- К нам на центральную шахту техника из Англии недавно прислали. Трудно понять, с какой это целью сделано. Так, если посмотреть со стороны, можно подумать, что сильно занят работой, а фактически ни черта не делает, сует только всюду свой нос да ко всему присматривается и прислушивается. Вчера, например, целый час расспрашивал у меня, как ему связаться с социал-демократами. Он, видите ли, сочувствует русским революционерам и желает с ними подружиться. Не верю я ему. Не знаю, что вы скажете, а я решил держаться от него подальше, - убежденно сказал Папахин.
После долгого молчания первым отозвался Ершов.
- Вы правильно решили, Трофим Трофимович. В Англии есть, конечно, люди, которые действительно сочувствуют нашей революции, но там немало и предателей. Отсюда и вывод напрашивается сам собой: осторожность и еще раз осторожность. Я, например, советую поручить кому-либо из наших товарищей завязать с ним знакомство. Надо как следует присмотреться к этому типу, а потом и решить.
- Наперед могу вам сказать, - заметил Барклей, - приехали не те англичане, которых мы хотели бы видеть.
- Вы думаете? - настороженно спросил Папахин.
- Думаю и, наверное, не ошибаюсь.
- Вот нам и нужно проявить особую осторожность, - снова и еще более настойчиво посоветовал Ершов. - Главное, чтобы около него постоянно был наш человек…
- Предлагал… Не соглашается… - хмурясь, неохотно ответил Папахин. - Я, говорит, сам все сделаю без вас. А вчера поймал около шахты сынишку Карпова, притащил в контору и потребовал, чтобы мальчика немедленно приняли на работу и передали в его распоряжение. Мальчишка, правда, бойкий, но какой из него помощник? Просто непонятно.
- Это какой? Сын Карпова Михаила? Тогда хорошо.
- Да и отец рад, что мальчишка на работу устроился, - согласился Папахин.
Ершов снял с колышка деревянную ложку, морщась от дыма, помешал ею в кипящем котле. Потом он отгреб от костра груду тлеющих углей, поставил на них большую сковороду и, наложив в нее заранее очищенных карасей, стал собирать на стол.
Гости молча наслаждались окружающей природой.
Папахин, о чем-то задумавшись, смотрел на пламя костра. Барклей беззвучно шевелил губами и часто с досадой встряхивал головой.
Шапочкин наблюдал, как Ершов резал вынутое из котла мясо, и вдруг сказал:
- Поздравьте меня, Захар Михайлович!
Ершов недоумевающе посмотрел на друга.
- Мне сегодня двадцать семь исполнилось…
- Вот оно что? Поздравляю от всего сердца, поздравляю и в связи с этим хочу сказать тебе несколько слов. Мы верим, Валентин Алексеевич, что еще наше поколение доживет до социализма, до тех времен, когда люди будут свободными и счастливыми. Но на пути к светлой мечте нас ожидает немало невзгод и разочарований. Ждут нас еще тяжелые битвы. Будут победы, будут и поражения. Найдутся в наших рядах нытики и маловеры. Но мы убеждены, что ты, Валентин, всегда будешь идти большевистской дорогой и только вперед.
Усевшись вокруг разложенной на траве скатерти, друзья принялись за обед.
- Счастливый ты, Валентин, - в раздумье молвил Барклей. - Мы только готовили революцию, а вам самое главное остается. А как ты думаешь, Захар Михайлович, где в первую очередь победит пролетариат - у нас или там, на западе?
- Ленин надеется, что у нас, - вспоминая свою встречу с Владимиром Ильичей, ответил Ершов.
- Тогда, пожалуй, и я доживу еще до решающей битвы? Возможно, и мне удастся в ней участвовать?
- Удастся! - уверенно сказал Папахин. - И, помолчав, с гордостью добавил: - А ведь это результат нашей работы, Захар Михайлович.
Ершов подошел к роднику, напился холодной воды и, возвратившись на свое место, сказал:
- Через пару недель, друзья, я должен буду уехать в Екатеринбург. Не знаю, сколько я там пробуду и скоро ли мы снова увидимся. Возможно, что не скоро. Поэтому мне хотелось бы с вами обсудить некоторые вопросы нашей дальнейшей работы. Товарищ Папахин сказал, что пора нам от обороны переходить к наступлению. Я считаю, что Трофим Трофимович трижды прав. Это, действительно, главное. Да, друзья, пришла пора начинать новую и последнюю битву. И начинать ее напористо, с утроенной энергией.
- Тяжеленько нам без вас будет, - вздохнул Трофим Трофимович. - Снова ходят слухи о снижении расценок и уменьшении зарплаты. Здесь может завариться каша.
- Да, Калашников мне говорил. Официального указания пока еще нет, но приехавшие англичане уверяют, что такое распоряжение от Уркварта скоро последует.
- Не унимаются, хотят на своем поставить.
- Очевидно, так. Но это им теперь вряд ли удастся. Добившись победы, рабочие не захотят ее упустить. Да и мы не позволим.
- Какую же линию занимать нам в этом вопросе? Что передать членам комитета? - живо спросил Папахин.
- Линию нужно занимать только наступательную, - с твердостью ответил Ершов.
Долго еще в этот день объяснял Захар Михайлович своим товарищам, как нужно на заре нового революционного подъема вести борьбу за большевистское руководство пролетариатом.
Прощаясь с Ершовым, Папахин сказал:
- Попрошу Карпова, чтобы к Гарольдову гробу мальчика прислал. Пусть проводит тебя до станции.
* * *
Боясь, как бы не опоздать, Алеша поднялся на рассвете. В одной руке у него был сосновый сук - условный знак для Ершова, в другой - небольшой холщовый мешочек. Провожая Алексея, отец положил ему краюху хлеба, оставшиеся от ужина три картофелины, щепотку соли и жестяную кружку.
- На день хватит, а к вечеру постарайся вернуться, - напутствовал он сынишку. - Не забудь, что я тебе наказывал.
- Не забуду, - важно ответил Алеша, гордый тем, что ему поручили серьезное дело. - Вот увидишь, все, как надо, сделаю.
Вначале мальчику в лесу было не по себе. Превратившаяся в лед вечерняя роса сковала умолкший осенний лес и побуревшую землю. Но только лишь первые лучи солнца блеснули из-за перевала - лес сразу преобразился, все в нем ожило, затрепетало.
Алеша так был захвачен окружающей красотой, что даже перестал чувствовать боль в озябших ногах. Мальчик был бос. Отец давно собирался купить ему сапоги, но все не было денег, и покупка изо дня в день откладывалась. "Не я один, - успокаивал себя Алеша, разглядывая шершавые ноги. - Валенки у меня есть. Зимой в них ходить буду". Сзади за ним тянулись две дорожки. Иней рассыпался. Не таял, потому что ноги были почти так же холодны, как и сам иней.
Подойдя к Гарольдову гробу, Алеша воткнул в землю сук, влез на дерево и стал ждать. В лесу неожиданно бухнул выстрел. Над головой пронеслась стая рябчиков. Меж деревьев долго, как безумный, метался русак. "Вот бы мне так быстро научиться бегать, - подумал мальчик". Он вспомнил, как в сказке скороход за одну ночь по нескольку раз бегал из одного царства в другое. "Обежал бы я все страны, - рассуждал Алеша, - и выбрал такую, где жить хорошо, бедняков туда всех бы перевел, а чужака, который там стреляет, сбросил бы в самую глубокую яму. И лесничего Плаксина туда же, пусть подыхает".
- Алексей! - послышалось сзади. Алеша испуганно обернулся. Внизу, помахивая суком, стоял бородатый человек, по виду не то торгаш, не то псаломщик.
"Он или не он?" - думал Алеша, слезая с дерева. Бородатый подхватил его за ноги и бережно поставил на землю. Нахмурившись, Алеша ждал.
- Откуда будешь? - притрагиваясь рукой к Алешиному плечу, спросил незнакомец.
- Здешний, - все еще недоверчиво посматривая на бородатого, ответил Алеша.
- Ну и хорошо, что здешний, - щелкнул пальцами и улыбнулся бородатый… - Признаешь теперь?
- Теперь признаю.
- Пошли тогда. Не видел, кто здесь стрелял?
- Чужак. Кто же больше? Тут только он один стрелять может, остальным нельзя.
- Это почему же?
- Запретил чужак. Намедни сосед наш пошел, а ему лесники всю спину плетями исполосовали и ружье отняли.
- Что же, им жалко, что ли? Урал велик.
Алеша вздохнул.
- Хозяева они. Что хотят, то и делают. Боятся их. Залез я вот на сосну, а сам думаю, подойдет и спросит: "Зачем на мою сосну залез?" И потянет вниз головой, не то еще подстрелит. Не зря дедушка наш говорит: "От змеи на шаг, а от чужака на версту".
Слушая мальчика, Ершов сосредоточенно смотрел вдаль, затем медленно перевел взгляд на своего провожатого, на его посиневшие от холода ноги и жилистые, огрубевшие руки.
"Вот удел наших детей, - размышлял Ершов, не прерывая речи своего маленького собеседника. - Что ожидает его в жизни, если на земле ничто не изменится?"
- Сапоги бы тебе, Алеша, надо. Холодно.
- Конечно бы надо, - по-взрослому, рассудительно ответил Алеша. - У нас все так говорят: и мама, и дедушка с бабушкой, и отец тоже. Да где их взять-то? У меня ладно хоть армяк есть, а сестренки, те совсем нагишом. И у мамы обуток нет.
Мальчик шел уверенной развалистой походкой. Иногда он заглядывал Ершову в лицо, потом взмахивал суком и продолжал снова:
- Теперь работать буду. С чужаком одним. Завтра выходить велели. Жить-то, может, легче станет… Как-никак два заработка… Деньги…
Слова этого синеглазого паренька хватали за душу, сердце сжималось от боли и обиды.
- А бабушка у нас хорошая, - продолжал между тем Алеша. - Но думает по-смешному. Мы, говорит, бога прогневили, вот он и разрешил чужакам кровь нашу пить. А мне непонятно. Как это можно кровь людей пить? Комары и клопы, например, пьют. Но то насекомое, и им тоже достается: хватишь пальцами или еще чем - и нет его…
Он хотел сказать еще что-то, но, как видно, потеряв нить разговора, замолчал и, приоткрыв рот, стал снова смотреть на своего спутника.
- Ничего, Алеша, соберется трудовой народ с силами, да так стукнет, что и мокрого места не останется от мучителей.
- Пущай. Мне их не жалко, - согласился мальчик.
- И правильно. Не жалеть их надо, а бить. Бить так, чтобы они никогда не поднялись. А у таких, как ты, сапоги чтобы были. Чтобы вы всегда были сыты. Школ понастроим. Учить вас грамоте будем. Инженерами сделаем. Врачами, учеными.
Разговор продолжался всю дорогу.
Говорил больше Ершов. Он подробно объяснил Алеше, почему у него нет сапог, почему им так трудно живется.
Когда из-за деревьев показался вокзал, Ершов свернул с дорожки и, зайдя в густой ельник, сказал:
- Поезд еще не скоро будет. Мне лучше здесь побыть. А ты можешь сходить на станцию.
* * *
Когда Алеша приближался к станции, у вокзала остановились три кавалериста. Алеше показалось, что одного из них, в форме офицера, он видел где-то раньше.
- Казаки! Казаки! - шептали сидящие на перроне пассажиры. - Каратели…
Алеша вошел в вокзал. У буфета стоял офицер и тянул из граненого стакана водку. Казаки сидели на скамейке и тоже пили.
"Где же я видел его? - думал Алеша. - Вот, анафемская душа, никак не вспомню! А водку хлещет, будто лошадь воду. Здоров, видать, дьявол".
- Господин офицер! Ваше благородие, - услышал Алеша. - Я не на свои торгую, у меня семья. За себя хоть заплатите… Казакам я жертвую… - чуть не плача, упрашивал офицера буфетчик, пожилой взлохмаченный еврей.
- Неужели нужно платить? Не знал и удивляюсь… - холодно улыбаясь и блестя наглыми глазами, говорил офицер, снова возвращаясь к буфету. - Тогда налей еще и закуски дай.
- Пожалуйста! Пожалуйста! - залебезил буфетчик. - Вот водочка, огурчик, вот грибочки.
- Давай! Все давай! - согласился офицер. - Казакам тоже.
- Вы же заплатите, господин офицер? И казаки меня не обидят? О! Это такой народ. Такой народ, я вам скажу, - обращаясь к публике и чувствуя недоброе, бормотал буфетчик. - Не верьте, когда говорят, что казаки не платят. Они всегда и всем платят. Грабят, говорите? Ну что ж, и грабят, но зато и платят.
- Что? Что ты сказал, сволочь такая? - стукнув стаканом по столу, спросил офицер.
- Ваше благородие! Господин офицер, - совсем перепугавшись, залепетал буфетчик. - Они говорят - платят, я говорю - грабят… Нет! Нет! Я грабят, они платят… Я говорю…
Офицер ткнул в сторону буфетчика плетью.
- Митрофан! Ну-ка…
За прилавок не торопясь зашел один из казаков, взял буфетчика за ворот и поволок к офицеру. В воздухе взметнулась плеть. Буфетчик закричал и упал на колени. После нескольких ударов плеть отлетела от черенка. Офицер схватил буфетчика за шиворот и, приподняв, начал тыкать ему в грудь, в шею, в лицо культяпкой левой руки. Когда замелькала рука без кисти, Алеша вспомнил станицу и прибежавшего с площади перепуганного хозяина: "Есаул, было, вмешался, и тому руку отрубили".
"Он! Тот самый на крыльце тогда стоял. Эх! Только и знает, что людей бить".
Хотя Алеша весь дрожал и сердце его замирало, он, надвинув на лоб фуражку, медленно пошел к двери. Алеше до слез было жалко безвинного старика. Выйдя из вокзала, он пустился во весь опор к ельнику.
- Пьяные, говоришь? - переспросил Ершов, выслушав сообщение Алеши.
- Пьяные в стельку.
- Ну, это полбеды, теперь каратели в каждом поезде едут. Лучше уж с этими пьяными.
Ершов тепло распрощался с Алешей.
- Ну, сынок, может, и не придется нам скоро увидеться, только помни и верь: придет свобода. Не будет тогда на нашей земле ни чужаков, ни своих кровососов…
Есаул и еще какой-то в штатском оказались в том же вагоне, что и Ершов. Ночью есаул проснулся. Поднявшись, он долго возился и, как видно, обращаясь к кому-то из своих сказал:
- Чертовски болит голова, опохмелиться бы, что ли?
- Если хочешь, у меня есть, - ответил сосед есаула.
- А ты будешь?
- Нет.
- Зря.
- Зря делаешь ты, а не я.
- Обо мне не говори. Я должен пить.
- Я тоже пил, а теперь вот только иногда… Немного…
- Сравнил божий дар с яичницей. Кто ты, а кто я?
- Какая разница? Тебе тоже пора за хозяйство браться.
Затем за перегородкой замолчали. Что-то булькнуло. Есаул, как видно, тянул водку прямо из горлышка. Потом сказал:
- Жаль только, что спят кругом. А то бы я целый час хохотал… Скажи, кто же тогда, по-твоему, евреев и коммунистов на тот свет отправлять будет? Уж не ты ли?
- Нет, я таким делом заниматься не буду.
- То-то же. А я чувствую, что теперь буду заниматься им всегда. Без этого и интересу нет в жизни.
- Звериный инстинкт.
- Не знаю. Но стрелять и карать я готов по двадцать часов в сутки. Я ведь давно начал… Сразу, как только почувствовал, что они до нашей земли добираются, закипело во мне все. Перевернулось. - Есаул скрипнул зубами. Стукнув пустой бутылкой, продолжал:
- Бросил я тогда все и в карательный подался… Командиром меня скоро назначили… И не ошиблись… Поработал на славу… Рука не дрожала…
- Знаю. Гремел на всю округу.
- Да! Гремел. Не одну тысячу перепорол, немало в тюрьмы, кое-кого и подальше отправил. И сейчас еще неплохие дела делаем. Многим не поздоровится.
- А толку-то, их не меньше, а все больше становится…
- С этими тоже справимся. Да! Да! Справимся. Обожди, не такое еще сделаем. А ты говоришь: хозяйством…
Ершову не спалось. Он поднялся. В окнах замелькали огни. Вдруг вагон сильно качнулся, дернулся, запрыгал по шпалам и быстро повалился набок.
Очнулся Ершов в незнакомом помещении. Голова и левая рука были забинтованы. В углу, рассматривая в книге картинки, сидел жандарм. Заметив, что Ершов пришел в чувство, он лениво поднялся и, как давнему знакомому, сказал:
- Ну, вот и порядок. Повезло тебе, можно сказать Благодари бога, что борода отклеилась. Иначе бы в больницу так скоро не попал. Кровью истечь бы мог. А впрочем, - добавил он с усмешкой, - тебе ведь все равно. Так и так - крышка.
Глава шестнадцатая
- Вы не можете себе представить, мистер Темплер, как трудно здесь работать. Нет, мы еще не знаем этих русских. Не знаем, - с явным оттенком досады повторил Петчер, и голос его задрожал. - Это какие-то особые люди. Они совсем не похожи на жителей наших колоний. Если там для порядка требуется только плеть, то здесь, кроме плети, нужна еще и винтовка. Да, да, винтовка и… беспощадное сердце. Вот непременное условие, при котором мы можем достичь в России своей цели.
Темплер - представитель английской разведки - молчал.
- Я редко соприкасаюсь с этими свиньями, - брезгливо морщась, продолжал Петчер. - Но там, где необходимость заставляет это делать, я всегда чувствую, как глубоко они нас ненавидят. В Лондоне этого, конечно, не замечают, - с огорчением вздохнул Петчер. - Поэтому там многого и не понимают. Даже дядя мой, и тот снова требует снижения расценок, восстановленных мною под страхом смерти. Я прямо говорю вам, что боюсь это сделать…
Чтобы не сказать лишнего малознакомому человеку, Петчер замолчал и стал ждать, что скажет Темплер. Но тот, насупившись, продолжал молча ходить по кабинету. Казалось, к затеянному разговору он не проявляет никакого интереса и озабочен чем-то совсем другим. Такое безразличие к столь важному вопросу Петчеру не нравилось. Но соблюдая вежливость, он ничем не проявил своего недовольства и после минутного молчания продолжал:
- Хорошо еще, что здешнее правительство во всем идет нам навстречу. Иначе, уверяю вас, любезный Темплер, русские рабочие давно бы выгнали нас отсюда. Стоит только послушать, что говорят вожаки здешних бунтовщиков.
Петчер вздохнул, поднялся на ноги и, стараясь усилить смысл сказанного, продолжал:
- Сейчас Россия представляет собой что-то вроде нагревающегося парового котла. И мне ясно, что если кочегар не сумеет своевременно дать пару выход, котел взорвется и вдребезги разнесет своих хозяев, а заодно и нас.
Только теперь, после этих слов, Темплер замедлил шаг, тяжело опустился на диван и недовольно посмотрел на собеседника:
- Вы меня удивляете, мистер Петчер, - возразил наконец Темплер. - Ваша жалоба на Россию и на русских необоснованна. В России, позвольте доложить, существует самодержавие и его опора. Наши планы, должен вам сказать, в отношении России реализуются вполне успешно. Даже лучше, чем в некоторых британских колониях.
- Но я боюсь, мистер Темплер, что вы не учитываете опасности со стороны русских революционеров.
- Позвольте доложить вам, - раздраженно ответил Темплер, - что нами все это учтено. Мы принимаем меры, чтобы помочь русским властям перейти от массовых репрессий к полной ликвидации революционеров.
- Все это, мистер Темплер, прекрасно! - вскакивая, воскликнул Петчер. - Если хотите, даже больше, чем прекрасно. Но когда же это будет?
- Не торопитесь, - стремясь успокоить собеседника, тихо продолжал Темплер. - Всему свое время. Это не мяч, который одним ударом можно выбросить с поля, это сложная война умов. Нет сомнения, что английский ум окажется более гибким, и мы, в конце концов, станем полными хозяевами всего, что здесь есть.
- Так и должно быть! Однако, черт их знает, этих русских. От них можно ожидать всего. Когда я ехал на Урал, у меня были прекрасные планы. Казалось, все учтено, все предусмотрено. Но случилось так, что даже небольшая группа здешних крикунов неожиданно расстроила все. И представьте себе, эти мерзавцы до сих пор остались безнаказанными.
- Это ваша вина. При умелом подходе вы несомненно могли бы не только наказать, но и уничтожить большинство своих противников.