Анатолий Алексин
Дым без огня
- Дыма без огня не бывает. Поверь, милая!
- Не верю… Бывает!
- Любопытно… Ты что, его видела?
- Сейчас вижу. Такой едкий, разъедающий душу… дым. А где огонь? Его нет!
- Заблуждаешься, милая!
- Называйте меня на "вы". Я уже совершеннолетняя.
- Простите, пожалуйста. Но вы в таком случае сверхмолодо выглядите.
- Это вы молодо выглядите. А я действительно молода!
Катя на миг затихла. Но не потому, что испугалась собственной смелости. Это было затишье перед решительным и, быть может, самым отчаянным поступком в ее жизни.
Она встрепенулась, как бы очнувшись, готовая проявить отвагу. Но перед броском на амбразуру оглянулась назад.
1
В шахматы Александр Степанович проигрывать не любил. Он страдал не таясь, в открытую: предвидя крах, хрипло вздыхал и беспощадно тормошил свою львиную, но вовремя не сообразившую голову. Вася же, наоборот, проигрывая, испытывал облегчение.
- Моя рать уничтожена, - сообщал он с таким удовлетворением, как если бы играл в поддавки.
И выигрывали они тоже по-разному
- Ну что, безоговорочная капитуляция? Таким, брат, макаром! - провозглашал Александр Степанович. И победно лохматил свои седые, непроходимые джунгли.
А Вася, выигрывая, заливался цветом клюквенного морса не очень густой концентрации или арбуза, который еще недозрел:
- Случайность победой назвать нельзя.
- Допускаю, что это не твой выигрыш, но, безусловно, мой проигрыш, - с преувеличенной беспощадностью к самому себе констатировал Александр Степанович. - Надо называть вещи своими именами.
Он не любил, когда своими именами называли лишь приятные ситуации и явления.
Вася сгибал шею, то ли винясь за свой выигрыш, то ли в знак покорного согласия. Но почти на все реагировал мимикой. Его шея, чересчур длинная, казалось, создана была для того, чтобы выражать Васины настроения: то гордо выпрямлялась, то согбенно грустила, то, погружаясь в плечи, пряталась от выражения какой-либо точки зрения.
Если Вася делал очевидно плохой ход, Александр Степанович провозглашал:
- Это что, уважение к старости? Извольте-ка сосредоточиться. Таким, брат, макаром.
Вася послушно сосредоточивался.
Пока поединок за шахматной доской продолжался, Катя спать не ложилась. Хотя она не болела ни за дедушку, ни за Васю - при любом исходе борьбы победа оставалась как бы внутри дома: Вася давно считался членом семьи.
Александр Степанович был старше Васи на двадцать пять лет. Но его восхищенно называли не только львиной головой, но и "львиным сердцем", красавцем и даже атлантом.
Вася подобных оценок не удостаивался… Катя считала это несправедливым: она влюбилась в Васю, когда ей было шесть с половиной лет, и от чувства со столь большим стажем отделаться не могла. Еще в дошкольные годы она приняла окончательное решение: ее первая любовь будет единственной, и она унесет ее с собою в могилу.
Подруги сравнивали Катю то с Верой Засулич, то с декабристками, то с Лизой Чайкиной. Но любовь оказалась такой богатырской силищей, которая подмяла под себя и ее характер. При всей своей неподкупной совестливости для Васи она оправдания находила всегда. Его неразговорчивость, замкнутость называла застенчивостью, а бездумное подчинение дедушке - почтением к возрасту. И только одного она простить не могла: Вася давным-давно был женат да к тому же имел дочь. Эта дочь по имени Соня родилась позже Кати всего на полгода и училась в соседнем классе.
Катя выискивала исторические примеры, утешавшие ее тем, что некоторые знаменитости до беспамятства влюблялись в сверстниц своих взрослых дочерей, а некоторые даже, настрадавшись обращали таких подруг в подруг собственной жизни.
Вася весьма охотно усаживался за обеденный стол - и Катя не без злорадства делала вывод, что дома его, видимо, плохо кормят. Она пришивала ему недостающие пуговицы, удовлетворенно приходя к мысли, что дома о нем скверно заботятся.
Если б о жизненном пути Васи задумали читать лекции или создать книгу, Катя бы вполне могла стать его биографом: о фактах жизни Кулькова она знала почти все. Почти… Потому что, как она догадывалась, всего никто ни о ком вообще не знает.
В доме Малининых Василия Григорьевича Кулькова звали просто Васей, будто он только вчера явился к Александру Степановичу и сказал.
- Спасите меня, профессор!
Сказал, как врачу… И Александр Степанович, хоть врачом не был, перво-наперво изучил "историю болезни" Кулькова. Он подробно расспросил пациента, какой его сразил недуг и в чем причины заболевания.
Вася, обхватывая шею руками и как бы прикрываясь от нависшего над ней топора, поведал декану факультета о том, что даже в несмышленую младенческую пору не был просто воспитуемым, а, можно сказать, брал у старших уроки педагогики, подсознательно догадываясь, что они ему в будущем пригодятся. Готовясь к воспитательной деятельности, изучая Песталоцци, Ушинского и Макаренко, Вася придавал значение не букве, а духу их теорий. И буквы ему отомстили. При поступлении в педагогический институт он получил тройку за сочинение.
Кульков приехал на экзамены из недалекого полупоселка-полугородка. Отец его работал там плотником. И поэтому угроза отца, о которой он сообщил декану, казалась вполне реальной, соответствующей плотницкой профессии:
- Если не поступишь, прибью!
Отец-тиран не читал Песталоцци, не разделял Васиного призвания, но, с трудом поддавшись мольбам сына и согласившись на пединститут, сделал то самое предупреждение, помахивая в воздухе молотком.
Вася-абитуриент рассказал обо всем этом декану Александру Степановичу Малинину. И тот прочитал его экзаменационное сочинение. Оно посвящалось теме, которая, как уведомил Вася, должна была стать главной темой педагогических изысканий всей его жизни: "Друзья мои, прекрасен наш союз! (О дружбе в жизни великих людей)".
- Ошибки только орфографические, - констатировал Александр Степанович. - Смысловых и педагогических описок - ни одной. Человеку, который так воспевает братство, необходимо в ответ протянуть руку. Таким, брат, макаром!
И рука протянулась: Вася поступил в институт. Лет через десять Кульков, по-девичьи заливаясь морсом не очень густой концентрации, стал повторять:
- Всякий раз, садясь за свой деканский стол, я вспоминаю, что здесь сидел Александр Степанович. И что здесь, на этом рубеже милосердия, решилась моя судьба!
- Придет время - и вы скажете нечто подобное, заняв по праву мой нынешний, проректорский, стол, - произнес как-то Малинин.
Вася в суеверном страхе воздел руки вверх, к потолку кухни, где шел разговор.
- Чего вы так испугались? Все естественно. Даже на пионерском знамени написано: "Смена смене идет".
"Жить - это значит дружить!" - так назвал Вася свою брошюру, обращенную к школьникам. Идеи братства люди, по его убеждению, обязаны были всасывать с молоком матери.
Катя устроила после уроков коллективную читку брошюры. Никто домой не удрал, потому что Катю в классе побаивались. Это огорчало Александра Степановича:
- Любовь со страхом не сочетается!
- А может, они меня любят до ужаса?
Катя не искала ответы в чужом кармане - находила в своем.
Вася считал, что ученый не может перескакивать с темы на тему, а что одна, но значительная проблема, подобно "одной, но пламенной страсти", должна завладевать его душою и разумом. К исследованиям дружеских связей, которые объединяли великих людей, он приобщил не только свою душу, не только свой разум, но и свою дочь.
Соня училась в двух школах: нормальной и музыкальной. Поэтому было закономерным, что, изучая вслед за отцом неразрывные дружеские союзы великих, она перешла от отдельных могучих людей к целой "Могучей кучке": композиторская солидарность стала темой ее первой статьи. В то время Соня, как и Катя, была шестиклассницей. И если к музыкальным "предметам" приобщалась где-то на краю города, то к обычным - в Катиной школе.
- Кульков не фанатик? - спросила Александра Степановича Катина мама, которая приходилась Малинину дочерью. - Всех в доме загипнотизировал… Жена его, историчка, небось объясняет школьникам, что все великие, включая владык и полководцев, обязаны были между собою дружить. Тогда бы-де и конфликтов и войн никаких не было.
- Неплохая идея! - загремев резко отодвинутым стулом и испытывая мощными кулаками прочность стола, провозгласил Александр Степанович. - Роль личных контактов огромна!
- А объективные исторические причины, значит, побоку? - со спокойной иронией осведомилась Юлия Александровна. - Кульков свихнулся на своей, так сказать, "теме".
- Дружба - это не тема! - сотряс окружающее воздушное пространство Александр Степанович. - А то, что более всего необходимо человечеству, погрязшему в отсутствии взаимопонимания.
- Я уверена, что Кульков - фанатик.
Выслушав возражения, Юлия Александровна чаще всего оставалась при своем мнении. Катя унаследовала эту черту.
- Важно, чему служит фанатизм - добру или злу! - по-львиному громогласно и непримиримо возразил Александр Степанович.
- Его фанатизм служит добру, - не задумываясь, как аксиому произнесла Катя.
Юлия Александровна была филологом и не согласилась с такой математической категоричностью.
- Каждое слово изначально имеет одно, неколебимое значение, один смысл. Как человек с момента рождения имеет один определенный характер… Это потом уж характер и слово могут приспособиться, пойти на уступки, пожертвовать своей определенностью. Но не всегда, как говорится, от хорошей жизни!
Слово, его отточенную определенность Юлия Александровна сравнивала то с верным сердцем, то с безупречным целесообразием здорового организма.
- Верность - это хорошо, - сказала она, - а фанатизм - плохо… От беспринципно компромиссного отношения к слову рождается и "двояковыпуклое" отношение к явлениям и качествам, которые это слово обозначает. Даже у зависти стали отыскивать светлые стороны: дескать, бывает черная, а бывает и белая. Гельвеций же, знаете, что говорил? "Из всех страстей зависть самая отвратительная. Под знаменем зависти шествуют ненависть, предательство и интриги". Вот это определенность!
- Ишь куда ты нас увела! Столько эрудиции по такому заурядному поводу! - бесцельно, но со звоном переставляя на столе посуду, не сдавался Александр Степанович. - И цитатой на нас замахнулась!
Потом обратился к внучке:
- Сонечка сочинила статью о дружбе выдающихся композиторов прошлого века.
- Ну и что? - заранее отвергая эту статью, сказала Катя.
Сахарница и солонка остались возле Малинина, а стакан с чаем, из которого он начал отхлебывать, убыл в центр стола.
- На твоем месте я бы проявил добрую волю и напечатал Сонечкину статью в школьном журнале.
- Личные контакты, добрая воля… Похоже, мы не за завтраком, а на международных переговорах, - вмешалась Юлия Александровна. Она относилась к Кулькову и его семье, как считал Александр Степанович, с "нескрываемым предубеждением".
Предубеждение было нескрываемым, а одну из причин его Юлия Александровна скрывала: она догадывалась, что Катя неспроста обороняет Кулькова.
- Его защищаешь, так уж и к Соне беги за статьей, - сказала Юлия Александровна, разглядевшая в Катиной ревности еще одно подтверждение своих тревожных материнских догадок.
- А зачем?
- Ах, не хочешь? Понятно! - И добавила: - Они пара… Не в том смысле, что два сапога, а в том, что два жирафа.
- Я тоже не Мона Лиза.
- Но можешь ею стать. С тобой еще не все ясно. А с ними…
Кате говорили, что она пребывает в переходном возрасте и поэтому "еще сто раз переменится". В этих словах были ноты утешения: признанным в школе красавицам никто изменений не предрекал. Иногда Катю подбадривали: "Зато характер у тебя полностью сформировался". И она приходила к выводу, что единства формы и содержания в ней пока что не наблюдается.
Катю уверяли, что о ее внешности еще ничего безусловного сказать нельзя. А Соня была, безусловно, нехороша собой.
- Так похожа на отца, точно рождена без участия матери, - любила подчеркивать Юлия Александровна.
Катя редактировала литературный журнал. Стихи и рассказы у нее не получались. Но зато она сочиняла передовые под рубрикой "Слово к читателям". Желая привлечь внимание к своему журналу, Катя провозгласила: "Кто не читает, тот не ест!"
- Хочешь, чтобы они любили литературу? - не раз вопрошал дедушка. - Но приказ, как и страх, с любовью не сочетается.
- Любовь к чтению возникает от самого чтения, а не с первого взгляда.
- Ты и в любви… разбираешься? - бдительно осведомилась Юлия Александровна.
- К чтению, - ответила дочь.
Первым, кому Катя показывала каждый номер, был Вася. Представлялась возможность подолгу сидеть с ним рядом, будто бы обсуждать и будто бы спорить…
Ко всем членам малининского семейства Вася относился с преувеличенной трепетностью. И, медленно переворачивая страницы Катиного журнала, подчеркивая, что читает, а не листает, он неизменно произносил:
- Творчество цементирует дружбу!
- Зачем сравнивать творчество со строительным материалом? - иронично заметила как-то Юлия Александровна. - Цемент есть цемент.
- Ага!… И этому слову, значит, уготован лишь один, изначальный, смысл, - затопав по комнате, разгорался Малинин. - Не слушай мать, Катенька! Творчество цементирует. Еще как цементирует!
- Я сама вижу: скрепляет, объединяет, - стала на дедушкину, а точнее, на Васину сторону Катя.
Защитив Васю однажды, отстояв его право поступить в институт, Александр Степанович уже постоянно, как бы по инерции, отстаивал кульковские интересы. "Что породили, тем и дорожим!" - комментировала Юлия Александровна.
Малинин испытывал чувство долга и по отношению к дому Кульковых.
Тут Катя вступала в противоречие с дедушкой: она подобного долга не ощущала. Однако попасть в Васин дом и узнать, что там в нем происходит, ей очень хотелось.
- Я думаю, он все-таки деспот, - негромко, но кропотливо проталкивала свою точку зрения Юлия Александровна. - Жена, преподаватель истории, в школьном классе небось эпохами оперирует, историческими периодами, а посмотрите, какая забитая… Фразы не вытянешь! По крайней мере в его присутствии.
- Он тоже застенчивый, - бросилась на защиту Катя.
- Застенчивый деспот? Совсем уж страшно!
- Анастасия любит его. Вот и молчит, - грохнул своим аргументом Александр Степанович.
Катя напряглась: ей было неприятно, что Васю еще кто-то, кроме нее, смеет любить. "Что там у них? Как он обращается со своей Анастасией Петровной и со своей музыкальной Сонечкой?" - терзалась она. И решила наконец все это проверить "на месте": отправиться за Сонечкиной статьей.
- В гости к себе он почему-то не приглашает, - узнав о намерении дочери, отметила Юлия Александровна. - Семейные даты в общественных местах отмечает - в ресторанах, кафе.
- Потому что не жмот! - громыхнул очередным защитительным аргументом Малинин.
- Причина в другом, - не поддавалась Юлия Александровна. - Уж его-то дом, без сомнения, его крепость. А крепость - понятие военное, связанное с секретами, тайнами.
Проникать в тайны и рассекречивать секреты было Катиной слабостью.
2
Когда детей в раннем возрасте спрашивают, кого они больше любят - маму или папу, дети обычно молчат. Они оказываются тактичней тех, кто их спрашивает: не хотят обидеть ни маму, ни папу. А Катя молчала потому, что больше всех на свете любила дедушку.
Случайно услышав, что родители ждали сына, она поняла, что ее не ждали… А дедушка хотел внучку. Он, значит, ждал! И сразу же стал понимать ее не с полуслова (словами Катя вначале еще не владела), а с полужеста и полузвука. Он безошибочно определял, в чем ее неудобства, мучения и чего она хочет.
Отец Кати разобраться в этом и не пытался: даже в час рождения дочери он ускорял рождение какого-то предприятия, за которое "отвечал головой", вдали от родного города. Голова его постоянно находилась в опасности, хотя внешне выглядела вполне ухоженной и благополучной: холеная, модно подстриженная. Дедушка именовал его "командировочным мужем". Он отсутствовал столь продолжительно, что, по мнению Александра Степановича, в командировках фактически находился дома. Но и присутствуя, он тоже отсутствовал: разговаривал отрешенно-бодряческим тоном, задавал вопросы, которые не требовали ответов.
Ответы ему были и не нужны: походя спросив о чем-либо Юлию Александровну, он удалялся в другой конец комнаты, чтобы так же походя спросить о чем-нибудь Катю. А спросив ее, оказывался возле Александра Степановича, который заранее предупреждал:
- Отвечать не буду!
В Катиной памяти отец неизменно ассоциировался с чемоданом. Чемодан либо упаковывался, либо распаковывался. Так как при встречах и расставаниях слова произносятся особые - громкие или проникновенные, - отец ассоциировался еще и с неестественно приподнятым тоном, с необычными интонациями, которые не должны быть частыми, если хотят заслужить доверие: чрезвычайное не может быть постоянным.
Катя из окна смотрела вслед отцу, когда он уезжал, и сквозь стекло махала ему, когда он приезжал с вокзала или аэродрома. Ей казалось, что походка убывающего отца была легче и радостней, чем походка прибывающего.
Заметив, что мама и дедушка отходят от окна в грустной задумчивости, шестилетняя Катя, уже тогда во всем любившая ясность, спросила отца:
- Ты что всегда так торопишься?
- Боюсь опоздать на самолет. Или на поезд…
- Выходи раньше - и не будешь бояться. А почему нам не машешь?
- У меня в руке чемодан.
- Это в одной. А другая?
Отец стал махать свободной рукой, но с такой дежурной благожелательностью, как если бы встречал или провожал делегацию не очень дружественного государства.
Однажды отец не вернулся из командировки.
- Пропал без вести, - как бы опустевшим голосом сострила Юлия Александровна.
Александр Степанович не любил кощунственных шуток. Тем более что в сорок втором сам пропал без вести, и от этого сообщения у его матери, Катиной прабабушки, разорвалось сердце. А он потом отыскался… Среди бесчисленных глубоких извилин на дедушкином лице Катя давно уже выделила те, которые были шрамами. Сам же дедушка именовал их "траншеями".
- Он не пропал без вести, - оскорбленно прохрипел Александр Степанович. - Он дезертировал.
- Только родной земле надо соблюдать верность при всех обстоятельствах, - возразила Юлия Александровна.
- А детям? - Александр Степанович кивнул на Катю. - А друзьям? А делу жизни?
- Я не дитя, не друг… И не "дело жизни". Каждое слово в русском языке имеет значение остро определенное. Я считалась женой.
- Но согласись: он обязан был по-человечески предупредить.
- Его командировки и были предупреждением. Катя, мне кажется, заметила… И поняла. В шестилетнем возрасте!
- Значит, она взрослее меня. Я по-детски доверчив.
- Доверчивость - это достоинство. С мелкой практической наблюдательностью она может и не сочетаться. А с мудростью вполне совместима!
Сказав так, сама Юлия Александровна с той поры стала изучающе относиться к людям и не верить возвышенным интонациям.