* * *
Люся очнулась, и первое, что она почувствовала, – это холод. Она открыла глаза – полный мрак. Но это ее не удивило, – ночью в комнате было всегда совсем темно. Она попробовала повернуться на бок, но тупая боль во всем теле заставила ее окончательно прийти в себя. И она вдруг сразу вспомнила все… И вместе с сознанием в нее вошел дикий, ни с чем не сравнимый ужас. Она закричала, и ей показалось, что крик был очень громкий, но на самом деле судорога перехватила горло, и из него вырвался лишь сдавленный стон.
– Тетя, вы живая? Тетя! – раздался у самого ее уха детский голосок. Люся вздрогнула всем телом, и снова с губ ее сорвался стон, показавшийся ей криком.
– Тетя! Ну, тетя же, проснитесь! Я боюсь, – жалобно протянул голосок, и ребенок громко расплакался, навалившись всем телом на грудь Люси и тормоша ее обеими руками за воротник шубки. Люся почувствовала, что задыхается.
– Пусти… пусти… – с трудом произнесла она, стараясь спихнуть с себя руками эту давившую ее тяжесть. Но каждое движение причиняло тупую боль, Люся уронила руки и хрипло прошептала:
– Ты… душишь меня… сойди…
Ребенок послушно слез, продолжая держать обеими руками ее воротник и всхлипывая:
– Тетя, не спите больше… Мне так страшно… Я думала, вы неживая…
Люся глубоко вздохнула и, превозмогая боль, села. И сразу почувствовала, что голова ее коснулась чего-то. Она подняла руку, пощупала, – над ее головой тянулась толстая балка. Ужас снова охватил ее, – она поняла, что засыпана в подвале, и что балка каждую минуту может обвалиться. Резким движением рванулась вперед, инстинктивно стремясь уползти из-под этой страшной балки, но наткнулась на стоявшую рядом на коленях девочку, и они вместе снова упали на колючий, засыпанный осколками кирпича пол.
Девочка громко заплакала.
Жгучий стыд перед этой малышкой заставил Люсю опомниться. Вряд ли и в этот момент и после она смогла бы объяснить, что произошло в ней; но то, что рядом с ней кто-то маленький и беспомощный называл ее "тетей" и искал у нее защиты, заставило ее взять себя в руки. Она вдруг почувствовала себя ответственной за этого ребенка.
– Ну, не плачь, – заговорила она, изо всех сил стараясь унять дрожь, от которой стучали зубы, – я нечаянно тебя уронила… не плачь…
Девочка снова обхватила руками ее шею и крепко прижалась к ней, всхлипывая.
– Отыщут нас, тетя?.. Правда, отыщут?..
– Ну, конечно, отыщут… Ведь и твоя мама и моя мама спохватятся, что нас нет… Будут искать и откопают… Видишь, мы с тобой обе живые… Нас не убило… Мы с тобой, как услышим голоса, начнем кричать… нас и откопают… – убеждала Люся девочку, а еще больше – самое себя.
– Тетя… хорошо, что вы проснулись!.. А когда вы спали, я думала, – вы неживая… Я кричала, кричала, а вы не двигаетесь…
– Долго кричала?
– Не знаю… долго… Тетя… возьмите меня на колени… мне холодно…
– Постой… давай я осторожно поищу, нет ли выхода… Ты сиди, не двигайся.
Люся встала на четвереньки и поползла, шаря руками кругом себя.
– Тетя! Не уходите! Я боюсь! – девочка вцепилась в нее и снова заплакала.
Люсе самой хотелось плакать, кричать, звать на помощь… Будь она одна, она, может быть, упала бы ничком, закрыв лицо руками, и забилась бы от отчаяния и ужаса.
Но вот руки Люси нащупали какой-то низкий и широкий ящик. Упираясь в него, она с трудом встала на ноги, подняла руки вверх – балки над ней не было. Она протянула вперед обе руки и дотронулась до ровной стены. Попробовала осторожно сесть на ящик, – он стоял твердо. Она села глубже, прислонилась спиной к стене. И сразу же девочка, не отпускавшая ее ни на минуту, полезла к ней на колени. Люся обхватила худенькое тело девочки обеими руками и прижала ее к себе. Она и сама очень озябла.
– Вот так… нам будет обеим теплее… – сказала она тихо.
Голова у Люси кружилась, слегка тошнило, спина и затылок тупо ныли.
Огромным усилием воли Люся заставила себя говорить спокойно:
– Знаешь… должно быть, сейчас уже ночь, и никого нет на улице… Только я уверена, что нас уже ищут… вот увидишь… А тебя как зовут?
– Аленушка.
– А меня Люся. Сколько тебе лет?
– Шесть… Тетя Люся, а скоро нас найдут?
– Скоро, Аленушка.
– Тетя Люся, а как я кушать хочу, – жалобно протянула девочка.
– Кушать? – Люся вдруг вспомнила о пакетике, сунутом ей в карман, и, достав его, осторожно развернула.
– На вот лепешку. Кушай. – И, нашарив в темноте руки девочки, она бережно вложила в них одну из дурандовых лепешек.
– Спасибо! – прошептала девочка и стала жадно есть.
Люсе есть не хотелось. Она была слишком потрясена.
Аленушка доела лепешку, потом совсем затихла, крепко прижимаясь к Люсе.
Люсе становилось все хуже. Какая-то слабость охватывала ее, а в ушах стоял звон. Она изо всех сил прижимала к себе спящую девочку, словно искала в этом маленьком хрупком тельце защиты. Но руки немели, девочка, казалось, тяжелела с каждой минутой. "Сейчас уроню"… – с ужасом подумала Люся, напрягла последние силы и бережно положила девочку на ящик к стенке, а сама легла рядом с ней и, обняв обеими руками, прижалась к ней всем телом. Она закрыла глаза, и сразу ей показалось, что она вместе с ящиком и Аленушкой с бешеной быстротой летит куда-то вниз. В ее сознании все спуталось, и она впала в забытье.
* * *
Софье Михайловне все же удалось убедить Анну Николаевну, что надо сообщить Люсе об отъезде на фронт. Она шла домой совсем поздно и думала о том, сказать ли Люсе сейчас или подождать до утра? Впрочем, возможно, что девочки уже спят. И вообще лучше сказать утром.
Она отперла дверь, вошла в темную прихожую. Сразу скрипнула дверь в их жилую комнату и раздался взволнованный голос Наташи:
– Мама, это вы? Мамочка! Наконец-то! Отчего так поздно? – И Наташины руки в темноте обхватили шею матери. – Как я тревожилась!
– А разве Люся не предупредила? – начала было Софья Михайловна.
– Люся? А Люся не с тобой?!
– Люси… нет?!. – Софья Михайловна схватилась рукой за плечо Наташи, чтобы не упасть.
Сидели в комнате подавленные, растерянные. Что делать?! Где искать?! Каким путем шла Люся домой? Бежать сейчас в МПВО? В милицию? Но ведь одиннадцатый час, патруль задержит.
– Все же надо попытаться пойти, – мрачно сказал доктор…
– Да. Вы идите в МПВО, я пойду в милицию. Оттуда позвонят в "Скорую помощь", – тихо произнесла Софья Михайловна, – если она ранена…
Она умолкла. И у всех мелькнула одна и та же страшная мысль: а если… Но никто не произнес ее вслух.
Яков Иванович уже спал. Его решили не будить, – он снова вернулся домой после двухсуточной работы и сразу свалился в постель.
– Я посвечу вам в прихожей, – прошептала Катя и зажгла от коптилки лучинку.
– Мама… ты только недолго… – робко попросила Наташа. Софья Михайловна не ответила.
В прихожую вышли вчетвером, остановились. Пламя лучинки колебалось, – у Кати очень дрожали руки. Резкий звонок.
– Она?!.
Все бросились открывать. Две девушки бережно ввели под руки Люсю. Она почти висела у них на руках, еле волоча ноги. Ее совершенно белое лицо было исцарапано и испачкано, шубка и шапочка засыпаны мелкой кирпичной пылью. Люся смотрела куда-то перед собой и улыбалась беспомощной, растерянной, жалкой улыбкой.
Через минуту она уже лежала в кровати. Софья Михайловна спешно раздевала ее, доктор щупал пульс, Наташа с Катей расспрашивали девушек.
– Ой, некогда рассказывать, – торопливо говорила одна из них, – ну, откопали. Как закончился обстрел, нас сразу из райкома комсомола вызвали. Завалило ее в подвале…
– Разобрали завал, – перебила другая, – а там маленькое местечко уцелело, и лежат на ящике вдвоем с девчушкой маленькой. Спят как миленькие. Насилу разбудили.
– Малышка, видно, совсем цела, ну, а эту, наверно, хватило, – вроде не в себе. Все-таки адрес сказала… Ну, пошли, пошли!
* * *
Софья Михайловна ничего не рассказала на другой день Анне Николаевне о том, что случилось с Люсей. Госпиталь сворачивался: распределяли раненых по другим госпиталям, укладывали оборудование. Анна Николаевна сбивалась с ног. День отправки на фронт был уже назначен. На вопрос Анны Николаевны, сказали ли уже об этом Люсе, Софья Михайловна ответила:
– Нет еще. Она на днях зайдет к вам, и вы ей сами скажете.
Два дня Люся почти все время спала. Ее будили, чтобы покормить, и она сразу снова засыпала.
– Это хорошо, – говорил доктор, – отоспится и встанет как ни в чем не бывало.
На третий день Люся поднялась. Она была еще очень слаба, ничего не рассказывала, а на вопросы девочек поморщилась и тихо сказала:
– Не расспрашивайте. Не надо…
И ее оставили в покое. Ходила она еще тихенькая, молчаливая, совсем не похожая на себя.
– Ничего, поправится, – говорил доктор.
А Софья Михайловна и сама теперь не решалась сказать ей о близкой разлуке с матерью. Пусть немного окрепнет. Анна Николаевна о несчастье узнала только тогда, когда Люся окончательно поправилась.
Глава XIII
Наташа знакомится с комсомолкой Ниной Смолиной. Закон взаимовыручки
Наташа, зайдя утром, с лучиной в темную прихожую, увидала на полу небольшой бумажник. Она подняла его, принесла в комнату и раскрыла. В нем оказалось несколько исписанных разными почерками бумажек и удостоверение члена отряда по бытовому обслуживанию трудящихся. В маленькой наклеенной на удостоверении фотокарточке Наташа узнала одну из девушек, приведших Люсю. Эта девушка, Нина Смолина, видимо, и обронила здесь свой бумажник.
Наташа подозвала Катю, и они стали вместе разбирать исписанные бумажки. Это были короткие письма в райком комсомола. Их было много.
![Елена Верейская - Три девочки [История одной квартиры]](/s3/pi/7/c5c80b197ca2466a4b953eb342810366.jpg)
"Помогите, девушки! Мы все лежим и не в силах подняться. Я и трое детей…"
"Вчера умерли муж и сын, помогите похоронить…"
"В квартире № 8 умерли все взрослые, остались двое маленьких ребят. Устройте их куда-нибудь…"
"Пришлите кого-нибудь принести воды, затопить печку, сходить за хлебом…"
Девочки прочитали все и молча переглянулись. Почти на всех бумажках было написано с боку синим карандашом:
"Исполнено. Н. Смолина".
– Мы еще очень хорошо живем, Наташа, – прошептала Катя. – А ты подумай, как эти…
– Да, за Тотика только страшно, – ответила Наташа. – Ну, Катюшка, я сейчас же пойду; надо отнести это все…
– В райком комсомола? Конечно, иди сейчас же. Она, наверное, ищет…
* * *
В просторной комнате, где помещался райком, было очень холодно, хотя в углу топилась печка. За столом сидела худенькая, очень бледная девушка в полушубке и шапке-ушанке и разбирала бумаги. Две другие девушки записывали что-то, склонившись над подоконником. Наташа подошла к столу.
– Вот это – Нины Смолиной, – начала она, протягивая девушке бумажник.
– Нины Смолиной? – девушка вскочила на ноги. – Где она? Что-нибудь случилось?
– Нины Смолиной? – воскликнули обе другие и подбежали к Наташе. – Что с ней? Да говори же!
– Да нет, – растерялась Наташа. – Я про нее ничего не знаю. … – И она рассказала комсомолкам все, как было. – А разве она не хватилась бумажника? – спросила она удивленно.
– Ей некогда было хватиться, – заговорила девушка, нервно теребя в руках бумажник. – Когда она вернулась от вас, ее ожидала уж тут женщина из ее дома. Приходила сказать, что отец Нины совсем плох. Мы отпустили Нину на сутки. А вот уже третьи на исходе, а ее нет…
– А может быть, отец… – пробормотала Наташа.
Девушка покачала головой.
– Не может быть. Она знает, как здесь нужна. Нет, что-нибудь случилось с ней самой.
– Что-нибудь случилось, – повторила другая девушка, – а послать узнать некого.
– Вон на сегодня еще адресов сколько, – сказала третья девушка, показывая Наташе длинный список на большом листе бумаги.
– Дайте мне адрес Нины Смолиной, я пойду узнаю…
– Нет, ну куда ж тебе, девочка, это очень далеко.
– Ну и что? Думаете, я не дойду? Я пойду и все узнаю. Я же не маленькая, мне четырнадцатый год, – волновалась Наташа.
– А если обстрел? Это в самом опасном районе. Туда, в сторону фронта…
– Ну и что? И здесь бывает обстрел. Вот же наша Люся попала. Давайте адрес, я сейчас же пойду, – настаивала Наташа.
Девушки переглянулись.
– Хорошо. Иди, – сказала бледная девушка.
* * *
Четверть часа спустя, забежав домой предупредить Катю, Наташа шагала через мост Лейтенанта Шмидта.
– Ты только постарайся вернуться засветло; я буду очень тревожиться, – сказала Катя, провожая ее в прихожей. – А Люсе даже не скажу, куда ты пошла.
День был пасмурный и ветреный. С унылым свистом качались оборванные трамвайные провода. Подойдя к мосту Лейтенанта Шмидта, Наташа остановилась и посмотрела вдаль – на ту сторону Невы. Конусообразный снежный холм высился на том месте, где стоял "Медный всадник". "Хорошо спрятали", – с гордостью подумала Наташа. Еще осенью она сама видела, как этот чудесный памятник со всех сторон плотно обложили мешками с песком, а сверху укрыли как бы футляром из досок. "Наверное, с самолетов его было не разглядеть, а то эти варвары непременно сбросили бы на него бомбу! Ну, а пушечному снаряду этой толщи песку не пробить!!" – рассуждала Наташа, поднимаясь на мост.
И вдруг она улыбнулась, – взгляд ее упал на узор перил – лошадки с рыбьими хвостами. Люсины "игрушки"… Как давно был тот разговор о двух мостах! Она знала, что все четыре скульптуры с Аничкова моста сняты и закопаны глубоко в землю. И наверное, еще многое спрятано, укрыто, защищено… Берегут ленинградцы красоты своего города! А разве все убережешь?.. Наташа вздохнула. Она слышала, в очереди говорили, – в Русский музей попала бомба, в театр оперы и балета…
На мосту, вдоль перил, лежали наметенные за много дней сугробы; прохожие брели прямо по середине моста, стараясь поглубже запрятать голову в воротник. На Неве у прорубей стояли длинные очереди.
"Хорошо, что мы утром привезли воду", – подумала Наташа.
Когда она спускалась с моста, к ней навстречу, еле передвигая ноги, поднимался закутанный в платок мальчик. Он с трудом тащил за собой детские саночки, с маленьким, грубо сколоченным из фанеры, гробиком. И вдруг остановился. Видно, ему уже не под силу было ввезти санки на некрутой подъем моста. Наташа подошла к нему, взяла из его рук веревку и, повернув обратно, довезла санки до вершины моста. Мальчик молча шел сзади. Когда начался спуск, он, так же, ни слова не говоря, взялся за веревку и двинулся дальше, поблагодарив Наташу угрюмым кивком головы.
Наташа постояла, посмотрела ему вслед.
– Проклятые! – произнесла она вслух.
– Проклятые! – устало отозвалась проходившая мимо женщина.
Наташа вздохнула и пошла своей дорогой.
Уже несколько месяцев она выходила из дому лишь в булочную да к проруби на Неве. И теперь ей казалось, что идет она по улицам какого-то незнакомого города.
Пустынно, снежно. Улицы все в сугробах. Редкие прохожие идут по протоптанным в снегу тропочкам. Большие витрины магазинов забиты досками. Много окон – без стекол. Некоторые закрыты фанерой, но во многих домах так и зияют черные дыры. Кое-где окна подвалов заложены мешками с песком, – там, должно быть, бомбоубежище. То там, то тут на снегу куски обвалившейся штукатурки.
Дорогу Наташа знала хорошо. Она шла как раз в тот район, откуда они переехали на Васильевский остров.
"А ведь я могу пройти и мимо нашего бывшего дома", – подумала Наташа. – Нет! Это неважно, – мимо своего дома. А вот она может пройти мимо дома Веры Петровны – воспитательницы ее класса той, прежней, школы. И не только пройти мимо, она зайдет на минутку к Вере Петровне Узнать хоть, цела ли? Как живет? Эти два года она не теряла связи с любимой учительницей, изредка навещая ее. Задерживаться она не будет, даже если Вера Петровна дома… Ведь в райкоме ее ждут комсомолки, а дома Катя. Наташа пошла быстрее. Хоть бы с Ниной Смолиной все было благополучно!..