Приказав мне разместить стадо, отец было уже собрался пойти ловить пса, когда Полвон вернулся сам. Взгляд его был тревожен, язык свисал из открытой пасти. Пёс подбежал к нашим воротам, но войти всё же не решился. И снова повернул прочь от дома. И тогда отец побежал вслед за Полвоном. "Да можно ли найти его в такой темноте? - подумал я. - Пустые хлопоты!"
И действительно, отец долго не возвращался. В голову мне лезли всякие нелепые мысли. "Может, Полвон и не собака вовсе, а барс или какой другой зверь", - думал я.
Мама тоже была встревожена и расспрашивала меня, что это за необыкновенная собака. Наконец я не выдержал и решил пойти на поиски. Но тут отец вернулся сам. Усталый, насупленный и… без Полвона. У него был такой вид, будто случилось какое-то несчастье. Он безжалостно корил себя за то, что упустил такого пса.
- Пойди, сынок, запри ворота, - сказал он мне, видимо уже потеряв всякую надежду, что Полвон вернётся к нам.
Я запер ворота и, как обычно, подпер их шестом. Мама расстелила на суфе под карагачем курпачи и ковры, вынесла из дому лампу с круглым фитилём. Отец вымыл руки, Ханифа расстелила дастархон. Мы сели ужинать.
Под суфой лежал наш пёс Неккадам. Щенка отец принёс три года назад. Неккадама расхваливали, говорили, что когда он вырастет, то станет отличным волкодавом. И в самом деле, Неккадам не был плохим псом. Рос крупным и сильным - сильнее других собак нашего кишлака. Он хорошо ел, а ещё лучше спал! Дремал он постоянно - и днём и ночью. И казалось, ни ветры, ни ливни не могли ему помешать.
- На-ка, Гайратджан, возьми, - сказала мама, подавая мне блюдо с пловом.
Я поставил блюдо на середину дастархона. Плов был горячий, но, как обычно жарким летом, пара над блюдом не было видно. От плова исходил такой вкусный запах, что у меня потекли слюнки. Даже Акбар, сонно молчавший до сих пор, протянул ручки к блюду и пролепетал:
- Дай, мама! Дай!
Мама принесла дощечку для нарезания мяса и тоже села за дастархон. Отец нарезал мясо. Кости он бросил Неккадаму. И, вспомнив Полвона, снова заговорил о нём.
- Хорош был пёс, да вот проворонили вы его! - подзадорила мама.
- Это был не просто пёс, - вздохнул отец, - это было настоящее волчье горе! Гроза волков!
Мы уже поели, а отец всё ещё расхваливал Полвона. Он рассказывал о податливости, находчивости, смелости и верности пастушьих собак…
Вдруг кто-то сильно толкнулся в наши ворота.
- Кто там? - воскликнул отец.
Ответа не было.
Неккадам проснулся и, рыча, побежал к воротам. Не успел он сделать и нескольких шагов, как под ноги ему кто-то тяжело шлёпнулся с глиняной ограды. Неккадам сцепился с каким-то неведомым хищником. Заметались в загоне испуганные бараны. Нежданный гость вдруг вырвался и метнулся в глубину двора, к курятнику. Бедные куры переполошились и отчаянно закудахтали.
Мы как сидели вокруг дастархона, так и замерли, ошеломлённые столь неожиданно поднявшейся суматохой. Ханифа крепко вцепилась в меня обеими руками. Мама испуганно прижала к себе Акбара. Раньше всех опомнился отец. В два прыжка он уже был возле курятника.
- Не бойтесь! Не бойтесь! Это Полвон! - воскликнул он удивлённо и радостно.
- Да пропади он пропадом, ваш Полвон! - сказала мама. - Никак не отдышусь от страха!
Я подбежал к отцу. Мать принесла горящую коптилку. И при её тусклом свете мы без труда разглядели Полвона. Шерсть у него была взъерошена, зубы оскалены. Он собирался броситься на Неккадама, но, увидев отца, изменил своё намерение. Полвон подошёл к отцу и снова обнюхал его одежду. На этот раз отец не испугался: он погладил Полвона по голове и, нагнувшись, взял в руки обрывок пёстрой верёвки, болтавшейся на шее пса.
- Ну-ка, Гайрат, принеси верёвку, - обратился ко мне отец. - Это пастуший пёс, - уже в который раз сказал он. - И если я не привяжу Полвона возле баранов, он снова убежит.
С этими словами отец повёл Полвона к баранам. Я боялся, что пёс заупрямится, но Полвон покорно шёл. Отец привязал Полвона к столбу под навесом ворот, а мама принесла две большие лепёшки. Полвон посмотрел на них лишь краем глаза, но с места не сдвинулся и к лепёшкам не притронулся. Мы с мамой очень этому удивились. Отец задумался. Потом сказал маме:
- Это ведь не дворняга: он ест не всё, что дадут. Может, Полвон не привык к хлебу. Дай-ка ему ширатолы.
- Верно ты говоришь, отец, - согласилась мама. - Похлёбка для собаки, конечно, лучше, чем сухой хлеб.
"ДОМОРОЩЕННЫЙ"
Мама быстро разожгла в очаге огонь и принялась варить похлёбку. Отцу не сиделось на месте - он то подбегал к маме и советовал ей прибавить огня под котлом, то возвращался к Полвону. Пёс спокойно лежал под навесом и поглядывал на баранов.
Скоро мама объявила, что ширатола готова. Отец перелил похлёбку в ведро и поставил ведро в арык - остудить. Потом налил варева в миску с выщербленными краями. Из неё раньше ел Неккадам. Обнюхав миску, Полвон отошёл и улёгся на прежнее место. Мы даже рассердились, увидев это. Но что было делать? Не понимает пёс человеческого языка, чтобы объяснить ему, насколько вкусна ширатола, и не щенок он, чтобы тыкать его мордой!
Мы снова уселись на суфе. Отец даже в лице изменился, так он был озабочен поведением Полвона.
- Может, молоко было несвежее? - неуверенно спросил он, немного помолчав.
- Уж больно набалован твой Полвон, - ответила мама, - я сварила ширатолу на парном молоке!
- Так почему же он не ест? - допытывался отец. - А ты посолила?
Теперь мама, кажется, всерьёз рассердилась. Она хотела что-то сказать, но в этот момент послышалось чавканье. Отец вскочил: он непременно сам хотел посмотреть, как Полвон ест ширатолу.
- Не будь ребёнком! - удержала его мама. - Может, он и не хочет, чтобы на него смотрели!
Отец остался на месте. Тут я тихонечко толкнул маму. Она кивнула, мол, помню, не забыла, и, обернувшись к отцу, сказала ему с лёгким укором:
- Твой сын закончил шесть классов и перешёл в седьмой, а ты даже и не поинтересуешься, что он собирается делать летом.
Отец смутился. И, чтобы скрыть смущение, попытался улыбнуться:
- А я вот завтра же поговорю с председателем. Подам ему заявление насчёт пионерлагеря.
- Каждый год в пионерлагерь? - Тут я вмешался в разговор. - Два лета подряд ездил! Хватит!
- Так куда ж ты денешься, сынок? - ласково спросил отец.
- Я в отару уйду!
- В отару? А что ты там делать будешь?
- Овец пасти!
Отец закрыл глаза и, подумав с минуту, сказал:
- В горах трудно, сынок! Там ничего нет, кроме камней и кустов. Тебе там скучно будет.
Я уже хотел было ответить: "Ну и ладно! Что бы там ни было, а я пойду в горы!" - как снова заговорила мама:
- Отец, наш Гайратджан уже не маленький. До каких же пор он будет сидеть около меня? Пусть поработает! Он любит мясо? Любит. Так пусть собственными глазами увидит, как овцы нагуливают сало!
Отец ответил не сразу. Он снова нахмурился.
- Ты верно говоришь, Гульру. Тогда, может, Гайрат пойдёт со мной? - сказал он наконец, ласково взглянув на меня. - А, сынок?
- Пойду! И Полвона возьмём с собой!
Мы долго разговаривали в тот вечер. Было уже поздно, когда я наконец уснул.
Рано утром, ещё до восхода солнца, за воротами послышался голос заведующего колхозной овцефермой - Кобил-амака. Я вскочил и проворно открыл засов.
Кобил-амак - длинный, словно жердь, с острым носом на сплюснутой, как тыква, голове и рябым лицом. Оттого, что в Чиноре он был самым высоким, его и прозвали Кобил-лайлак - Кобил-аист.
Он привёл с собой чабана, который пересчитал баранов и погнал их с нашего двора. Кобил-лайлак сидел на суфе под карагачем и разговаривал с отцом. Вдруг он увидел Полвона и, прервав разговор, подошёл к нему поближе. Внимательно осмотрев пса, он покачал головой и спросил:
- Где это вы нашли такого волкодава?
Отец довольно улыбнулся и рассказал Кобил-лайлаку историю Полвона.
- Ты будто бы и разумный человек, и опытный, - заметил отцу заведующий, - но простак!
- Почему же, Кобил-бой? - удивился отец.
- Он ещё спрашивает! - засмеялся Кобил-лайлак. - Неужто ты такой недогадливый? Об этом же никто не должен пронюхать! Всем говори, что пёс, мол, твой! Доморощенный. Ты его сам выращивал. Понял?
Не знаю, понял ли отец, почему надо так говорить, но согласно кивнул и, провожая Кобил-лайлака до ворот, несколько раз повторил:
- Хорошо, хорошо.
Кобил-лайлак ушёл, а мы с отцом поспешили к суфе, где мама уже накрыла завтрак.
Мама не села с нами - она укладывала в дорожный мешок наши вещи. В одну половину хурджина мама положила одежду, в другую - четыре большие масляные лепёшки, ведёрко с фруктами - на тот случай, если мы проголодаемся в дороге.
Мы покончили с завтраком. Оставалось лишь оседлать нашего белого осла и трогаться в путь. Однако отец не спешил. Мне даже показалось, будто он зачем-то тянет время. Я даже подумал, что он ищет какой-то предлог, чтобы отменить нашу поездку или оставить меня дома. Но этого, к моей радости, не случилось. Отец вынес во двор кашак из миндального дерева. Кашак - это длинная пастушья палка. Верхний конец у неё загнут.
- На-ка, держи! - сказал он мне, протягивая кашак. - Твой дед, бывало, говаривал: "В безлюдных горах палка - ближайший спутник чабана!" Смотри не потеряй!
- Не потеряю! - обещал я и стал рассматривать своего "ближайшего спутника".
Хотя палка была и длинна и тяжеловата, но всё же она понравилась мне. И хотите - верьте, хотите - нет, но я, даже не глядя в зеркало, мог сказать, что теперь я стал настоящим пастухом!
Наконец отец велел мне садиться на осла. Одним прыжком я был на спине длинноухого. Полвона отец привязал к сбруе осла.
Мама, как обычно, читала мне наставления и даже поцеловала в лоб - будто я отправлялся на край света!
Мы тронулись в путь. Отец не давал покоя бедному ослу и всё подгонял его. Видно, поэтому через каких-нибудь полчаса мы оставили кишлак Чинор далеко позади.
Каменистое ущелье, по которому мы поднимались, было настолько узким, что казалось, вот-вот сомкнётся. Но скоро оно расширилось. Стали попадаться открытые ровные площадки с растущими на них деревьями и даже полоски пахотной земли. По ущелью бежала река. Перепрыгивая с камня на камень, она спешила вниз - к нашему кишлаку.
Отец шагал, ни на что не обращая внимания. Казалось, он даже не слышит шума реки - знай себе покрикивает: "Хушт, хушт!" - белого осла подгоняет. Покрикивает на него да тычет палкой. Ослик, бедняга, видно, очень притомился - был весь в мыле.
А Полвон от такого путешествия повеселел. Он то и дело обгонял осла, словно хотел, чтобы мы поскорей добрались до места.
- Гайрат, - вдруг сказал отец, - ты смотри, никому не говори, что нашёл Полвона на Дашти-Калон. Понял? - с ударением спросил он.
- Понял, - отвечал я, хотя на самом деле не понимал, почему надо скрывать, что я нашёл Полвона в степи.
А всё этот Кобил-лайлак виноват! "Не говорите никому, что нашли Полвона! Это ваш, доморощенный пёс! Понятно?" Ничего не понятно! И почему отец сразу же не пресек подобного разговора с Кобил-лайлаком?
Почти весь день мы были в пути, только один раз сделали короткий привал у родника, где поели и немного отдохнули.
Мы с отцом по очереди ехали на осле. А то и оба шли пешком, и тогда осёл тащил лишь один хурджин…
Наконец мы добрались до пастбища. Трава здесь была высокая, свежая и сочная. На зелёных склонах виднелись чёрные юрты и белые брезентовые палатки, стоявшие довольно далеко друг от друга.
Я устал от долгого пути по горной каменистой дороге и потому спросил у отца:
- Скоро мы доедем?
- Видишь вон ту белую палатку? Это и есть наша стоянка.
Но до стоянки надо было ещё ехать и ехать. Я с любопытством оглядывался по сторонам - загоны для скота здесь были совсем не такие, какие я привык видеть. У нас в кишлаке они были ограждены высокими глинобитными стенами, а здесь только плетень из ветвей дикого миндаля.
Миновав чужие стоянки, мы добрались до белой брезентовой палатки. Навстречу нам выбежал напарник моего отца - Собир-амак.
- Ассалому алейкум! - приветствовал он нас. - Входите, входите! А-а, Гайрат-бой, - обратился он ко мне, подавая руку. - Как живёшь? Здоровы ли мама и ваши младшенькие?
- Спасибо, - отвечал я, - они все здоровы и передают вам привет.
- Это твой пёс, Касым-ака? - спросил Собир-амак.
- Вот и хорошо! - ласково проговорил Собир-амак и повернулся к отцу. - А что, Касым-ака, в кишлаке очень жарко?
- Да нет, - отвечал тот. - А как дела тут?
Собир-амак сказал отцу, что в отаре всё спокойно, ничего плохого не случилось. Сейчас овцы пасутся за холмом под охраной собаки.
Собир-амака я знал только по рассказам отца. И он нравился мне. Он был моложе моего отца - в его бороде и усах ещё не было седины. Ходил он легко и всегда улыбался.
Я слез с осла; Собир-амак ловко подхватил наш хурджин. И тут он увидел Полвона! Пастух даже вздрогнул от неожиданности.
- Это твой пёс, Касым-ака? - спросил он.
- Да, - отвечал отец. - Мой. Доморощенный…
ПРОНИЦАТЕЛЬНЫЙ СТАРИК
Вот уже третий день я вместе с отцом пасу овец в горах. Если бы вы увидели эти места, то сказали бы: "Сама весна поселилась здесь! Сама весна в полном цвету".
Солнце щедро разбросало свои лучи (не лучи - жемчуга!) по лужайке с высокой, сочной, нежно-зелёной травой. С ледников и снежных вершин веет свежий ветерок. Днём жарко, особенно в полдень. Потом становится прохладнее. А вечерами, бывает даже, мы кутаемся в тёплые ватные халаты и пьём чай, греясь у пламени очага.
Не прошло и недели, как я понял - в горах очень хочется есть. Здесь так разыгрывается аппетит, что человек в один присест готов съесть недельный запас хлеба!
О том, как вкусен айран, и говорить нечего! Он и жажду утоляет, и вкус его долго сохраняется во рту! Теперь понятно, почему чабаны так любят айран.
А как здесь поют птицы! Особенно хороши красноногие куропатки, разгуливающие по окрестным холмам. Слушая их "ка-ка-ра, ку-кур, ка-кара-ку-кур", я забываю обо всём. А овцы тем временем разбредаются кто куда и уходят далеко вперёд.
Скоро я понял, почему отец, приезжая с гор домой, тут же стремился вернуться обратно. В кишлаке ему ничто не нравилось - ни улицы, ни даже тень под высокой чинарой. Видно, недаром говорят старики: "Или великий город, или высокие горы".
Раньше я думал, что чабан в горах оторван от всего мира, что он слышит здесь только вой волков, блеяние овец да пение птиц. Нелепые и смешные предположения!
У нас в горах не было ни одной юрты, где не работал бы радиоприёмник. А в нашей палатке было даже два: один всегда стоял в углу, и мы его включали только по вечерам, а маленький радиоприёмник "Дорожный" Собир-амак носил с собой в хурджине и слушал передачи даже в пути.
И совсем не скучно в горах. Каждый чабан умеет играть на домбре. И мой отец умел. Иногда он пел, аккомпанируя себе. А Собир-амак очень искусно играл на флейте. И когда выпадало свободное время, мы даже устраивали маленькие концерты.
Жизнь в горах пришлась по душе не только мне, но и Полвону. Он успокоился. Отец спустил его с привязи и дал ему полную свободу. Пёс помогал нам пасти отару. Он ни на шаг не отходил от овец и зорко следил за всем вокруг. Но мы ни разу не слышали его лая.
- Может, наш Полвон немой, а, сынок? - спрашивал, бывало, отец.
- Он у нас пока гость, а привыкнет к здешним местам - мы ещё услышим его голос! - отвечал я.
Отец пожимал плечами и покачивал головой. Его тревожило поведение Полвона. Стоило появиться возле нашей стоянки чужому человеку, как пёс немедленно бежал к нему и обнюхивал одежду пришельца. Видя это, соседские чабаны многозначительно переглядывались.
Шли дни. И вот однажды в ущелье, где мы пасли овец, показалась ещё одна отара. Спустив овец в ущелье, чабан, волоча за собой длинную палку, направился к нам.
- Это Аликул-чабан, - сказал отец. - Ему уже за семьдесят, но он ещё сильный человек. Аликул пасёт отару нашего соседа, богатого узбекского колхоза.
- А почему узбеки пасут своих овец на нашем пастбище? - удивлённо спросил я.
- Вот тебе раз! - рассмеялся отец. - А ещё в седьмой перешёл, одним из первых учеников считаешься! Да у них здесь около четырёх тысяч голов овец.
- Четыре тысячи?!
- Да, да, четыре тысячи! - повторил отец. - Наше ущелье огромное - иди по нему три дня и три ночи, а до конца не дойдёшь! Кроме узбекских отар, здесь пасутся ещё и овцы из соседних с нами таджикских колхозов.
- Но ведь эти горы принадлежат нашему колхозу! - не унимался я. - Зачем же узбеки пригнали сюда свои стада? Или они с Пулод-амаком…
Отец расхохотался. Потом спросил:
- Разве вам в школе не рассказывали, как народы помогают друг другу…
- Нет, что-то не припомню, - признался я. - Нам преподают… родной язык, литературу, зоологию, гео…
- Тогда послушай, что я скажу, - прервал меня отец. - И в Узбекистане, и в Таджикистане много домашнего скота. В обширных долинах Узбекистана столько травы, что её хватает для скота до самой весны. А горный Таджикистан не имеет столь благоприятных мест. Поэтому зимой мы перегоняем свои отары в долины Узбекистана. А летом узбеки пригоняют своих овец в наши горы…
Аликул-чабан был уже близко. Полвон, по своему обыкновению, бросился навстречу незнакомцу. И сколько отец ни звал пса, ни грозил ему, тот не возвращался. А старик не испугался - Полвон обнюхивает его, а он знай себе шагает.
- Ассалому алейкум, Аликул-ата, - приветствовал старика отец, протягивая ему руку. - Как вы себя чувствуете, как здоровье ваших родственников?
- Спасибо, спасибо! - отвечал старик.
Он взглянул на меня из-под густых белых, как хлопок, бровей и спросил:
- А этот молодец - твой сын, Касым?
- Сын Гайрат.
- Очень хорошо, очень хорошо. Приходи к нам в гости, к моему младшему сыну, - повернулся ко мне старый чабан. - Он примерно твоего возраста, тоже школьник.
- Непременно придёт! - ответил за меня отец. - А вы пришлите сначала своего Шералй, пусть ребята познакомятся.
- Правильно, правильно.
Тут старик устремил долгий взгляд на Полвона.
- Хорошего пса ты нашёл, Касым, - проговорил Аликул-чабан. - Волки убегут за семь санги рох, чуть заслышав его лай. Береги этого пса - взгляд у него неспокойный! Как бы не сбежал куда.
- Да зачем ему убегать? - удивлённо пожал плечами отец, словно и в самом деле не понимая старика. - Это мой пёс. Доморощенный.
- Доморощенный? - пронзительно взглянул на отца старый чабан. - Почему же я его до сих пор не видал? Или ты его растил в подземелье?
- Не-ет, у себя во дворе, - выдавил отец, опустив глаза.
Аликул-чабан снова внимательно посмотрел на Полвона и недоверчиво покачал головой: