Вот сейчас, только сейчас они встали на одну доску, на ее концы, а посередине, под доской, бревно. Большой, отяжелевший от горя и унижения Костюхин и маленький, сухой, теперь уверенный, что подлость совершилась, Мессиожник. Один утопил свой конец, другой глядел на него сверху. Тот внизу бравирует из последних сил, пугает. Нет, его ватные пальцы не нажмут курок. Конечно, Мессиожнику не трудно "черкнуть" в ведомости, но сейчас, после угрозы, этого ему мало. Пусть холеный офицерик поползает в грязном снегу оврага, порвет белую кожу рук об заусеницы ржавого троса, попыхтит, попотеет с зубилом и молотком, отрубая кольцо. А потом Мессиожник выбросит кольцо в хлам, в утиль, в помойку. И где бы ни валялось кольцо, Костюхину всегда будет казаться, что оно на его шее.
- Мне не нужно от вас ничего, товарищ старший лейтенант, кроме заглушки с кольцом. Вон в том овраге, - Мессиожник ткнул пальцем на север, - валяется под снегом старый негожий трос. Весь трос не нужен, отрубите кусок с кольцом и принесите мне. Для общего счета. Как пробраться в овраг незамеченным, где взять инструмент, дело ваше, но я вас жду на складе ровно через два часа. Инженер будет проверять, может быть, и пораньше.
- Так день же!
- Я могу оттянуть доклад инженеру только на два часа.
- Еф…
- Меня зовут Ефим Абрамович!
- Как я это сделаю? Зачем? Дай ведомость, я распишусь - и все!
- Вы думаете, мне пойти на подлог легче, чем вам было отцепить планер? Вы же отцепили его? Так? А за вами летели мои товарищи, сержант Донсков за вами летел! Где он теперь? Где-е? - и, чувствуя, как с каждым словом он растет в собственных глазах, Мессиожник воскликнул: - Вам лучше застрелиться, старший лейтенант!
- Сволочь ты!
- Повторяю в третий раз: не я! Вы… и еще дурак! Вам нечего было тащиться на свою базу, вы могли придумать что-нибудь, сесть на другом аэродроме, там трос могли украсть, ну хотя бы для хозяйственных целей!
- Дай ведомость!
- Дам. После того, как принесете кусок троса из оврага.
- Издеваешься? - Горячая капелька сползла по бурой щеке и упала на посеревший от инея ствол пистолета, который летчик все еще держал в руках, расползлась в темное пятнышко.
Мессиожник удалялся от курилки медленно и немножко величественно с сознанием, что он, только он может спасти этого несчастного слабого человека.
- Еф… Ефим Абрамович! - мягко толкнул глуховатый голос в спину, но Мессиожник не обернулся.
Нежданные гости
Костюхина ребята смогли увидеть только через неделю: он был в командировке, получал для отряда новый самолет.
Донсков с Романовским поднялись на второй этаж. Романовский резво нажал звонок и не отпускал, пока не открылась дверь. Выглянула женщина в цветном халате с закрученными на голове бигудями.
- А, Володенька, Боря, заходите, пожалуйста!
- Аэлита!
Не ожидал Владимир увидеть на этом пороге Аэлиту. Кто она теперь Костюхину, жена, подруга… Побелела, пополнела. На руке, которая прежде нежно гладила его щеку, - золотой перстень.
Усилием воли подавив вспыхнувшую злость, Владимир спросил:
- Сапоги снимать или так пропустите, сударыня?
- У нас не убрано, проходите, ребята! - Аэлита пошире распахнула дверь и приглашающе вытянула руку, на ее лице не было и тени смущения.
- Мы, собственно, на рандеву с Юрием, - галантно поклонился Борис и шаркнул ногой.
- Вижу, вижу, издеваешься, Боря. Чем же заслужила? А, - она махнула рукой, - проходите. Юра, к нам гости!
Донсков вошел вторым, Аэлита тронула его за плечо:
- Рада, что возвратился!
Он дернул плечом, как обиженный мальчик.
Костюхин появился перед ними в домашнем халате. Чисто выбритый, немного похудевший со времени их последней встречи, он не удивился визиту, встретил сослуживцев неожиданно гостеприимно. Костюхин всегда относился к товарищам свысока, разговаривал тоном приказа или разбавляя речь обидными шуточками. А сейчас предложил снять куртки, повел в комнату.
- Лита, гостей принято встречать за столом, - сказал он, и она юркнула в кухню. - Присаживайтесь, друзья.
Все трое сели за круглый стол. Пока Аэлита накрывала скатерть, расставляла рюмки и закуску, молчали, не смотрели друг на друга. Аэлита поставила тарелку с хлебом, одернула угол скатерти и сказала:
- Все, мальчики. Больше ничем угостить не могу.
- Конечно, стол бедноват для встречи героев неба, но я думаю, гости удовлетворятся. Грибочки, лук в уксусе, спиритус вини, - приговаривал Костюхин, разливая по рюмкам. - Ну, по первой за ваше возвращение! А потом за награды, наверное, а?
Парни держали руки на коленях, ладони будто приклеились, смотрели мимо улыбающегося хозяина.
- Чего же не берете?
- Эта женщина ваша домработница или жена? - кивнул Донсков на стоящую у двери кухни Аэлиту.
- Законная жена, - Костюхин подчеркнул первое слово. - Ее организм алкоголя не принимает. Лита, может быть, пригубишь? Символически, так сказать?.. Не хочет… Придется одним мужчинам. Ну, по лафитничку!
- С чужими не пьем! - угрюмо выдавил Борис. - Кол проглотить приятней.
- Лита, выйди! - резко бросил Костюхин.
- Вы, конечно, догадываетесь, зачем мы пришли? - спросил Донсков.
- Представьте, нет…
Костюхин все помнил. Правда, со временем в нем крепла надежда, что планеристы не скоро вернутся и, если все обойдется благополучно, забудут об инциденте.
Он всегда считал себя сильным, волевым и если не бесстрашным, то и не трусом. Когда разорвались первые снаряды "эрликонов", он не дрогнул, руки спокойно лежали на штурвале, ну, может, чуть покрепче стиснули его, самолет шел по курсу, как на туго натянутой нитке. Потом взрывы приблизились. Нужно было произвести противозенитный маневр. Попытался и не смог. Под огнем противника вместо рассредоточения аэропоезда сходились, необстрелянные летчики жались друг к другу. Может быть, и не все, но справа и слева "хейнкель" подпирали аэросцепки, и Костюхину показалось, что вся эскадра сбивается в кучу, и в центре, как яблоко мишени, он, Костюхин. А тут еще кто-то, нарушив радиомолчание, крикнул: "Мессеры!" Кого могли сбить в первую очередь немецкие ночные истребители? Конечно, его, летевшего на трофейном бомбардировщике, сбить из-за престижа. Позже, узнав, что истребителей в небе не было, оправдывая себя тем, что это был его первый полет, обвинял начальство в слабой тактической подготовке летчиков, выискивал и другие причины. Но это позже.
У Костюхина воля оказалась слабее воображения. Он увидел себя на земле в языках пламени, услышал треск, почувствовал смрад пожара.
Воображение раскалывало голову: отвратительный запах бензина, горелого сукна продолжал заполнять его ноздри, горло… Все! Больше Костюхин выдержать не мог и дернул кольцо замка. Замок разомкнул железную пасть. Из-под хвостового обтекателя выпала заглушка с полукольцом и потянула трос вниз. Беспомощный планер остался в круговерти разрывов, а самолет ушел к земле и, таясь, повернул на восток. Уже за линией фронта, над каким-то черным безмолвным полем, он кружил невысоко и довольно долго, пока в светлеющем небе не увидел возвращающиеся самолеты эскадры, и незаметно пристроился к ним. Так и тащился последним.
Планеристы вернулись. Вот они перед ним. Глаза уже не смотрят мимо, они уперлись в его лицо не моргая.
- Ситуацию помню, только вы трактуете ее упрощенно, - сказал Костюхин задумчиво. - Произошло вот что…
- Мы знаем вашу легенду о взрыве рядышком с самолетом и об осколке, перерезавшем трос. Поверил, даже комиссар. Не было взрыва! Не прилетал осколочек! - быстро сказал Романовский.
- Подожди, Боря! - Донсков смотрел на Костюхина и удивлялся его холодному спокойствию. - Вам нужно пойти к командованию и все рассказать. Я не о вас пекусь. О тех, кого вы связали круговой порукой.
- Чушь! - Костюхин опрокинул в себя рюмку. - В лучшем случае это шантаж. Ария не из той оперы! Скажите, для чего все придумано? Я сделал вам когда-нибудь зло? Давайте спокойно, не торопясь, выясним правду. Коснемся немножко и психологии.
Но парней не интересовали психологические нюансы. Юность видит жизнь черно-белой, оттенки приходят с возрастом. Со дня рождения их воспитывали на примерах людей с чистой совестью, внушали понятия о чести и высоком долге перед народом, учили свято блюсти присягу. Прямолинейны- ми и жесткими они не выросли, но главное чувство справедливости, правды, нетерпимости к подлецам откровенным из них вынуть было нельзя.
- Правда одна, и вы ее знаете!
- Не горячитесь, Донсков. Вы можете доказать свою правду?
- Да, конечно…
Костюхин помолчал, он думал: "Какие же аргументы они могут привести? Неужели прижали Мессиожника?" И оттягивая секунду, в которую все должно решиться, проговорил:
- Зря вы варите кашу из домыслов. Кстати, вам должны вскоре присвоить очередное воинское звание. Поздравляю заранее! - Костюхин выпил еще рюмку. - Может быть, закончим неприятный разговор? Аэлита!..
- Не нужна она тут, - остановил его Романовский.
Донсков вынул из полевой сумки тяжелую металлическую заглушку с полукольцом и положил ее на стол.
- Давно не расстаюсь. На железе выбит номер четыреста тридцать пятый. Перед отлетом вы расписались в ведомости именно против такого номера. Припоминаете? А на склад сдали другое кольцо. Ведь так?
Костюхин не мигая смотрел на заглушку. Протянул крупные тяжелые руки, взял ее. Понянчил на ладони.
- А если не отдам?
- От этого вам легче не станет.
Костюхин нянчил заглушку. Небольшой кусок железа, чуть ржавый. Бывает же, идешь по жизни солидно, беззаботно и вдруг спотыкаешься вот о такой маленький ржавый бугорок. Пилоты, сидящие перед ним, не знают, как он почти стоял на коленях перед товарищами, уговаривал их "запамятовать" происшедшее. Они промолчали и через несколько дней разными способами ушли от него в другие экипажи. При встречах не протягивают рук. Ждут. Ждут, как эти вот, когда он сам расскажет все. А чего выжидает он? Почему сейчас не встать и сказать: "Пошли к комиссару!"
Он помнит, как унижался перед Мессиожником, как со стороны деревни, примыкающей к аэродрому, разгребая снег, сползал к оврагу, как терзал тупой ножовкой стальные нити выброшенного на свалку троса, понимая, что это не нужно Мессиожнику. И когда пришел к тому с заглушкой, покрытой ржой и кровью с рук, кладовщик еще раз сыграл комедию: развернул ведомость, сделал вид, что сличает номер на заглушке с записанным, поздравил "с благополучным возвращением!".
Всю жизнь Костюхин мечтал высоко взлететь и в прямом и в переносном смысле. Хотел в авиацию, но родители заставили поступить в институт и закончить его. Он стал филологом не потому, что любил литературу, он угождал родителям, получая высшее образование. Во всем городе дипломированных было немного.
Война нарушила размеренный ход жизни, но помогла все-таки попасть в авиацию. Но он уже не любил ее так, как в юности, она стала для него просто перспективным родом войск.
Костюхин посмотрел на заглушку. "Надо встать. Найти в себе силы. Но если я сознаюсь…"
- Вы представляете, чем грозит ваше обвинение моим товарищам по экипажу? - спросил-он.
- Получат заслуженное. - Донсков помолчал, потом сказал просто, по-товарищески: - Повинную голову меч не сечет.
- Категорическое суждение золотой юности, - грустно улыбнулся Костюхин. - Лита! - крикнул он. - Гости немедленно уходят. Проводи.
Аэлита вышла из комнаты сразу, будто стояла за дверью. Взглянула на Донскова печально, проводила ребят до вешалки и вялыми руками подала куртки.
- Разговор возобновим через три дня, но тогда уже в другом месте, - крикнул Романовский Костюхину.
- Вы забыли на столе свое вещественное доказательство, - глухо донеслось из комнаты.
- На память вам, - сказал Донсков.
Операция "Тихая ночь"
Аэропоезда СБ - А-7
Солнце переплавило снег в весенние ручьи. Они умчались в Волгу, июньский жар подсушил их русла. В начале июля три зеленых транспортно-десантных планера "Антонов-7" загружались на взлетной полосе, бетонной, по краям которой стояла высокая сочная трава, плотно забившая аэродром. Красноармейцы войск НКВД с трудом вталкивали в узкую дверь одного из планеров огромный брезентовый мешок. Владимир Донсков осматривал буксирный замок. В белом подшлемнике, синем хлопчатобумажном комбинезоне, добротных яловых сапогах он выглядел внушительно. На широком ремне - кирзовая кобура с пистолетом, десантный нож. Горловыми ремешками приторочен ребристый танковый шлем.
Большое солнце, рассеченное тонкой грядой облаков, катилось к горизонту. На подножке разболтанной полуторки к планеру подъехал авиамеханик. Он спрыгнул и помог красноармейцам вытащить из кузова автомашины несколько газовых баллонов, пучки тонких строповых веревок, квадратные маты, сплетенные из тонкой лозы. Все хозяйство перегрузили в планер. Механик сбросил на землю широкое трубчатое колесо с намотанным стальным тросом и один конец троса присоединил к буксировочному замку.
Владимир отошел в сторону, закурил. Стянул с вихрастой головы подшлемник, вытер им потное загорелое лицо, погладил пальцем редкие усики над потресканной сероватой губой. Дым от папиросы лениво тянулся вверх.
Послышался шум моторов. С дальнего конца аэродрома рулили три скоростных бомбардировщика, колес не было видно, и казалось, они плывут по темно-зеленой воде. Выскочив на бетонку, самолеты красиво развернулись перед планерами, прокатили немного и выключили двигатели. К их хвостам механики подцепили тросы. К Донскову вразвалку подошел маленький худощавый лейтенант в широченных галифе и кожаной куртке. Глядя снизу, спросил:
- Ты старший? Здорово! Командир звена из Особой. - Старшина Донсков! - представился Владимир.
- Карты в засургученном пакете, могу раскрыть их только за сорок минут до взлета, - лейтенант взглянул на часы, - еще шестнадцать минут томиться! Так к партизанам? Или как?
- Вроде бы.
- Ночка черная проклевывается, лети аккуратнее, хвост не оторви. Не дай бог придется отцепить твою телегу.
Владимир вспомнил Костюхина. Рядового Костюхина, который в конце июня вернулся в свою часть с желтой нашивкой за тяжелое ранение и медалью "За боевые заслуги", Аэлита ждала его. Освобожденный по состоянию здоровья от воинской службы, он устроился по старой специальности на кафедру западноевропейской литературы университета. Встретил его Владимир на аэродроме. Костюхин почти грудь в грудь столкнулся с Владимиром в узком коридоре штаба. Остановился, долго насупившись смотрел в глаза, потом, протянув тяжелую руку, сказал: "Так и живи, парень!"
- Чего не отвечаешь? - услышал Владимир рассерженный голос лейтенанта. - Оглох? Какую высоту держите без кислорода?
- Больше пяти тысяч не набирайте.
- Та-ак… - Лейтенант взглянул на часы и выдернул из планшета большой серый пакет. - Еще две минутки, еще две минутки, - нетерпеливо повторял он, рассматривая пакет, и даже поднес его к остренькому носу, понюхал. - Вскрываю!
Отойдя в сторону, Владимир посматривал на здание штаба, откуда должны подъехать его товарищи Романовский и Корот.
- Э-э! - лейтенант был разочарован и обижен, как ребенок, получивший не ту игрушку, которая ему нравилась. - Здесь только курс и место отцепки! Стоп! Сам додумался… После отцепки протопаешь без меня верст семьдесят, если по курсу, сядешь где-то в районе…
- Вас за любопытство родители не пороли?
- Бывало, вкладывали. А как ты догадался? - Лейтенант рассмеялся тоненько и радостно, будто вспомнил что-то приятное. - Ладно, старшина, семечек хочешь? Не желаешь, тогда я тебе свеженькую, совсем тепленькую новость подброшу: немцы с севера и юга рванулись к Курску. Что думаешь?
- Пупок надорвут. Июль сорок третьего не прошлогодний июль!
- Пошел я с летчиками полет разыгрывать. Так не дергай меня за хвост, облаю… Покедова!
Из сгустившихся сумерек неожиданно возник человек и негромко сказал:
- Пора! Нет ли каких вопросов, претензий?
- Никак нет, товарищ полковник! - вытянулся по стойке "смирно" лейтенант.
- Тогда к машинам. На предполетную тридцать минут. Взлет вам немного подсветят. Старшина Донсков, минутку!
В планер рядового Корота я велел догрузить рацию и питание к ней. Обратный вылет по приказу отсюда. Возможно, придется работать открытым текстом, тогда знаком будет фраза: "Федор ждет в гости!" Запомнили? Ну, счастливо! - Полковник Стариков протянул руку и, когда Донсков пожал ее, рывком приблизив к себе юношу, обнял. - Повнимательней там, повнимательней, старшина!