– Получи, пся крев!
Катя с трудом оттащила полячку. Они пошли по берегу. Катю шатало. Она потрогала плечо и поняла – рубашка мокрая. На доске, которую поднял драчун, оказался гвоздь. Рука Кати стала кроваво-красная. Злата, увидев кровь, с трудом сдержала истерику. Но, взяв себя в руки и подхватив Катю, помогала ей идти. Злата была здесь днем, но ночью все выглядело иначе. Сказалось и потрясение от случившейся драки. Короче говоря, они заблудились.
Катя от боли стала плохо соображать, да и вообще этот район для нее был абсолютно чужим. Злата пыталась ее успокоить и от волнения перешла на польский. Обещала найти дом. Просила потерпеть. Но улица, на которую они вышли, оказалась незнакомой. Ночью все дачные заборы смахивают один на другой. Редкие фонари не всегда справлялись со своими обязанностями, а чаще вообще не соответствовали своему прямому назначению.
Девчонки прошли до перекрестка и свернули направо. Злата видела, что Кате становится все хуже, она уже даже не стеснялась опираться на ее плечо. На одном участке, в глубине сада, в окне горел свет. Злата попробовала открыть калитку. Та оказалась заперта на щеколду. Злата просунула узкую ладонь и отомкнула засов. Песчаная дорожка вела к крыльцу. Сильно пахли белые нарциссы. Они сделали несколько шагов и остановились. Огромная овчарка преградила им путь. Собака не лаяла, не скалила зубы, а просто стояла на дорожке. Злата решила сделать шаг вперед. Собака приоткрыла пасть и показала два желтых клыка. Тогда Злата закричала:
– Панове! Помогите! Человик з раной…
На даче зажглось еще несколько окон.
Дверь открылась, и на крыльцо, пристально вглядываясь в темноту, вышла пожилая седовласая дама.
– Кто вы и что вам нужно? – строго, но спокойно спросила она.
– Мой друже ранен и истекает кровью. Мы тут в гостях и не можем отыскать свой дом. Ему нужна помощь! – все это Злата выкрикнула с сильным польским акцентом. Она при обычных обстоятельствах хорошо говорила по-русски, ведь в ее доме родители почти всегда общались на русском языке. Но от волнения акцент у девушки усилился.
– Федя! – позвала седовласая дама. – Это по твоей части.
Пожилой и совершенно лысый Федя тихо возник в дверном проеме. Он отозвал пса и увидев окровавленного подростка и девушку, помог им дойти до террасы. На террасе зажгли яркую лампу. При свете стало видно, что вся верхняя часть Катиной рубашки залита кровью. Федя шмыгнул в дверь и вернулся с сумкой. Из сумки он извлек бинты и бутылку водки. Ловко оторвав рукав от окровавленной рубашки, он промыл водкой небольшую, но глубокую рану и забинтовал ее.
– Вот и все. Теперь надо спать. Где ваша дача? – спросил Федя, ополаскивая руки в бочке с дождевой водой.
Злата назвала адрес. Их дом оказался в ста метрах от жилища отзывчивых людей. Федя и овчарка, которую, как выяснилось, зовут Гранд, проводили пострадавших до их ворот.
– Больше одни по ночам не шляйтесь. Девицы нынче пошли больно смелые. Хорошо, что еще легко отделались. Могли изнасиловать, покалечить, да и убийства у нас тут не редкость. Хоть бы парней с собой брали, – сказал Федя на прощание.
Врач-пенсионер Федор Круглов, тридцать лет отбарабанивший на скорой помощи, вовсе не думал, что открывает чью-то тайну. Он мог даже по руке определить пол больного. Да и вообще он не придавал значения тому, что говорил. Ну кто мог подумать, что обыкновенные слова-предостережения, которые всегда говорятся в подобных случаях, могут иметь важное значение. Катя залилась краской, но Злата, возбужденная приключением, ничего не поняла.
В доме спали. Один чуткий Тарзан быстро оценил обстановку и, поколдовав с микроволновой печью, протянул Кате кружку крепкого бульона.
Укладываясь на матрас, она поняла, что жутко устала. Сон пришел моментально. Злата, наоборот, заснуть не могла долго. Она винила себя за прогулку, но восхищалась своим новым другом. Ее избранник, несмотря на молодость, оказался героем. Злата улыбалась и думала, что наконец-то к ней пришла большая любовь.
Утром Катю разбудили крики за стеной. Поднимаясь, она скривилась от боли в плече. Катя вспомнила вчерашнее приключение. Стоны за стеной перемешивались со знакомыми звуками тренировок. Что бы это могло значить? Девочка открыла дверь мансарды и увидела лежащего на полу художника. Олег и Петя били его ногами. Гнусняк в свитере и сандалиях на босу ногу стоял в углу мансарды и молча наблюдал за происходящим.
Игры закончились, началась работа.
Глава 20
Странный долг Крюкова
Гнусняк отчитал Катю за вечернюю прогулку. Покалеченные работники ему не нужны. За Катю заступилась Злата. Она взяла вину на себя, и Самсон решил не идти на конфронтацию со своенравной родственницей.
Кате поручили дневное дежурство. Она сторожила Крюкова, пока Олег и Петр вместе с Журовым поехали в город за красками и холстами художника. Крюков лежал на диване и, меняя позу, тихо постанывал. Может, от боли, а не исключено, что от мерзкого настроения. Гнусняк выбил из художника согласие работать. Кате было немного жаль живописца, но мужчина, столь быстро признавший свое поражение, вызывал у нее презрение. Около двенадцати дня Крюков приподнялся, открыл глаза и оглядел мансарду. Его взгляд остановился на Кате.
– Ты кто? – спросил Крюков и, не получив ответа, предположил: – Один из моих телохранителей. Но, когда меня били, я тебя не заметил.
Катя демонстративно смотрела в окно и ничего не отвечала. Крюков снова повалился на диван и сказал уже лежа:
– Передай хозяину, если он намерен и дальше ломать мне ребра, то пусть на шедевры русских мастеров не надеется.
– Ваши дела меня не касаются. Договаривайтесь сами, – огрызнулась Катя. Ей не хотелось вступать в отношения с художником, чтобы не осложнять свою жизнь. Ей вообще не очень нравилось то, чем она в данный момент занималась.
– Тогда пусть Гнусняк придет сам, – ответил Крюков и закрыл глаза.
– Понятия не имею, кто такой Гнусняк, – сказала Катя.
Крюков открыл глаза, приподнялся и удивленно поглядел на своего охранника:
– Гнусняк – твой хозяин. И хозяин этого дома, между прочим. Ты разве не знаешь, на кого работаешь?
– Хватит. Мне с вами разговаривать не положено, – оборвала Катя Крюкова, а сама подумала, что и впрямь кличка "Гнусняк" Самсону подходит. Поняв это, она не смогла сдержать улыбку.
Крюков то ли увидел, то ли почувствовал смену в настроении своего охранника.
– Странно, ты, парень, похож на нормального человека. Интересно, что ты тут делаешь?
– Работаю, – ответила Катя.
– Ничего себе работка. Мягко выражаясь, странная, – покачал головой Крюков.
– Другой нет, – отрезала Катя.
В полдень горбун принес на подносе еду для художника. Катя краем глаза взглянула на поднос и заметила черную икру, свежие огурцы, помидоры и даже блюдо с фруктами. Все это являлось закуской и десертом к бульону и мясу с картошкой.
"Для презренного должника обед слишком шикарен. Нас здесь кормят хуже", – подумала она.
И, словно в подтверждение своим догадкам, по знаку горбуна Катя спустилась на кухню и получила тарелку гречневой каши с котлетой и стакан компота. Пока она обедала, Крюкова стерег горбун. Когда Катя вернулась, Крюков сказал:
– Кормит Гнусняк неплохо, но тюрьма есть тюрьма.
Катя была уверена, что долги надо отдавать. Может быть, она не была бы столь категорична, но их семью неотданный долг не только подкосил материально, а отчасти разрушил. В самом начале демократических преобразований, когда многие ударились в коммерцию, папа отдал все семейные сбережения своему товарищу, Павлу Котову. Тот пустил деньги в оборот и обещал папе проценты. Но Астахов не получил ни процентов, ни своих денег. Котов поплакался, что прогорел, и исчез. С тех пор все и пошло наперекосяк. Кто знает, если бы не разорил отца его приятель, то их семья могла бы сохраниться. Тяжелые времена, когда отцу перестали платить зарплату, они бы пережили. Папа спокойно нашел бы новую работу или вложил деньги в стоящее дело. А то ведь что получилось…
Так что Катя чувства жалости к художнику не испытывала.
– Сами виноваты. Долги надо отдавать, – тихо сказала Катя художнику и отвернулась.
– Какие долги? – удивленно спросил Крюков.
Искреннее удивление в голосе художника заставили Катю поглядеть ему в глаза. В глазах живописца, кроме озадаченности, не было ничего. Он смотрел на Катю, как ребенок, который не понимает, за что его наказывают.
– Зачем невинного ягненка из себя разыгрывать? Вы должны Самсону Михайловичу и извольте отработать, – сказала Катя и подумала: "Или Крюков прекрасный артист, или…"
Начавшийся разговор прекратил Олег, сменивший Катю.
– До двадцати ноль ноль свободен. Иди к шефу, получи свои заработанные и катись куда хочешь.
Тренера в доме не оказалось. Катя не поняла, кого имел Олег в виду, направляя ее к шефу, и постучала в кабинет к Самсону.
– Ну? – послышался за дверью гнусавый голос хозяина. Катя вошла. Самсон сидел за компьютером. Увидев Катю, он поморщился и спросил: – Чего тебе?
– Хочу получить свои деньги. Моя смена с восьми, – ответила Катя, стоя у порога. Лицо Гнусняка видоизменилось, как будто он съел лимон. Самсон начал рыться в карманах, достал бумажник, снова его спрятал, полез в задний карман брюк.
– Тебе Дрессировщик вчера не заплатил?
Катя не поняла, кого он имеет в виду.
– Кто-кто?
– Ладно, вот десять долларов, – Самсон отсчитал названную сумму по однодолларовой купюре. Бумажки были сильно затертые, и Катя подумала, что у нее возникнут проблемы в обменном пункте, но промолчала и, взяв деньги, повернулась к выходу.
– Скажи спасибо племяннице. Если бы не она, за ночные похождения вылетел бы отсюда в пять минут, – негромко произнес Самсон.
Глава 21
А вдруг она участвует в откровенном злодействе?
На малаховской платформе народу не скопилось. Все желающие попасть в Москву успели только что уехать. Хвост электрички Катя видела, когда подходила к станции. Купив билет, она стала слоняться взад-вперед по платформе. Следующий поезд на Москву, судя по расписанию, придется ждать минут двадцать.
Катя купила мороженое и, встав у рекламного щита, слизывала ореховую верхушку. Знакомая фигура пожилого мужчины привлекла ее внимание. Возможно, Катя не узнала бы Федора, оказавшего ей ночью медицинскую помощь, но собака, важно ступавшая рядом с хозяином, ей помогла. Овчарку девочка запомнила. Гранд искренне возликовал, несмотря на краткость их знакомства с Катей. Федор тоже ее узнал и остановился.
– Ну, девушка, как плечо? – спросил пожилой доктор.
– Нормально. Только я вас умоляю, не называйте меня девушкой, – попросила Катя.
– Почему? – не понял Федор.
Катя мучительно думала, как все объяснить доктору.
– Я устроилась на работу и представилась парнем. Если хозяин раскроет мою тайну, я останусь ни с чем.
Катя сказала правду.
– Ладно, мое дело – сторона. Ты работаешь у Самсона Гуревича?
– Да.
– Его тут не очень любят. Но я к нему отношусь с уважением, потому что Гуревич помогает одинокому человеку.
– Тарзану? – улыбнулась Катя.
– Его зовут не Тарзан, а Игорь Петрович Самохин. И судьба у горбуна непростая. В свои двадцать шесть лет он выглядит взрослым мужчиной, и на то есть основания. – Федор подумал, продолжить ли рассказ, но не стал. Он только сказал Кате: – Плечо надо перебинтовать. Или сходи в свою поликлинику, или зайди ко мне вечером. Я после семи вернусь. Мы с Грандом едем делать прививку.
С площади трех вокзалов Катя позвонила папе на работу и сообщила, что у нее все в порядке. Потом пошла к обменному пункту. Там долго разглядывали однодолларовые бумажки, затем попросили паспорт. У Кати паспорта не оказалось. Деньги ей поменяли, но за отсутствие документа один доллар забрали себе. Катя решила, что больше сама валюту менять не будет, а свои гонорары будет отдавать отцу.
Время тянулось к двенадцати. Катя доехала на метро до своей станции, но домой сразу не пошла. Заглянула в универсам. Купила сосисок, молока и ряженку. Ряженку очень любил папа. Катя решила, что отец без нее готовить поленится и станет жевать всухомятку. Бродя по универсаму, Катя вспомнила удивленные детские глаза Крюкова. "Что, если и вправду художник ничего Самсону не должен?" – эта мысль засела в голове девочки занозой и время от времени покалывала.
Если Крюков не виновен, тогда получается, что она, Катя, участвует в откровенном злодействе. Почему тренер это позволил? Для Кати авторитет тренера был непререкаем. Ее петербургский наставник служил для девочки примером во всем.
А он и на самом деле был личностью романтической. Бескомпромиссное чувство справедливости заставило его уйти из команды. Там несправедливо поступили с его товарищем по клубу, и Геннадий Степанович ушел. Ушел перед поездкой в Японию, которая была ему необходима как воздух. С тех пор в глазах Кати любой тренер – человек необыкновенный и к грязным делам неспособный.
Дома Катя в первую очередь отправилась в ванную. Стиснув зубы, содрала повязку с плеча. Кровь давно остановилась, но повязка прилипла и требовала замены. Катя, три года занимаясь спортом, имела опыт борьбы с травмами. Питерский тренер проводил с ними санитарный час, где показывал, как и что делать. Катя промыла рану одеколоном и залепила пластырем. Затем приняла душ, сварила кофе и, включив телевизор, улеглась на диван. В квартире оказалось на удивление чисто. Катя подумала об отце с благодарностью, ведь ей сейчас так не хотелось заниматься уборкой.
Девочка смотрела на экран, но думала о Крюкове. Если ей платят за то, что она помогает сторожить невиновного, тогда она соучастник преступления. Но как же тренер?! Да и про Самсона Федор говорил хорошо. Непонятно. Ну да ладно. А вот то, что она теперь знает имя горбуна, это замечательно. Он ей симпатичен. Игорь Петрович Самохин. Катя вспомнила, как горбун танцевал со Златой, и улыбнулась. Нет, Самсон – жмот. Это она заметила, когда тот давал деньги. Маленькие пухлые пальчики хозяина при этом дрожали. Да, он жадина, но не подлец. Все богатые – жадюги, иначе богатым не станешь. Это Катя уже усвоила. Затем Катя вспомнила Злату. Племянница Самсона с утра уехала в университет. "Что мне с ней дальше делать? – размышляла Катя, поглядывая на экран телевизора, где шел американский мультик. – Похоже, у полячки любовь". Такого в своей мальчишеской роли она не ожидала. "Даст Бог, не долго…" – успокоила она себя.
Неожиданно вспомнилась мама. Кате до боли захотелось ее увидеть. Слишком демонстративно произошел отъезд. В тот момент Кате казалось, что она маму ненавидит, но сейчас ей так захотелось прижаться к матери, даже противный новый муж не вызывал раздражения. Он словно растворился, осталась только мама. Брата Кате не слишком недоставало: тот занят исключительно сам собой и больше ни о ком не думает. А маме больно и обидно за Катю. Нелегко ей дался шаг дележки детей. Катя смахнула слезу и набрала номер питерской квартиры. Мамы дома не оказалось. Она вспомнила телефон маминой фирмы, но неожиданно сообразила, что она со своим теперешним мужем вместе работает, а значит, он может сам подойти к телефону. Катя подумала и звонить не стала, а решила написать письмо. Она взяла конверт и заполнила графу "обратный адрес". Что-то ее остановило, она отложила конверт, решив, что у нее будет время на письмо во время дежурства.
"С кем бы посоветоваться насчет Крюкова?" – размышляла Катя. Папе она не хотела пока ничего рассказывать. Он первым делом испугается, а ей это совсем ни к чему. Вот если бы рассказать все Геннадию Степановичу. Он бы помог принять правильное решение. Но ведь не ехать же в Питер! По телефону всего не объяснишь. Да и о чем рассказывать? Человек не отдал долг? Или отдал? Или он вообще ничего не должен?
Катя решила, что пора во всем этом разобраться.
Глава 22
Нелегкий бизнес Самсона Гуревича
Когда Гнусняк думал о вещах волнительных, он шевелил пальцами правой руки и пытался снять массивный золотой перстень. Волнительными вещами для Самсона были деньги. Перстень, как всегда, не снимался. Гнусняк выключил компьютер, встал и прошелся по кабинету. Самсон Гуревич не был садистом. Ему никогда раньше не приходила в голову мысль поднимать руку на человека. А сейчас у него в доме заперт художник, которого избили его люди по его же приказу. Думая об этом, Самсон брезгливо морщился.
Пойти на столь радикальные меры его вынудили обстоятельства. Месяц назад Гнусняк продал фальшивку, написанную Крюковым. Это была малоизвестная картина Крамского "Гадающая крестьянка". Липский выложил пятнадцать тысяч зеленых, не подозревая подлога. Настоящий Крамской висел в доме известного собирателя картин и бронзы профессора Всеволода Васильевича Вишнякова. Там много что было, и в том числе картинка Коровина. Маленькая такая картинка. И вот она-то и не давала сейчас покоя Самсону.
Это был ранний этюд мастера: солнечный деревенский пейзаж и молодая барынька с зонтиком. Полотно сохранилось идеально. Гнусняк договорился с профессором, и тот обещал пустить Крюкова сделать копию. Для благородных вроде бы целей. А Самсон после разговора с хозяином сфотографировал пейзаж и, продавая Крамского, предложил его Липскому. Липский выложил аванс в пять тысяч, и Гнусняк должен был при встрече отдать ему пейзаж. Теперь Липский мог нагрянуть "каждый день. А Крюков вместо того, чтобы поехать к Вишнякову и скопировать полотно, занялся какой-то дребеденью и от заказа отказался. Вернуть пять тысяч и потерять репутацию?! Такого Гнусняк не видел и в кошмарном сне. Злость, обида, возмущение, да еще и страх смешались в душе Самсона воедино. К тому же полученные деньги Самсон вложил в долгосрочное дело, и вынуть их из оборота быстро не мог. Выходит, и вернуть Липскому аванс возможности не имел. Липский шуток не понимал. Не получив картину, он мог такого наделать, что даже мысли о столь жуткой перспективе Гнусняк отгонял моментально.
Теперь, когда Крюков оказался в его руках, терять нечего. Надо заставить его не только скопировать Коровина, но и намалевать с десяток полотен известных старых мастеров. Не зря в Третьяковке Гнусняка осенила идея с этюдами для картин мирового уровня. Самое время идею воплотить в жизнь.
Самсон вышел из кабинета и поднялся в мансарду.
– Оставь нас одних, – приказал он Губанову. Олег совмещал караульную службу с чтением американского детектива. Художник сидел на диване и смотрел в пол. На приход Гнусняка он внимания не обратил.
– Из вежливости мог бы и поздороваться, – заметил Самсон, когда Олег вышел.
Крюков посмотрел на Гнусняка и, хмыкнув, ответил, что после того, как человека бьют ногами, разговоры о вежливости, мягко говоря, неуместны.
– Вынужденная воспитательная мера. Теперь о деле, – Гнусняк пошевелил пальцами и снова попытался стянуть перстень и, как всегда, безрезультатно. Смирившись с неудачей, он продолжил: – Копию Коровина ты сделаешь. Иначе живым тебе отсюда не уйти.
– Хорошее начало светского разговора, – иронично констатировал Крюков.
Гнусняк закричал фальцетом:
– Мне не до светских манер. Если я не получу Коровина, мне отвернут башку.
– Не надо было обещать, – заметил Крюков.
– Как я мог подумать, что ты откажешься заработать целых пятьсот долларов, – взвизгнул Самсон.
– Тысяча. И я свободен, – согласился художник.