подлинно уходился мальчонок, по всему видать, - вставил свое слово Франц.
- Помилуйте, нынче приходит утром, ни свет ни заря. Дай, говорит, бабка, я тебе пособлю дом убирать к барынину празднику, пол помою и все прочее. Ну, я это ему в руки ведро, мыло, мочалку. Пущай поработает. Не барин. Потрудится для благодетелей своих.
- Известно, потрудиться не худо. И то сказать, к барышнину рождению. Она у нас - ангел кроткий, печется о всех, так на нее не грешно и поработать за это, - вставила свое слово толстая кухарка, угощавшаяся совместно с няней и Францем чаем.
В это время тот, о ком шла речь, с ведром в руках, с мочалкой и мылом под мышкой, с засученными по локоть рукавами, стоял посреди гостиной, недоумевая, с чего ему начать.
Все стены комнаты, несмотря на летнее время, были увешаны картинами без чехлов, в золоченых рамах.
Орля знал, что чехлы сняли ради приближающегося праздника. Знал, что ко дню Лялина рождения съедется много гостей, детей и подростков из соседних помещичьих усадеб и имений. Знал, что Ляля упросила бабушку сделать детский вечер с танцами для брата, Симочки и их друзей.
Лялю Орля любил беззаветно. Она сама занималась с ним теперь, избавив его, таким образом, от уроков сварливой и строгой гувернантки. И вот, ради нее, он готов Бог весть на какой труд пойти, лишь бы угодить милой барышне Ляле.
Сейчас он стоит с разинутым ртом посреди гостиной. - Окна, двери, сначала… пол… А потом всю эту бестолочь хорошенько отмыть надо… Небось мухами позасижено вдоволь, - решает он и, внезапно одушевившись, принимается за уборку и мытье.
Еще рано. Всего семь часов. Раньше девяти никто не встает в этом доме. О, он успеет, конечно, успеет покончить со всем этим. То-то неожиданность будет для всех!
В какие-нибудь три четверти часа Орля поканчивает с полом, окнами и дверью, ставит на место отставленную мебель и, тщательно намылив мочалку мылом с водою из грязного ведра, лезет с ногами на шелковый диван, затем ожесточенно принимается тереть грязной мочалкой одну из картин, с изображением усадьбы.
Но что это? Чем больше трет он, тем грязнее делается картина. Часть водяных красок остается на мочалке, часть расползается по всему фону. Теперь уже на картине не вид усадьбы как будто, а целое разливное мо-I ре - к довершению всего - черное море.
Орля поражен. Но рассуждать ему времени мало; он изо всей силы принялся уничтожать грязные потоки на картине, отчего последние следы деревьев, крыши дома, кустов и скамейки остались на мочалке.
После этого Орля перешел ко второй акварели - портрету какого-то почтенного старика.
На бороде и усах этого старика чернели некрасивые пятна от мух, и на эти-то пятна обратил особенное внимание Орля.
Он обмакнул свою грязную мочалку в не менее грязную воду и, поднеся ее к портрету, стал старательно тереть его до тех пор, пока от почтенного старичка на полотне картины остался лишь один нос и половина щеки… - Стерлось маленько, зато чисто. Ишь ты - ровно зеркало! - очень довольный собою, проговорил Орля, полюбовавшись на свою работу.
Еще несколько картин, к несчастию написанных водяными красками, имеющими способность растворяться в воде, привлекают внимание Орли, и все они так же "вычищены", как первые. Затем Орля направляется к лежащим на столе альбомам.
Взмах мочалки… Еще один и еще… И изящные вещицы из кожи с плюшевой и атласной отделкой превращены в грязное тряпье.
Вода льется с них по бархатной салфетке мутными ручьями па ковер, оставляя на нем грязные пятна…
Не смущаясь, однако, Орля тащит на ковер ведро с грязной водой. По дороге он зацепляет ногою кресло и летит вместе с ведром на гладкий блестящий пол.
Мутный поток в ту же минуту, с головы до ног, окачивает его, но мальчик чувствует себя в грязной луже так же, как утенок в пруду.
Дело сделано. Он все-таки сделал уборку.
- Ах, разбойник! Ах, убивец ты мой! Ах, батюшки-светы, умираю! Спасите! Помогите! Умираю! Моченьки моей нет! - и няня, случайно заглянувшая в комнату, исполненная тихого ужаса, останавливается как вкопанная у порога с широко раскрытыми глазами.
На ее крики сбегается весь дом.
- Няне дурно! С няней припадок! - слышатся испуганные расспросы.
У всех бледные расстроенные лица, широко раскрытые глаза. Все смотрят, преисполненные тревоги, то на няню, в отчаянии раскачивающуюся у порога с таким видом, точно у нее болят зубы или живот (такое у нее страдальческое лицо в эти минуты!), то на Орлю, остановившегося перед разлитым ведром с растерянным и глупым видом. И вдруг чей-то веселый голос крикнул на всю комнату:
- Нос! Посмотрите-ка, нос!
Чья-то рука показала на картину, и все стало сразу понятным и ясным.
- Нос! Нос дяди Пети! А где же брови, глаза, губы и его великолепные усы? - кричал Счастливчик, широко раскрывая свои глаза-коринки.
- Они там! - патетически воскликнул Мик-Мик, указывая на ведро. - Они в ведре!
- И деревья в ведерке, и крыша дома, и сад с другой картины! Ах, все, все!
- Ха, ха, ха, ха!
- Ха, ха, ха, ха!
Взрыв хохота огласил залу. Как пи жаль было порчи хороших вещей, но трудно было не смеяться.
И все смеялись - и бабушка Валентина Павловна, и суровая Аврора Васильевна, и бледненькая Ляля, и четыре мальчика, и веселая Симочка, и насмешник Мик-Мик.
Одна Галя смотрела испуганно на своего брата, и маленькое сердечко девочки било тревогу.
Она боялась за участь Орли. Она поняла, что все это опустошение, вольно или невольно, произвел ее названый брат.
Да еще няня Степановна не могла прийти в себя. Она все еще раскачивалась из стороны в сторону и не то жаловалась, не то сокрушалась, громко изливая свое горе:
- Убивец ты мой! Душегуб ты мой! Погубил ты меня ни за грош! Экую уйму добра напортил!
- Успокойтесь, няня, - неистово хохотал Мик-Мик.
- "Успокойтесь!", "Успокойтесь!" - передразнивала его старушка, окончательно выйдя из себя. - Успокоишься тут, когда все перепорчено!..
В это время мокрая жалкая фигура со стекающими с нее мутными потоками воды приблизилась к Валентине Павловне.
- Барыня-бабушка! - произнес Орля, волнуясь. - Ты уж меня того… прости - не нарочно я, почистить малость ладил, а они… штоб их, разошлись и слиняли, ровно и не было их…
И он так комично развел руками, до того потешна была его мокрая фигурка, что нельзя было удержаться от нового взрыва смеха, глядя на него.
Первая успокоилась Валентина Павловна.
- Не бойся, мой мальчик, никто за это не накажет Тебя, - проговорила она, положив руку на иссиня-черную голову.
И, повинуясь внезапному порыву, Орля схватил бабушкину руку бессознательным жестом и поднес к губам.
Это была первая потребность проявить при людях свою благодарность, зародившаяся в беспокойном сердце маленького цыганенка.
И хохот смолк, как по команде; все встали.
Глаза бабушки с мягким ласковым блеском остановились на чумазой рожице маленького дикаря.
Глава VI
Чудный теплый августовский вечер. Широко раскрыты окна раевского дома. Ярко освещенные комнаты сплошь увиты гирляндами из зелени и цветов. Это мальчики с Мик-Миком встали до восхода солнца и украсили дом в честь Ляли.
Сама новорожденная, в новом платье, с перевитой лентой в длинной темной косе, ходит па своих костылях по комнатам и отдает последние распоряжения.
В восемь часов начнут съезжаться гости, а надо еще так много сделать до них.
Няня Степановна суетится у стола, приготовляя чай. Сколько тут разных вкусных вещей! Вазочки и тарелки наполнены фруктами, конфетами, всевозможным печеньем и вареньем.
В саду развешаны фонарики для иллюминации. Очищено место для фейерверка и бенгальских огней. На большой лужайке перед домом разложен огромный костер. Дальше несколько костров поменьше. Это для кучеров, которые привезут помещичьих детей на Лилии вечер, на случай, если ночь будет холодна. Им поступили невдалеке и стол с угощением: с окороком, ветчиною, пирогами и пивом.
Валентина Павловна очень гостеприимная и заботливая хозяйка. Она печется обо всех.
Мальчики - Кира, Ивась, Ваня и Аля давно одеты в одинаковые белые коломянковые (коломянка - шерстяная домотканина) блузы.
У единственного из них - Киры только имеется великолепный новенький форменный мундирчик с серебряным шитьем и блестящими пуговицами; у других его нет. Мундир стоит дорого, и бедные люди не могут сделать его своим детям.
Этого довольно, чтобы Счастливчик отказался нарядиться в мундир и остался, как все, в коломянковой блузе.
- Господа, а где же Шура? - неожиданно спросил кто-то у присутствующих.
- Надо Галю спросить! Вон она бежит сюда. Галя, Галя! Где твой брат?
Маленькая Галя сегодня вся преобразилась. В нарядном светлом платьице, с тщательно расчесанными по плечам, вьющимися волосами, убранными старательными руками Ляли, она кажется очень хорошенькой. Восемь лет таборной жизни среди грязных и грубых цыган, в нищете и впроголодь, среди побоев и брани, совсем не оставили на ней следов.
- Вы спрашиваете, где Орля?
Галя, единственная изо всех в доме, не может приучиться называть брата непривычным ей именем Шуры.
- Я не видела его! - прибавляет Галя.
- Шура! Шура! Где ты? - несутся через несколько минут призывные крики по всему дому.
Орля отлично слышит их, но не откликается.
Все эти праздничные приготовления, бальное настроение, суета и нарядные костюмы не по нему. Он заранее смущается приезда гостей, чужого народа, танцев и музыки, которые начнутся через полчаса.
Он присел под окном в кустах сирени, не обращая внимания на то, что пачкает в сырой росистой траве свой новенький костюм, белые коломянковые штаны и блузу.
Еще за месяц до бала его и Галю учили танцевать. Monsieur Диро садился за рояль, Мик-Мик показывал "па", и они должны были кружиться по гладкому, скользкому паркету зала. И странное дело: в то время как Галя легко и свободно, с врожденной ей грацией проделывала эти па, точно всю свою жизнь училась танцам, он, Орля, не умел ступить ни шагу под музыку.
Сейчас Орля злился на весь мир безотчетной злобой и даже, чуть ли не впервые в жизни, злился и на Галю.
- И чего радуется! Чего сияет! - ворчал он себе под нос, выглядывая из своего убежища. - Вырядилась чучелом и воображает, что барышня тоже… Подумаешь, как хорошо… И все с Алькой этим ледащим дружит… Ровно он ей брат, а не я… Ишь, вон опять закружилась с ним волчком по зале…
Орля вылез наполовину из своего убежища и впился глазами в окно.
Действительно, Аля Голубин кружился с Галей, повторяя с нею па вальса перед балом.
- Галька! - вне себя крикнул Орля. - Поди-ка сюда!
Услыша голос любимого брата, девочка проворно оставила своего маленького кавалера и побежала к окну.
- Ты здесь, Орля? Почему ты не идешь к нам?
- Очень я тебе нужен! - зашептал мальчик, вылезая из своей засады и подходя к окну. - Ишь, ты, как обарилась с ними! Эх, Галька, не узнать тебя! Такая ли ты была? Ты меня, брата своего, разлюбила?
И Орля взял за руку сестренку.
- Нет, нет, Орля, я все такая же и люблю тебя, братик милый, больше всех в мире! А только и сама не знаю, почему-то мне кажется порою, что все жила я в господском доме, всегда прыгала и танцевала в нарядных комнатах, всегда хорошо одевалась и вкусно кушала на хорошей посуде… Оттого я так хорошо, свободно чувствую себя здесь…
- И все-то ты врешь! - резко оборвал сестру мальчик. - Жила ты в таборе и черствый хлеб глодала.
- А раньше, Орля, а раньше?..
Синие глаза Гальки широко раскрылись. Она точно силилась припомнить что-то и не могла.
- Гости едут! Гости едут! - послышались веселые голоса из окон гостиной.
- Галя! Галя! Иди скорее! Мы сейчас представим тебя нашим гостям.
И, весело улыбаясь, Кира подбежал к окну, схватил за руку девочку и увлек ее за собою.
Орля одним прыжком отпрянул от окна в кусты и притаился там, не спуская, однако, глаз с освещенных окон залы. Его мятежное сердечко снова забило тревогу. Он, казалось, совсем забыл данное Ляле обещание.
- И Гальку-то отняли! И Гальку! - шептал он, и кулаки его сжимались, а черные глазенки разгорались снова недобрым огнем.
Глава VII
- Вот и мы, Валентина Павловна. Мы приехали с папой. Поздравляем вас и Лялечку. Мама с тетей Натали будет через час. У нас новая тетя гостит. Вы ее не знаете. Ах, она такая прелесть! Только грустная, печальная, а уж добрая, как ангел. Говорят, у нее горе большое было в жизни. Она не родная наша тетя, а мамочкина подруга по институту, а уж красавица такая. Дуся! Прелесть! Вот увидите.
Все это бойко тараторила Сонечка Сливинская - нарядно одетая институточка, входя в гостиную Раевых вместе с отцом своим, полковником в отставке, младшей сестрой Катей и братьями, пажом Валей и лицеистиком Анатолем.
Валентина Павловна, Ляля, Аврора Васильевна, Мик-Мик, monsieur Диро и дети встречали гостей на пороге зала.
Смех, шутки, поцелуи, приветствия так и сыпались со всех сторон.
За Сливинскими приехали Картаевы: очень важная по виду мамаша и две дочки-двойняшки, Мимочка и Ниночка, одиннадцатилетние девочки, корчившие из себя взрослых.
Затем - купчиха Таливерова со своими шестью дочерьми и четырьмя сыновьями-реалистами.
Еще приехала Зоренька Тимьева - подруга Ляли, нарядная пятнадцатилетняя барышня-подросток, жившая по соседству с Раевыми. Приехала она с братом, гимназистиком Валером.
Приехала, кроме того, бедная помещица Гарина со своими четырьмя детьми - старшей девочкой Сашутой и малышами-сыновьями, и еще несколько человек гостей.
Купчиха Таливерова, необычайно большая женщина с грубым голосом и очень добрым сердцем, лишь только вошла, как забасила на всю залу:
- Ну, а цыганят ваших вы нам покажете, Валентина Павловна?
- Вот один экземпляр, позвольте представить вашему благосклонному вниманию! - выдвигая вперед смущенную Галю, произнес Мик-Мик.
- Батюшка, да она совсем как мы, русские! - забасила Таливерова. - А цыгане-то больше чумазые, прости Господи, на тех похожи, кого и назвать страшно.
- Именно страшно! - подхватил Мик-Мик. - Но сия благонравная девица нами всеми любима за свою кротость. - И он погладил по головке смущенную Галю. - К тому же она приемыш цыганский, а не цыганка вовсе, такая же цыганка, как и мы с вами, - прибавил Мик-Мик.
- А ее брат где же? Мы столько слышали о нем, - интересовались юные гости.
- Он пошел искать луну, - сострил Ивась.
- Зато оставил здесь следы своего пребывания.
И Ваня Курнышов торжественно указал рукою на висевшие вдоль стены картины и портреты со смытыми рисунками.
- Ха, ха, ха! - засмеялась молодежь. - Мы знаем эту историю.
- Дети! Дети! Чаю не угодно ли, фруктов и конфет? Господа взрослые, пожалуйста! - приглашала всех Валентина Павловна к столу.
- Воображаю эту таборную цыганку! - шепнула Мимочка на ушко сестрице. - Как она танцует!
Ниночка презрительно пожала плечиками.
- И есть, верно, не умеет как следует!
Веселая Сонечка подбежала к Ляле.
- Узнаю твою золотую душу! - затрещала она, покрывая лицо хромой девочки бесчисленными поцелуями. - Вся ты живешь для других. Сама не можешь веселиться на балу, так другим предоставляешь возможность поплясать и попрыгать.
- Ляля, наша единственная в мире Ляля! - подтвердил Счастливчик с таким видом и важностью, что все не выдержали и рассмеялись.