5. Люди жертвуют своими жизнями ради всяких глупостей, но я здесь ни при чем, я только контракт написал
Не думаю, что возможно полностью избавиться от эгоистических побуждений. Это, конечно, не значит, что все должны быть как Старикашка Кроули, но капля эгоизма живет в каждом. Даже отдавая что-либо от чистого сердца, ты всегда получаешь что-то взамен, разве не так? Например, удовлетворение при мысли, что осчастливил кого-то. Начинаешь лучше думать о самом себе, и если с утра успел сделать что-то плохое, то теперь все как бы уравновешивается.
Даже Хови, получая нахлобучку за то, что постоянно покупает своей маме не те подарки, тоже извлекает из ситуации кое-что полезное. Каждый раз, когда ему дают подзатыльник за цветы, на которые у его матери аллергия, он уходит с греющим душу чувством, что некоторые вещи никогда не меняются и его вселенная прочна и незыблема.
Что касается моих собственных сомнительных подвигов во имя Гуннара, то мне все больше начинало казаться, что мною двигал завуалированный эгоизм - а все из-за Кирстен.
Лекси полагала, что Кирстен поцеловала меня не просто так. Я придавал мнению Лекси огромное значение - не только потому, что доверял её суждениям, но и потому, что в глубине души сам считал, что этот поцелуй значит нечто большее. А если мы оба ошибаемся, то в моих силах сделать так, чтобы он и вправду стал чем-то бóльшим. Разве это плохо - творить добрые дела, если дополнительным бонусом за них служит благосклонность Кирстен?
*** *** ***
Настоящим я, Мэри-Эллен Маккоу, будучи в здравом уме и твердой памяти, передаю Гуннару Умляуту один месяц из отпущенного мне жизненного срока в полное его распоряжение, каковой месяц, а именно июнь, следует изъять из конца моей естественной жизни, но никоим образом не из середины.
"ПодписьМэри-Эллен Маккоу
Подпись свидетеляЭнтони Бонано
*** *** ***
Благодаря Мэри-Эллен молва о "времяжертвовании" быстро разнеслась по всей школе. Маккоу хвасталась на весь свет, как отдала целый месяц своей жизни несчастному Гуннару Умляуту, и утверждала, что идея целиком принадлежит ей, хотя и допускала, что я тоже внес крохотный вклад в виде листка бумаги.
Однако люди не дураки, видели Мэри-Эллен насквозь и поняли, что она присвоила себе мою идею. И на следущий день ко мне пристала целая дюжина однокашников, желающих поделиться кусочком своей жизни. Гуннар был на вершине счастья и с признательностью принимал все, что ему дарили. На Кирстен это произвело глубокое впечатление.
- Это как раз то, в чем так нуждается мой брат, - проговорила она, когда я показал ей контракт Мэри-Эллен. - Не знаю, как тебя благодарить.
Пожалуй, я мог бы подсказать ей как.
Одна девочка, Эшли Моралес, влюбленная в Гуннара Умляута больше остальных школьниц, захотела сделать свой подарок особенным.
- Я хочу, чтобы мой месяц стал последним месяцем его жизни, - сказала она мне. - Ты сможешь сделать так, чтобы он узнал, что его последний месяц - мой?
Поскольку других претендентов на эту честь не находилось, я с удовольствием выполнил ее просьбу.
*** *** ***
Настоящим я, Эшли Моралес, будучи в здравом уме и твердой памяти, передаю Гуннару Умляуту один месяц из отпущенного мне жизненного срока, каковой не должен быть май или июнь, поскольку эти месяцы уже зарезервированы другими. Месяц следует изъять из конца моей естественной жизни, но никоим образом не из середины. Месяц должен быть последним из дополнительных месяцев жизни Гуннара Умляута, за которым может последовать только послежизнь, буде таковая существует.
ПодписьЭшли Моралес
Подпись свидетеляНина Уэйлер
*** *** ***
А еще был один парень, которому священник на исповеди назначил прочитать "Аве Мария" четырнадцать тыщ раз за то, что тот расписал Гованус экспрессвей всякими неприличными граффити. Парень упросил дать ему вместо молитв один месяц общественных работ. Я думаю, он посчитал, что подарить этот месяц Гуннару будет самое то.
Правда, пацан жутко волновался, все ли правильно, и подошел к делу еще серьезнее, чем Эшли.
- Не хочу я отдавать месяц без гарантии. А ну как окочурюсь завтра или через неделю? - сказал он. - Тогда я останусь должником, а на кой мне такая головная боль?
- Слушай, но это же не взаправду! - напомнил я ему. - Просто чтобы поднять дух Гуннара!
- Да-а?.. - нудит он. - А что если оно вдруг станет реальностью, навроде тех "писем счастья", что рассылают по мылу? Ну, когда ты должен послать их десяти адресатам, не то помрешь?
- Они тоже не взаправдашние!
- Ага-ага, - твердит он. - А с чего ты так в этом уверен?..
Я задумываюсь, и мне становится очень не по себе, потому что... ну ладно, грешен, я и сам рассылал эти дурацкие письма. Только, как правило, людям, которые мне не нравятся.
- Окей, - вздыхаю я. - Что, если я составлю для тебя открытый контракт на случай, вдруг ты скопытишься до наступления следующего месяца? Тогда ты не будешь ничего должен и можешь спокойно стучаться в жемчужные ворота.
Он подумал-подумал и согласился, после чего весело поскакал обратно к своему священнику - миссия исполнена.
*** *** ***
Настоящим я, Джаспер Хорас Джануски, будучи в здравом уме и твердой памяти, передаю Гуннару Умляуту один месяц из отпущенного мне жизненного срока с учетом нижеизложенного:
1. Месяц не должен быть маем или июнем, или последним месяцем жизни Гуннара Умляута, поскольку эти месяцы уже зарезервированы другими.
2. Месяц следует изъять из конца моей естественной жизни, но никоим образом не из середины.
3. Пожертвованный месяц должен быть обнулен, если моя собственная кончина наступит до истечения 31 дня с момента заключения данного контракта.
ПодписьДжаспер Джануски
Подпись свидетеляДьюи Лопес
*** *** ***
Должен признать - было приятно делать что-то позитивное для Гуннара, несмотря на то, что второго поцелуя от Кирстен я так и не дождался, хотя салями не ел и только и знал, что полоскал рот. Вероятно, ей не доставила удовольствия фотография нашего первого поцелуя, опубликованная в школьной газете. Хорошо хоть ее поместили не на первой полосе, поскольку Дьюи засек еще и директора Синклера выходящим из туалета с расстегнутой ширинкой, из которой торчал уголок рубашки. Вот это был действительно материал для первой полосы. И все равно - статью на четвертой с жутким заголовком "Любовь не знает классовых преград" читала вся школа.
Не знаю, какое влияние оказала статья на социальный рейтинг Кирстен, но мой взлетел. Меня замучили расспросами, однако я помалкивал. По моему разумению, Кирстен наверняка оценит парня, который не хвастает своими победами направо и налево, пусть даже этот парень на год и семь месяцев младше нее. (Да, я прокрался в канцелярию и сунул нос в досье Кирстен с целью узнать, насколько она старше меня.)
Кирстен никогда и словом не упомянула ни о статье, ни о снимке, ни, если уж на то пошло, о поцелуе. Но она не уставала повторять мне, какой я отличный парень, так что следующая порция жвачки, глядишь, не за горами.
- Это просто потрясающе, что ты так глубоко сочувствуешь маленькой проблеме Гуннара, - проговорила Кирстен, когда я вручил ей месяц, пожертвованный Хови - уже седьмой, и конца им, кажется, не предвиделось.
Тогда, услышав это, я засмеялся, удивляясь, как она может называть болезнь Гуннара "маленькой проблемой". Сейчас я не удивляюсь. И не смеюсь.
*** *** ***
Настоящим я, Ховард Бернард Богертон, будучи в почти здравом уме и более-менее твердой памяти, передаю Гуннару Умляуту один месяц из отпущенного мне жизненного срока с учетом нижеизложенного:
1. Месяц не должен быть маем или июнем, или последним месяцем жизни Гуннара Умляута, поскольку эти месяцы уже зарезервированы другими.
2. Месяц следует изъять из конца моей естественной жизни, но никоим образом не из середины.
3. Пожертвованный месяц должен быть обнулен, если моя собственная кончина наступит до истечения 31 дня с момента заключения данного контракта.
4. Если Гуннар Умляут попытается использовать подаренный мной месяц для преступных деяний, как-то: мелкое воровство из магазинов или серийные убийства - ответственность за них не должна быть возложена на меня.
ПодписьХови Богертон
Подпись свидетеляАйра Гольдфарб
*** *** ***
К пятнице я накопил для Гуннара целый год жизни.
6. Стадо отвратительных слонов, и близко не таких милых, как я. Не спрашивайте.
В субботу вся наша семья отсыпается. Ночь пятницы в ресторане всегда заканчивается очень поздно. Мама с папой встают наутро еще позже меня, а это, что ни говорите, много значит. Около одиннадцати я приплелся на кухню и обнаружил там маму, все еще потягивающую свою первую чашечку кофе. Мама пыталась утешить объятую горем Кристину.
- Но я не хочу усыплять Икабода, - всхлипывала сестренка. - Это бесчеловечно!
- Бесчеловечно заставлять его страдать.
Мама посмотрела на кота, который, лежа на подоконнике, грелся на солнышке. Если он и страдал, то по его виду этого сказать было нельзя. Кто действительно страдал, так это мы: бедный Икабод впал в старческий маразм, забыл вид и назначение своего лотка и начал импровизировать, оставляя икабашки в самых неожиданных местах.
- Такова жизнь, - сочувственно говорила мама. - Ты же помнишь мистера Моби. Да и твои хомячки...
- Это не одно и то же! - взвизгнула Кристина.
Мистер Моби - так звали сестренкину золотую рыбку. Вернее, целую вереницу золотых рыбок. Кристина всех их называла "мистер Моби" - как "Мир моря" называет всех своих звездных касаток "Шамю". Потом Кристина обратилась к более высокой ступени эволюции - хомякам, симпатичным, ласковым и злобным созданиям, покушавшимся друг на друга с такой регулярностью, что можно было подумать, будто каннибализм входит в их служебные обязанности. Однако Кристина права - тут было совсем другое дело. Кот - это член семьи. К тому же в моем нынешнем умонастроении все, что связано со смертью, было больным вопросом.
- Мам, - спросил я, - а может, пусть жизнь идет своим чередом и пусть Икабод уйдет, когда настанет его час?
- Я буду убирать за ним, если он наделает мимо лотка, - умоляла Кристина. - Обещаю!
- Ага, - сказал я. - Кто знает, может, она заставит его какашки левитировать прямо в окно.
Кристина смерила меня хмурым взглядом:
- А как насчет отдать Икабоду один из экстра-месяцев твоего дружка?
Вот тебе и раз - я и понятия не имел, что ей об этом известно. Впрочем, молва не дремлет. К счастью, сестренкины слова пролетели где-то в нескольких милях над маминой головой.
- Знаете что? - сказала она. - Меня эта тема больше не волнует. Теперь наш кот - ваша забота. - И налила себе свежую чашку кофе.
После обеда я отправился к Умляутам якобы поработать над "Гроздьями гнева". На самом деле я надеялся - и одновременно боялся - увидеть Кирстен. Оказалось, она ушла на соревнования по теннису. Я был сильно разочарован и так же сильно обрадован.
Мы уже добрались до середины "Гроздьев гнева" и решили для нашего проекта воссоздать на заднем дворе Умляутов "пыльный котел", а потом пригласить весь класс полюбоваться им. "Пыльный котел" - так называли районы пыльных бурь в тридцатые годы, когда почвы в Оклахоме, Канзасе и, кажется, Небраске высушило и разнесло ветром на все четыре стороны, что, кстати, не имеет ни малейшего отношения к "Унесенным ветром", хотя это кино сняли примерно тогда же.
Миссис Умляут опечалилась, услышав о наших планах. "Печалиться" - это слово было в ходу во времена "пыльного котла" (тогда вообще были популярны словечки типа "печалиться", "прикидывать" и "братцы"). Но поскольку задний двор весь зарос бурьяном, уже увядшим в преддверии зимы, то она в конце концов неохотно позволила угробить эти ценные насаждения при условии, что мы все восстановим весной. При этих словах я невольно покосился на Гуннара: а ну как он не дотянет до весны? Но, опять же - может, так миссис Умляут выражала надежду, что ее сын все еще будет жив.
Самой большой проблемой нашего проекта оказался Гуннаров могильный памятник, торчащий как раз посреди двора. К этому времени Гуннар уже закончил высекать свое первое имя и принялся за второе, Кулбьёрн. Он опасался, что оно не поместится в строку.
- Боюсь, придется начать все заново, на другом куске гранита, - сказал он. Я только кивнул, уже решив для себя, что лучше мне вообще не лезть в эти дела с надгробием.
Прежде чем приступить к убийству беззащитного бурьяна, Гуннар повел меня к себе в комнату и показал, что он сделал с теми двенадцатью месяцами, которые я ему раздобыл: пробил скоросшивателем и поместил в папку с этикеткой "Жизнь". Он продемонстрировал мне ее с такой гордостью, с какой иные показывают свои фотоальбомы.
- Я вчера проконсультировался с доктором Г., - сообщил Гуннар. - Он сказал, что я, пожалуй, протяну месяцев девять, а может, и больше, потому что, судя по симптомам, мое состояние не ухудшилось. - Он погладил "папку жизни". - Но, скорее всего, истинная причина - в этом.
У меня вырвался нервный смешок.
- Любые средства хороши, если они помогают, правда?
Я все еще не врубался - воспринимает он все серьезно или так, подыгрывает. Ребята, подарившие месяцы своей жизни, в большинстве своем отнеслись к этой затее как к игре. То есть они, конечно, вникали и оспаривали правила; но это все равно как при игре в "Монополию", когда, приземлившись на "свободную парковку", требуешь от соперника пятьсот баксов. Правила это запрещают, но люди все равно настаивают на наличке. Собственно, однажды мой кузен Эл расквасил своему сопернику нос по этому случаю, из-за чего угодил прямиком в тюрягу - настоящую, не "монопольную".
Видите ли, даже когда игра идет всерьез, существует граница между "по-игровому всерьез" и "по-серьезному всерьез". Если бы я точно знал, по какую сторону этой границы находится Гуннар, мне стало бы намного легче. Похоже, в отношении него не я один чувствовал себя выбитым из колеи. Ах да, девочки, конечно, липли к нему, но когда дело коснулось литературных групп, раздел произошел по линии пола - то есть леди двинулись туда, где имелся романтический привкус, как, например, "К востоку от Эдема". В нашей группе поначалу было четверо парней, считая и нас с Гуннаром, но потом двое остальных мигрировали в другие романы. Я подозревал, что причина их миграции была та же, что и у фермеров в "Гроздьях гнева", - их гнали прочь бесплодные равнины смерти. Иными словами, парни не выдержали постоянных упоминаний Гуннара о своей кончине.
- Я никогда не забуду, - сказал он Девину Гилули, - что ты первым подружился со мной, когда мы переехали сюда. Согласишься нести мой гроб?
У Девина, побледневшего, как вампир, глаза полезли на лоб.
- А... да, конечно... - пролепетал он и на следующий день переметнулся не только в другой роман, но и в другой класс по английскому. Думаю, если бы была возможность, он бы сбежал в другую школу.
- Разве в вашей культуре не принято голосить по умершим? - спросил Гуннар у Хакима Хабиби-Джонса.
- А как это - "голосить"? - осведомился Хаким, из чего становилось ясно, что он больше Джонс, чем Хабиби. Гуннар продемонстрировал ему. Оказалось, "голосить" - значит тонко и визгливо вопить с переливами, - наверняка затем, чтобы поднять из мертвых того, по ком голосят. После чего Хаким тоже удрал.
Так мы остались вдвоем. И сейчас, опрыскивая двор Умляутов ядом, я боялся, что Гуннар заговорит о смерти травы и как-то перекинется на себя, типа он сам как эти сорняки под десницей Великого Мотыжника в небесах, и прочее в том же духе.
Однако Гуннар заговорил не о себе. Он заговорил обо мне. И своей сестре.
Я как раз собирался нанести удар милосердия особенно уродливому кусту, когда Гуннар сказал:
- А знаешь, ты Кирстен реально нравишься.
Я резко развернулся к нему, оросив гербицидом его башмаки.
- Ой, извини...
Он с полным самообладанием вытер жидкость тряпкой.
- Вот уж не думал, что для тебя это новость, - продолжал он. - Особенно если вспомнить поцелуй на всю газету.
Я поежился.
- И вовсе не на всю. Только на четвертой полосе. И, вообще, это был не настоящий поцелуй, а так просто, чмок. Во всяком случае, я так думаю. - Тут я немного кривил душой. На самом деле из головы у меня не шли слова Лекси. - А что, Кирстен тебе что-то говорила?
- Ей ни к чему что-то говорить. Я свою сестру знаю. Она абы кого не целует.
Вот оно - подтверждение из уст ближайшего родственника!
- Так как - я ей нравлюсь? В смысле Нравлюсь с заглавной буквы "Н", да?
Гуннар немного поразмыслил.
- Не то чтобы с заглавной... Скорее, это больше похоже на курсив.
По мне, это было в самый раз. От заглавной буквы у меня вообще крыша бы съехала.
- И ты... ну, ты ничего, что я ей нравлюсь?
Гуннар продолжал умерщвлять траву.
- А с какой стати мне быть "чего"? Лучше уж ты, чем какой-нибудь другой недоумок, так ведь?
Я был не совсем уверен, что у него действительно нет возражений; может, он только притворяется, что его все устраивает. Помню, подобная история случилась с десятилетней сестренкой Айры, которую в день св. Валентина поцеловал на детской площадке один двенадцатилетка. Услышав об этом, ее братец собрал целую шайку, и они буквально затерроризировали пацана; теперь сестре Айры, похоже, ждать следующего поцелуя до второго пришествия.
Однако тут была иная ситуация. Во-первых, это Кирстен поцеловала меня, а не я ее. Во-вторых, она старшая сестра Гуннара, и поэтому он вряд ли считает своей задачей защищать ее.
- Ты ей нравишься, потому что ты настоящий, - пояснил Гуннар. - Бесхитростный.