Спасатели, Дим, зачем приезжают? - И сам себе, вернее, мне, ответил: - Спасать.
А кого спасать? Нас с тобой?
Двенадцатую квартиру, - лениво пояснил Алешка.
Ты что? - я даже стал заикаться. - Ты… туда… что-нибудь заложил?
Алешка вздохнул с такой тоской, что мне стало жалко себя. За свою бестолковость. И он сказал, как перед экраном, где крутился захватывающий фильм:
- Потерпи, сейчас увидишь.
Вскоре к подъезду подошел человек в замасленной телогрейке, в кепочке набекрень и с чемоданчиком, в котором носят инструменты.
Он постоял у дверей, не спеша докурил и так же неспешно скрылся в подъезде.
- Слесарь-сантехник, - сказал Алешка голосом за кадром. - В шестнадцатой протечка. Двенадцатую заливает.
Мы поднялись на этаж и попали в самую гущу событий. На площадке бушевала тетка в халате и нападала на слесаря:
- Ну сделайте что-нибудь! Воду, наконец, перекройте! У меня же с потолка дождь капает!
Тут же толпились возбужденные соседи. Кто в халатах, кто в пижамах, кто в тапочках или с газетой в руках и в очках на носу. Все галдели. А слесарь-сантехник лениво отбрыкивался:
А что я сделаю? Стояк перекрою? Оно вам надо? Весь подъезд вой подымет. А в ихнюю квартиру я не взойду. Там наглухо заперто.
Хозяев нет! - объясняла всем шустрая тетка, по-моему, вообще не из этого подъезда. Может, даже из другого дома на другой улице. - Оне пьяные совсем. Наркоманы!
В общем, суматоха была еще та! И тогда я еще не знал, что Алешка подсказал Ростику в своей записке заткнуть губкой слив в раковине и открыть кран. В случае чего Ростик не виноват: губка свалилась, кран открылся. Вода набежала и перелилась.
Тут спустился пожилой старичок со стаканом чая и сказал:
- Надо МЧС вызывать; Кажется… А то мы все уплывем. Этот лоботряс Петелин…
Кто-то бросился звонить министру Шойгу, а все остальные - к дверям шестнадцатой квартиры и стали звонить в нее и барабанить ногами.
А за дверью верещал Ростик:
У меня ключей нет! Я могу утонуть! Я на стуле плаваю!
И наверное, Игоряшкиными тапочками гребет вместо весел, - шепнул мне Алешка.
А ситуация, между прочим, осложнялась. Из-под двери показалась тоненькая струйка воды, грозящая превратиться в полноводный ручей.
Алешка занервничал:
- Вот дурак! Давно бы кран закрыл!
Вот и я подумал, что вполне уже хватит наводнения.
Но тут, к счастью, приехали спасатели МЧС.
Они молодцевато вскрыли дверь и ринулись в квартиру. Ростик выбежал на площадку. Вид у него был не то что испуганный, а скорее очень довольный.
- Здорово постарался? - шепнул он Алешке. Но Алешка тут же увлек его к батарее и о
чем-то начал горячо шептать. Я улавливал только обрывки фраз:
Алешка:… тебя спасать. Бежим, пока они… У нас поживешь… Под охраной… полковник…
Ростик:… не могу… Задание такое… выручать человека… "двоюрный брат"…
И наконец, решительная фраза моего младшего брата:
- Толком расскажи!
И пока шла суета в квартире, пока спасатели закрывали кран, а соседи ликвидировали последствия наводнения, Ростик что-то горячо шептал Алешке на ухо. Что он шептал, я не слышал. Но вот как менялось выражение Алешкинои мордахи за весь период шепота, я углядел. Целая гамма чувств со всеми тонами: недоверие, возмущение, недоумение, злость и вдруг - какое-то озарение. Будто он шлепнул себя по лбу и вскричал, как Архимед: "Понял!" Правда, Архимед что-то другое кричал, но не это важно. Важно, что Алешка, в свою очередь, прижал к себе голову Ростика и тоже начал горячо нашептывать ему в ухо.
Ростик сначала удивился, потом возмутился, а потом радостно закивал и сунул Лешке под нос большой палец: "Классно, клево, круто!"
Сговорились хлопцы.
Тут примчался Игоряшка. Схватился за голову. Стал отругиваться от наседавших соседей. Потом увидел Ростика, схватил его за руку и втащил в квартиру. В это время оттуда выходили спасатели. Игоряшка выпустил Ростика и стал теперь хватать за руки их. И кричать:
- А дверь? А замок? Кто заплатит? Как я ночевать буду?
Тут соседка снизу сказала ему:
- Вы, Петелин, оплатите мне ремонт, а я вам куплю новый замок. Вы меня уже четвертый раз заливаете.
Игоряшка скрылся в квартире, а через распахнутую, вырезанную дверь было слышно:
Ты что натворил?
Ничего.
Кто квартиру залил? Зачем раковину заткнул?
Это не я.
А кто? Давай его сюда!
Это ты, Игорь. Ты кран забыл закрыть, когда уходил. А губка сама сползла и дырку заткнула.
А ты что? Не мог завернуть кран?
А я думал - так надо.
Мы вызвали лифт и спустились вниз. Вышли из подъезда, пошли домой. Алешка был задумчив. Хмурил лоб и что-то бормотал под нос.
Когда мы проходили возле школы, мимо нас промчался Бонифаций. Он не стал тормозить, только крикнул на бегу:
Я домой! Нас залило из верхней квартиры! Позже позвоню!
Тебе звонил Бонифаций… То есть, я хотела сказать, Игорь Зиновьевич. Напомнил, что завтра вы едете в Малеевку. Алешку возьмете?
Попробуй его не возьми.
Я сказал Алешке, чтобы он не приставал ко мне с вопросами, и сел за уроки. Но ничего не лезло в голову. Я думал о том, какая она странная, эта история с Ростиком.
С одной стороны - его похитили.
С другой стороны - он не делает попытки удрать. Уж Ростик-то смог бы.
С третьей стороны - похитители не требуют никакого выкупа. Может, они ждут, когда вернутся с гастролей его дрессировщики… То есть, я хотел сказать, родители. Подзаработали в Америке деньжат - можно и потрясти их немного. Но тогда зачем они украли Ростика заранее? Лишние хлопоты: корми его, охраняй, приглядывай. Да и милиция может заинтересоваться. А также бабушка и школа.
Загадочная история.
И что это за слова: "Сильно не корми его, а то не поместится"? Где не поместится? В Игоряшкиной квартире?
Я ломал над этой загадкой голову, а Алешка беззаботно мурлыкал на тахте, копался зачем-то в любимой маминой шкатулке. Эту деревянную резную шкатулку отдала маме наша бабушка. Она сказала лирически: "Я хранила в ней письма твоего отца. Теперь ты будешь хранить в ней письма своего мужа". Шкатулка была красивая, на ее крышке был вырезан Кремль со звездами и Мавзолеем. Только она очень скрипела, когда ее открывали. Наверное, от старости. Что там Лешке понадобилось?
Ты бы уроками занялся, - посоветовал я. - А то в Малеевку не возьму.
Возьмешь как миленький.
Алешка что-то достал из шкатулки, чем-то пошелестел и пересел за свой рабочий стол. Там он затих. Стал что-то старательно писать. Только пыхтел немного от старания. Потом опять чем-то зашелестел, опять скрипнула шкатулка. Потом стукнула, когда он поставил ее на полку в стенке.
Если бы я тогда поинтересовался его действиями, то, вполне возможно, моя жизнь на много лет вперед могла бы сложиться иначе. Но я не поинтересовался. А когда узнал, изменить что-то было уже поздно. Да и не нужно. Ни в коем случае…
Глава IX
ГРЯЗНЫЙ СЛЕД
Когда мы приехали в Малеевку, опять началась (или продолжилась) золотая осень. Рано утром в городе был легкий морозец - даже лужи окрепли и засинели. А за городом морозец был посильнее. И листья под ногами не шуршали, а хрустели. И у птиц были звонкие чистые голоса.
А скворцы? - спросил Алешка Бонифация. - Прилетели? В наши скворечники?
Они весной прилетят.
А зачем нее мы их вешали?
Алексей, у тебя критический склад ума.
У меня - нормальный ум, - сказал Алешка. - А эти доски что, тоже до весны будут лежать в сарае?
Досок было много. Целая машина. Их не выгрузили, а оставили прямо в отцепленном кузове.
Бонифаций достал из сумки рукавицы.
- Я - в кузов. Вы - таскать в сарай и укладывать. - И он нажал кнопку звонка на калитке.
Когда вышли Вася и Абрек, Бонифаций спросил:
- Вася, ты нам поможешь?
- Не могу, - с грустью сказал Вася. - Я на посту. Должен объект охранять.
Даже Абрек смутился и посмотрел на него с явной укоризной.
- Его государство охраняет, - сказал Алешка.
И правда - на фасаде появилась бронзовая табличка "Дом-музей художника-супрематиста В.Малеева. Охраняется государством". Потом мы узнали, что эту табличку наш милый Бонифаций нашел на свалке. Там было выбито "Музей-усадьба XVIII века. Охраняется государством". "Охраняется государством" - это осталось на табличке, а первую фразу по просьбе Бонифация перебил наш трудовик Иван Ильич, фанат своей грустной флейты.
Вася посмотрел на табличку, пожал плечами и скрылся внутри объекта.
Знаете, когда лежат где-то в штабеле свежие доски, они вызывают своим смолистым запахом всякие романтические мысли в розовых тонах. Думается о том, как красиво росло в лесу дерево, как в зимнюю пору его срезала бензопила "Дружба", как везли это дерево на тракторных санях заснеженным лесом, по глубоким сугробам в бело-синих тонах, как распилили мудрые механизмы это дерево на ровные длинные доски, как умелый плотник, поплевав на мозолистые ладони, возьмет в руки топор и будет ладить из этих досок новый дом, в котором будут жить люди и вдыхать романтический смолистый запах…
Это здорово. Когда доски лежат себе в штабеле, а ты проходишь мимо по своим пусть и не таким романтическим делам.
Но когда этот штабель нужно снять по одной доске с машины, протащить в узкую калитку, пронести через весь сад и уложить в тесном сарае, то романтики тут надолго не хватит.
Когда разгрузили полкузова, Бонифаций скинул шапку и рукавицы, вытер мокрый лоб и сказал:
- Ничего, друзья. Вот закончим и пойдем пить чай из самовара.
И все сразу опять стало романтично. И доски запахли зимним лесом. И листва заиграла всеми цветами - от зеленого до алого. И птицы, словно отдохнув, зазвенели еще азартнее… Алешка посмотрел на меня и хитро усмехнулся.
После слов Бонифация и Алешкиной усмешки доски полетели в свой сарай, как перелетные птицы на юг от суровой зимы.
- Неужели все? - спросил Бонифаций, стоя в пустом кузове. Будто ему мало было. - Зайдем в музей, на минутку. Прикоснемся к прекрасному.
Он никогда не упускает случая "прислонить" своих учеников к чему-нибудь прекрасному.
Абрек нас встретил радушно. Чего не скажешь о Васе. Он хмуро вышел из соседней комнаты, где находилась в свое время спальня художника, и, потянувшись и зевнув, проворчал:
Какие вы… неугомонные.
Вы уж извините, Василий, что помешали вам исполнять свои обязанности, - поклонился Бонифаций, - но мы всего на пять минут.
- Я ведь всю ночь не сплю, - укорил Вася. - Вот, - он кивнул на Абрека, - не даст соврать.
Абрек молча отвернулся. Собаки не любят, когда люди врут.
Я не стал бродить по избе, а устало присел на сундук у печки. А Лешка с Бонифацием остановились у мольберта. Профессионалы. Искусствоведы. Знатоки.
Понимаешь, Алексей, Малеев в серии картин сумел отобразить целую эпоху. Смотри: одна и та же улица. А как она менялась каждые десять лет. И как менялись люди. Ведь об этом можно написать большой роман. В трех книгах.
Или снять сериал в тыщу серий, - поддакнул Алешка.
Ты любишь сериалы? - ужаснулся Бонифаций.
Не люблю, - признался Алешка. - И "Черный квадрат" - тоже.
А почему? - Бонифаций стал очень внимателен.
Это трудно объяснить, - сказал Алешка. - Вот наша мама любит сериалы. И в то же время не любит "Черный квадрат". Вам понятно?
Отчасти, - не стал его обижать Бонифаций. - Объяснишь потом?
Когда сам пойму.
Как же быстро он взрослеет. Я опять ему позавидовал. Но по-хорошему. Не потому, что он взрослеет быстро, а потому, что я - медленно. По сравнению с ним.
Хотя, если подумать, в его возрасте я, наверное, тоже быстро взрослел. Наверное, каждый человек чем старше становится, тем медленнее взрослеет. Только стареет быстрее.
Я прогнал эти усталые мысли и сказал:
- Хочу чая из самовара с баранками. Под яблоней.
И вот после тяжелых трудов началось легкое счастье. Снова мы шли осенней улицей. Снова, задрав голову, трещал клювом аист, который прячет детей в капусте. Снова была кирпичная дорожка среди стриженых и уже заметно поредевших листвой кустов. Снова выбежала и, радостно поплясав перед нами, умчалась в дом пушистая собачка. Оказывается, у нее даже клички нет, ее так и зовут - Собачка. А в дом она убегает, потому что давным-давно спрятала там под диваном косточку и старательно стережет ее. Это нам объяснила будущая балерина Оля с голубыми глазами в пушистых ресницах.
Она подошла к нам своей легкой походкой и улыбнулась своей светлой, немного грустной улыбкой.
И снова был под старой яблоней фирменный напиток "такто". И снова ойкала бабушка Света, похожая на румяный колобок в переднике.
- Ой! Батюшки! Бонихваций! А я и не ждала. Приехамши! Вот радость! Ленька, за водой. Димка - становь самовар. Олька - чашки неси.
Я тоже пошел за водой. Бабушка Света колонкой не пользовалась ("Ой! Да рази там вода? Ржа одна"). В саду был свой колодец. Замшелый сруб, кривая скамеечка Для ведра. Длинная цепь.
У колодца нет дна. Черная бездна. Свежая такая, вся в легких прозрачных тонах.
Я стал опускать ведро.
Осторожно, Дим, - предупредила Оля. - Там старенькая лягушка живет, не зачерпни. Тетя Света расстроится.
Да уж, - сказал Алешка, опасно свесившись через сруб. - Я тоже чай с лягушками не пью.
Я вытащил тяжелое ведро. С него стекали капли и падали вниз. И где-то далеко-далеко звонко булькали в радостных тонах.
Мы сидели за столом, под теплой столетней яблоней. Было прохладно ногам, но самовар пыхтел теплом и уютом. Над садом висела в светлом еще небе почти круглая луна.
Вот, значит, - говорила бабушка Света, - так и сказал: "Десять литров, говорит, олифы. Натуральной. И десять кило гвоздей, сотки".
- Дима, - попросил Бонифаций. - Запиши.
Я достал блокнот, распахнул его и выронил на стол фотографию Петелина. Она упала прямо перед бабушкой Светой.
- Ой! - сказала она и взяла в руки фото. - Вчерась тута был. Из этого… Вспомнила - Фонд культуры. Весь музей обошел, во все углы позаглядывал, на сундуке посидел, говорит: "Очень у вас все ладно, я на днях экскурсию привезу". Принимайте, мол.
Вот это фишка! Игоряшка Петелин - из Фонда культуры. Прямо на экскаваторе. Живописью заинтересовался. Экскурсию привезет!
В животе у меня даже холодок какой-то появился. Хотя я еще далеко не все понимал.
- Во-во! - возмутился Бонифаций. - Культурник. Он мне вчера всю квартиру залил. Говорит - раковина засорилась. Голова у него засорилась. Мусором всяким.
Алешка тем временем молчал и переводил свои пытливые глаза с одного на другого. То на бабушку взглянет, то на Бонифация. Но молчит.
И я молчу. Мне при этой Ольке говорить как-то неудобно. Все кажется, глупость какую-нибудь скажу. И она вообще ко мне всякий интерес потеряет. Но и молчать не лучше. ("Ой, девочки, вчера к нам друзья из Москвы приезжали. Такой паренек симпатичный. Димкой зовут. Только все молчит и молчит. Слова не скажет. Может, он дурачок?") И я открыл рот, посмотрел Ольке прямо в синие глаза, которые в сумерках стали черными, и… снова закрыл рот. Так что зубы лязгнули. И все вздрогнули даже.
Замерз, Дим? - спросил Бонифаций.
У него лихорадка, - пояснил Алексей и склонился над чашкой, скрывая улыбку.
Луна поднялась еще выше. А уходить не хотелось. Бонифаций опять завел разговор о наследстве, о том, что он "вышел на людей, которые могут помочь".
Обойдемся, - вдруг сказал Алешка. - Сами сделаем.
Это как? - насторожился Бонифаций.
Очень просто.
Когда Алешка говорил эти слова, все знали - больше он ничего не скажет, объяснять не станет - пока не сделает.
Но Алешкины "заявки" не отвлекли меня от мыслей об Игоряшке. Что ему здесь понадобилось? Не иначе какую-нибудь пакость затевает. И будет ее проводить, как говорил о нем Бонифаций, кривыми путями.
И странно - я разозлился на этого Петелина как на личного врага. Вроде он мне еще ничего плохого не сделал. Но почему-то мне было так хорошо здесь пять минут назад и стало совсем худо, как только я узнал, что и Петелин здесь бывает. Видимо, есть люди, одно присутствие которых портит другим людям и радость, и настроение. Наверное, потому, подумалось мне, что от таких Петелиных все время приходится ждать какой-то вредности.
…Но вот сушки кончились, самовар остыл, на сад опустилась синяя мгла в вечерних тонах. Пора и честь знать.
А то б заночевали, - опять предложила бабушка Света. - У Ольки телефончик есть. Родителям звякните - и на сеновал, а? Бонихваций?
А что? - вдруг встрепенулся Игорь Зиновьевич. - Действительно. Хоть раз в жизни на сене поспим. Как, ребятки?
Мы не возражали. Мы так устали из-за этих досок, что только одна мысль о том, что нужно дойти до станции, ждать электричку, потом ехать в ней, а потом - в метро - уже одна эта мысль сбивала с ног.
И мы с радостью согласились. Оля принесла из дома мобильник, и Бонифаций позвонил сначала нашей маме, а потом своей.
Они обе обрадовались, - сказал он, отдавая телефон Оле.
И мы - тоже, - улыбнулась она.
Мы еще немного посидели под вечерними звездами. А потом бабушка Света принесла керосиновый фонарь и стала устраивать в сарае, где сено, нам постели.
Это мы для козы накосили, - объяснила бабушка, вороша сено, чтобы помягче было.
А где коза? - испуганно огляделся Бонифаций. - Она не будет нас бодать?
Она удрала, не боись, Бонихваций. Где-то по лесам шастает.
Коза-дереза, - сказал Алешка, плюхаясь с разбега в сено. - Бежала через мосточек, ухватила кленовый листочек…
А ты откуда знаешь? - удивилась бабушка Света. И уважительно добавила: - Грамотей!
Она принесла нам старенькие одеяла и пожелала спокойной ночи. Настоящая бабушка, уютная. Из тех, что и чаем от простуды напоит, и сказку на ночь расскажет, и добрый совет в трудную минуту даст. Ольке, наверное, с ней хорошо живется.
Мы улеглись, погасили фонарь. Немножко попахло керосином, а потом нас одолел головокружительный запах сена. Вот дура эта коза, от такого кайфа сбежала. И еще очень приятно, усыпляюще так пахло дымком от одеял - наверное, они на печке лежали и пропахли березовыми дровами.
Бонифаций стал развивать Алешке свои планы по проведению Дня родной школы. Это наш собственный праздник, внегосударственный. И нам есть чем гордиться. В нашей школе много хороших учителей. А хороших учеников - еще больше. Наши выпускники составляют гордость нашего района. Не все, конечно. Некоторые наши выпускники - это криминальная гордость района. Вроде Петелина. Но они все-таки не главное в жизни.
Тут мои мысли немного сбились, потому что Бонифаций повысил голос, увлекаясь своими идеями:
Доска почета, Алексей, - это не просто фотографии. Нам нужно показать, что каждый человек на ней - личность.
А давайте не фотографии повесим, - сонным голосом предложил Алешка, - а портреты нарисуем. Так легче личность показать.
Ты изумительно прав! - по шуршанию сена я понял, что Бонифаций вскочил на ноги. - Но кто сделает эти портреты?
Алешка помолчал, уснул, наверное. Но я ошибся.