Глава 26
Женское лицо на мужском портрете
Кате надо было выведать побольше информации, но Крюков больше не разговаривал, а спрашивать она не стала. Сколько прошло времени, Катя не поняла. Она думала о том, в какую дурацкую историю влипла. Охранять художника! Глупость, дурь и Бог знает, что еще. Если художник сейчас встанет и попробует уйти – ей придется его бить?! А сможет ли она просто так ударить человека? Скорее всего нет. Но если надо? Лучше об этом не думать. А может, встать и уйти самой? Наплевать на эти доллары. Катя, возможно, так и поступила бы, но она выполняет поручение тренера.
– Ты все равно ни черта не делаешь. Давай я тебя порисую, – прервал Крюков странные размышления девочки.
– Вам надо исполнять заказ, – мрачно сказала Катя, хотя сердилась она скорее на себя.
– Пока Гнусняк не привезет оригинал, мне копировать нечего. Он поехал уламывать Вишнякова. Так что садись поближе, давай поработаем, – Крюков указал на место рядом с мольбертом, – тащи сюда стул.
Катя хотела возразить, но передумала. Она встала и перенесла свой стул.
– Сядь свободно, голову немного закинь назад. Так. Руки брось легко, они сами найдут свое положение. Теперь вместе со стулом немного подвинься к окну. Вот теперь свет пошел.
Крюков сразу забыл, что он в "заключении". Голос художника стал деловым и приказывающим:
– Начнем работать.
– Вы, может, и начнете, – сказала Катя.
– Труд натурщика гораздо тяжелее работы художника. Я когда творю, о времени забываю, а натурщик считает каждую минуту. Посидишь – поймешь.
Катя смотрела немного вверх. Ее взгляд шел над головой художника и упирался в веселый календарь на стене. Календарь был прошлогодний, но, видимо, никому не было до него дела и о нем забыли.
– Послушай, так ты чертовски красив! – воскликнул Крюков, делая первые штрихи. – А глаза! Родители спутали, сделав тебя парнем. Из тебя вышла бы роскошная амазонка. Ох, какие линии носа! Необычайно женственный юноша, – приговаривал Крюков, колдуя у холста.
Катя поняла, что начинает краснеть.
– Не смущайся, а то получится барышня на все сто, – усмехнулся Крюков.
Несколько минут работали молча. Вдруг, оторвавшись от холста, Крюков неожиданно спросил:
– А если я встану и пойду к двери, ты меня убьешь?
"Что он, мысли мои читает, что ли?!" – вздрогнула Катя.
– Чего молчишь? Так убьешь или нет?
Катя посмотрела в глаза Крюкова и поняла, что они смеются. Даже не смеются, а хохочут. Невольно и Катя улыбнулась в ответ.
– Ладно, не бойся, во время твоей смены не сбегу. У тебя тогда возникнут проблемы. Мне тебя подставлять не хочется, – Крюков продолжал работать, но в его взглядах на натуру Кате почудилась ирония.
– Если вы ничего не должны хозяину этого дома, почему согласились работать? От страха? – Катя решила поставить художника на место, а то он слишком осмелел.
– И от страха тоже. Меня вовсе не прельщает перспектива быть тайно захороненным в саду этого теремка, – ответил Крюков. – И еще мне обещали приличную оплату. Сказать по совести, деньги мне очень нужны, но по своей воле я копировать бы не стал. А тут все сошлось. Выбора нет.
Крюков встал, отошел от мольберта и, сощурившись, посмотрел на дело рук своих.
– Так… Ничего… Теперь можно и писать.
– Писать? А что вы раньше делали? – спросила Катя.
– Построил тебя угольком, – ответил художник.
– Можно подумать, я – дом. Зачем меня строить? – не поняла Катя.
– Ты, голубчик, серый. Фигуру человека построить куда труднее, чем дом. Дом симметричен, все ровное, а человек весь кривой.
– Это я-то кривой? – Катя не знала, обидеться или рассмеяться. Художник начинал ей импонировать. Она грелась в его изучающем взгляде. Такого Катя еще не испытывала.
– Да, и ты кривой, и все люди кривые в каком-то смысле. Уши у всех разные. Ноги и руки тоже. Только непрофессионалу это незаметно, – пояснил Крюков.
– Что-то я вас не пойму, – вздохнула Катя. – То говорите, что я красивый, а теперь уверяете – кривой. Как это может быть?
– Ты и вправду ладно скроен. Но у художника понятие красоты другое, чем у обывателя. Понял?
– Нет, – Катя на самом деле не поняла.
– Например, наш горбун мне кажется очень красивым. – Крюков снова уселся за мольберт.
– Горбун – урод, хотя мужик хороший, – не согласилась Катя.
– Это для тебя он урод. А Илья Ефимович Репин в своей картине "Крестный ход" написал на первом плане горбуна. И очень восхищался натурой. Погляди картину и поймешь, с какой любовью художник создал своего калеку.
Катя не помнила картину Репина и при случае решила сходить в Третьяковку и хорошенько разглядеть ее. Она искоса поглядывала, как работает Крюков. Он щурился, строил смешные рожи, но сам этого не замечал. Катя с трудом сдерживалась, чтобы не расхохотаться. Она вдруг развеселилась и совсем неожиданно для себя задала вопрос:
– Вы женаты? – спросила и обмерла. Как это ее угораздило? И не думала ни о чем таком спрашивать. Слова сами сорвались…
– Нет, мальчик. Я холост и волен, как ветер, – грустно ответил Крюков.
Катя почувствовала грусть в его словах и приставать с расспросами о личной жизни живописца больше себе не позволила, но ответу Крюкова обрадовалась. "Интересно, сколько ему лет? Похоже за тридцать. Совсем старик. И чего я к нему привязалась…" Катя стала думать об очень удивительных вещах. Например, ее вдруг заинтересовало, сколько лет герою толстовского романа "Война и мир" князю Болконскому и сколько – Наташе Ростовой. "Там Наташа выходит на свой первый бал. Она почти моя ровесница, а Андрей Болконский далеко не мальчик. Наверное, ему тоже за тридцать…"
– Не опускай голову, молодой человек, – попросил Крюков.
– У меня, между прочим, есть имя, – фыркнула Катя.
– Давай познакомимся – меня зовут Виктор Антонович.
– А меня – Костя.
– Очень приятно, – сказал Крюков, – хотя в данной ситуации это банальное замечание выглядит странно.
Катя хотела что-то ответить, но в дверях появился Тарзан.
– Костя, можешь отлучиться. Тебя ждет Злата, а я тут посижу.
Кате совсем не хотелось покидать мансарду. Однако и признаться в этом ни себе, ни художнику она не хотела.
– Я пойду? – сказала она Крюкову и вопросительно поглядела на живописца.
– Давай. Заставлять ждать девушку неприлично. Я немного поработаю по памяти, – согласился Крюков. – Да и солнце ушло.
– Можно взглянуть? – Кате очень хотелось посмотреть холст.
– Вообще-то рано, но, если хочешь, не возражаю, – разрешил Крюков.
Катя вскочила со стула и быстро подбежала к холсту. Увиденное ее поразило. На подрамнике в квадрате холста сидела Катя. Именно Катя, а не Костя. Катя покраснела как рак, но художник ее смущения не заметил, поскольку сидел спиной к девочке.
– Ну как? – поинтересовался он, когда пауза затянулась.
– Здорово. Только у меня просьба, – прошептала Катя.
– Что-нибудь переделать? – предположил Крюков.
– Нет. Я прошу картину никому не показывать. Хорошо?
Крюков улыбнулся и сказал, что картины для того и пишутся, чтобы на них смотрели. Катя объяснила, что не хочет, чтобы холст видели ее друзья, а до остальных ей дела нет. Крюков обещал.
– Постараюсь. Хотя в моем подневольном положении это обещать будет сложно.
Катя благодарно кивнула и спустилась с мансарды. Злата ждала ее в холле.
– Пойдем, я тебя покормлю. Я специально сварила наш польский супчик. Такого вы делать не умеете.
Глава 27
Может, раскрыть тайну Злате?
Катя уселась за стол и сосредоточенно принялась за еду. Протертая мучнистая жижа, названная Златой польским супчиком, давалась нелегко, но Катя добросовестно ее хлебала. За ужином панночка безостановочно щебетала, Катя кивала, но смысл слов до ее сознания не доходил. Мысленно девочка оставалась наверху в мансарде. Перед ее глазами все еще стоял холст с незаконченным портретом. Освещенное с одной стороны лицо взирало на мир удивленными девичьими глазами. Катя себя такой никогда не видела. Смотрясь в зеркало, она воспринимала себя иначе, но в сходстве портрета с оригиналом не сомневалась. Самым поразительным в изображении Крюкова было точно увиденное художником ее настроение. Он поймал именно то, что было на самом деле. Оттого Катя и покраснела, глядя на холст. Человек Крюков не догадывался, что ему позирует девушка, но художник Крюков это прекрасно понял. Катя испугалась, что, глядя на картину, об этом догадаются все.
– Тебе не страшно там? – спросила Злата.
– Чего страшно? – не поняла Катя.
– Сидеть с сумасшедшим. Дядя сказал, что он опасный, – пояснила панночка.
Катя ухмыльнулась и вдруг поняла – да, он и вправду опасен, но только для нее, Кати.
– Страшно, но не очень, – ответила она Злате и, чтобы сменить тему, спросила: – Ты своего дядю хорошо знаешь?
– Несколько дней, пока в Москве, – ответила Злата.
– А раньше ты его не видела? – допытывалась Катя.
– Говорят, он у нас гостил в Закопанах, но мне тогда было полтора года. Я, честно сказать, его вовсе не помню.
Катя кивнула и подумала, что, кроме горбуна, вряд ли кто-нибудь полностью осведомлен о происходящем в доме. А Тарзана не спросишь.
– А как тебе горбун? – поинтересовалась Катя.
– Ой, Тарзанчик – прелесть. Мне кажется, он в меня втюрился. То погладит ласково, то принесет чего-нибудь вкусненького. Такой милый… – защебетала Злата.
Тарзан втюрился?! Такое Кате в голову не приходило.
– Разве калеки могут любить? – спросила она скорее у себя, чем у Златы.
– Ты что, классику не читаешь? Вспомни Квазимодо.
Квазимодо… Что-то знакомое… Но название романа Катя вспомнить не могла. Хотела спросить, но постеснялась. Злата сама сказала:
– "Собор Парижской богоматери". Самое сильное из всего Гюго. Я вообще Гюго – не очень, но эту вещь люблю. И смотри, как в жизни выходит, теперь у меня свой Квазимодо появился. Я не знаю, если бы мое сердце было свободным, я бы, может, и ответила на его чувства…
– Ты могла бы полюбить калеку? – изумилась Катя.
– Полюбить – не знаю, но принять любовь и разделить судьбу – наверное. Представляешь, рядом с тобой мужчина, который будет боготворить тебя всю жизнь? Он всегда тебе благодарен, никогда не изменит. А что такое измена, я знаю. Это очень тяжело пережить. Поэтому, будь мое сердечко свободным, кто знает, как бы поступила панночка…
Катя посмотрела на Злату совсем по-другому. Сперва полячка показалась ей весьма поверхностной, хоть и образованной девицей, а выходит, она человек глубокий и уже кое-что переживший. Хотя Злата всего на год с небольшим старше Кати.
– Кем же занято твое сердечко, если не секрет? – поинтересовалась Катя.
– Пойдем в мою комнату, там я тебе и скажу, – пригласила Злата, и Кате показалось, что панночка смутилась.
Племянница Самсона занимала комнатку для гостей. Хотя Тарзан навел здесь порядок, но все равно казалось, что это номер в дешевой гостинице захолустного городишка. Диван, шкафчик, вешалка, жалкое кресло. На стене фотография, гравюры. С приездом племянницы Самсона комнатка ожила. В рюкзачке, который Злата таскала за спиной во время своих путешествий, основное место занимал плюшевый пес Стефан. Теперь игрушка важно покоилась в кресле. Из Молдавии Злата привезла кукол: молдаванку и молдаванина. Она выпросила их в подарок у кишиневского дяди. Молдавская парочка устроилась на шкафу. Тетрадки, учебники и журналы, живописно разбросанные по комнате, создавали симпатичный студенческий беспорядок. Рогатая шапочка Златы на вешалке очень удачно дополняла впечатление.
Катя оглядела комнатку и улыбнулась. Здесь дышалось гораздо легче, чем в любом другом помещении этого дома. Нарочитый стерильный шик жилища Гнусняка Катю угнетал.
– Можно, я посижу в кресле? – спросила Катя и, не дожидаясь разрешения, пересадила пса Стефана на шкаф к молдавской парочке. После стула, на котором она в одной позе проторчала почти два часа, сидеть в кресле казалось блаженством. Злата прилегла на диван.
– Я тебя сразу полюбила, – без обиняков сообщила Кате Злата. Как увидела, так и полюбила. Ты сильно отличаешься от всех парней, которых я раньше встречала. Ты особенный.
"Надо думать, отличаюсь", – усмехнулась про себя Катя.
– Боюсь, что тебе со мной не повезло, – тихо сказала она Злате.
Злата вскочила с дивана, уселась у Катиных ног и, положив голову ей на колени, заглянула в глаза.
– Ты боишься, что я старше? Или тебя пугает, что я из Польши? Или есть другая причина?
– Да при чем тут Польша, при чем возраст? – возразила Катя. – Не могу я тебе сейчас всего объяснить.
– Ты любишь другую панночку? – встревожилась Злата.
– Другую панночку я точно не люблю, – успокоила Катя девушку. – И даже другого паныча… – Катя сказала и осеклась, видя, как глаза Златы расширились от ужаса. – Не бойся, я нормальный человек. Как сейчас говорят, с традиционной ориентацией. Большего пока сказать не могу. За признание спасибо, но на мою любовь не рассчитывай. А вот твою дружбу я приму с удовольствием.
– Если у тебя нет другой девушки, тогда ты меня полюбишь. Не смотри, что я выгляжу как чучело. Если причешусь и вместо джинсов надену нормальное платье, парни на улице шеи свернут, глядя мне вслед.
Катя улыбнулась:
– Я и так вижу, что ты очень красивая. Ну не могу я сейчас тебе ничего объяснить.
– А когда сможешь? – В голосе Златы Катя услышала такую тоску, что ей стало панночку жаль. Она с трудом сдержалась, чтобы не открыться.
– Когда узнаешь, сама поймешь, что от меня проку нет.
– Ты боишься стать мужчиной. А у меня есть опыт, – Злата осеклась. – Ну не то чтобы опыт, но я кое-что умею. Все будет отлично… Это так здорово – любить… – пообещала Злата.
– Ты о сексе? – поняла Катя. – Давай прекратим этот разговор, да и мне пора. Неудобно Тарзана заставлять за меня работать.
– Ну, посиди еще немного, – попросила Злата и взяла Катю за руку. Катя встала, вырвала руку и быстро вышла. Ей хотелось побыть одной.
Она поднялась на второй этаж. Зашла в каморку с матрасами и, растолкав Олега, попросила сменить ее.
– Я немного устал. Плечо болит. Посиди у художника.
Губанов протер глаза, сонно посмотрел на Катю.
– Жрать охота.
– Тарзан покормит тебя вместе с Крюковым. Иди поработай.
Губанов взял свой детектив и, позевывая, отправился в мансарду. Катя спустилась вниз и вышла в сад. Она уселась на скамейку под кустом жасмина и поняла, что хочет домой. Утром надо позвонить отцу. Он наверняка волнуется, хорошо, что еды ему оставила. За забором послышался короткий автомобильный гудок. Из дома выбежал Тарзан и открыл ворота.
"Как он все успевает?" – удивилась Катя и, вспомнив о симпатии горбуна к Злате, улыбнулась.
Гнусняк вернулся не один. Из микроавтобуса с хозяином вышел коренастый, похожий на квадрат, бритый субъект. Катя подумала, что с таким ночью у малаховского пруда лучше не встречаться.
Глава 28
Ланч на лужайке
Как и предполагал Альберт Беринни, особого шума убийство русского в Лионе не произвело. Местная газета дала десять строк в разделе криминальной хроники, да в утренних теленовостях ведущий предположил, что русская мафия устроила в Лионе очередную разборку. Итальянца такое предположение вполне устраивало, он и не сомневался, что версия всегда найдется. Теперь, наблюдая, как на газоне его внук Мартин общается с живой игрушкой – маленьким лохматым пони, Альберт Беринни придумывал продолжение сценария: Будь Беринни примитивным гангстером, он бы наверняка в деле с фальшивой картиной сейчас поставил точку, но Альберт Беринни не таков. Он затейник, выдумщик и всегда закончит любое дело красивым и неожиданным аккордом.
Беринни помнил, что, всучив ему фальшивого Крамского, Липский обещал в скором времени предложить этюд Константина Коровина. Русский импрессионист Коровин последние годы доживал в Париже, и во Франции его знали. Правда, известность в Европе Коровину принесла работа над декорациями. Знаменитые русские театральные сезоны Дягилева во Франции помнили.
Беринни спустился с лестницы на дорожку, окаймляющую роскошный газон. Его дотошный секретарь Франсуа следил за горничной и негром-лакем, которые накрывали маленький овальный столик. Беринни ждал к ланчу Тополева и желал принять его на воздухе. Негр вынес два плетеных соломенных кресла, горничная поставила на столик вазу с фруктами. Напитки покоились на тележке с огромными колесами. Тележка имитировала старинную пушку. Эфес пушки служил баром. Беринни поглядывал на часы. Тополев должен быть с минуты на минуту. Итальянец впервые пригласил русского просто так, без конкретного дела. Ему хотелось поболтать с искусствоведом в непринужденной обстановке.
На дороге показался маленький синий "ситроенчик" Тополева. Беринни пошел встречать гостя и отметил, что Тополев выглядит нормально. Русский был одет в белые шелковистые брюки и трикотажную бежевую водолазку. Легкие желтые туфли из мягкой кожи смотрелись достойно. Темные очки Тополев поднял на лоб.
– Рад вас видеть, мой дорогой, – протянул руки к гостю Беринни. Мужчины обменялись рукопожатиями. Итальянец указал на плетеные кресла, но Тополев попросил разрешения прогуляться и оглядеться.
Заметив Мартина с мохнатой лошадкой, он поспешил к мальчику. Несколько минут искусствовед и внук Беринни играли вместе.
– Прелестная лошадка, – восхитился Тополев, возвращаясь к столу, – да и мальчик славный. Они очень друг другу подходят.
– Я подарил пони Мартину на десятилетие, – улыбнулся Беринни, показав два ряда белоснежных зубов.
Мужчины сели к столу. Горничная принесла фарфоровое блюдо, под крышкой которого угадывалось нечто необыкновенное.
– Вы не против фазана в трюфелях? – спросил Беринни у Тополева и, получив восторженное одобрение, кивнул негру-лакею. Тот открыл блюдо, ловко разложил птицу на тарелки и разлил вино в два бокала. – К фазану недурно и белое, но я решил попросту. Пьем "Бордо".
Мужчины чокнулись и принялись за еду. Тополев чувствовал себя раскованно. Беринни еще раз отметил, что русский вполне светски подкован. Гость ел птицу руками, похваливая трюфели. Беринни не спешил. Он позвал русского, чтобы задать ему всего несколько вопросов. Но торопиться некуда.
Пять видов сыра горничная подала напоследок. С сырами перешли на белое вино. Ну а ближе к разговору Беринни предполагал выпить маленькую чашку турецкого кофе. Французы заканчивают трапезу сыром, но Альберт Беринни – итальянец. Поэтому в его доме на десерт подают кофе.
– Скажите, Тополев, – обратился Беринни к гостю, откидываясь в кресле и, разминая сигару, – помните картину Крамского, что я вам показывал не так давно?
– Копию Крамского, – подтвердил Тополев.
– Именно, копию. Скажите, качество этой копии вас не удивило? – продолжал Беринни.
– По правде сказать, копия недурна. Самое любопытное, что краски созданы по старинным рецептам… Я уверен, что художник не делал подделку на продажу. По-моему, он руководствовался иными побуждениями… – предположил искусствовед.
– Очень интересно. Почему вы так думаете? – заинтересовался Беринни.