"Как бы не так, откроют тебе, жди!" - посмеивался про себя Миколка. И перед его глазами снова вставал предрассветный сумеречный час, яркие звезды на сером небе и арестованные рабочие. Перед самым уходом из пакгауза машинист Орлов взял да и запер двери изнутри на тяжелый железный засов.
Комендант выкрикнул какую-то команду, отошел в сторону, и человек десять солдат налегли на дверь. Дверь - ни с места. Разбежались солдаты и уж изо всех сил навалились, пакгауз даже содрогнулся. Дверь - хоть бы хны. И только с крыши полились тонкие струйки воды и попали за воротник коменданту. Тот дернул головой, задрал ее кверху и поглядел на небо: откуда, мол, дождь взялся. Но ярко светило солнце, и не было вокруг ни единого облачка. Над пакгаузом носились невозмутимые белогрудые ласточки. Нигде и в помине не было дождя, даже намека на дождь.
Повертел головой комендант, передернул плечами недоуменно - и на солдат с бранью. Те с новой силой взялись за нелегкую работу, и опять целая струя воды метко полилась за воротник коменданту. Из себя выходит комендант, руками по затылку хлопает, точно пытается поймать струю воды, что течет у него под мундиром. Солдаты смотрят на него и ничего понять не могут, взгляд на крышу пакгауза переводят, на небо, - там по-прежнему ни облачка, чисто и светло, о дожде и речи не может быть.
А Миколка с дедом в это время рты ладонями прикрывали, чтобы не расхохотаться во весь голос. Кто-кто, а они-то знали, откуда берется тот нежданный дождь.
- Взять бревно! - распорядился тогда комендант.
Притащили солдаты телеграфный столб, что валялся на пакгаузном дворе. Взялись дружно и ну долбить столбом дверь. Такой грохот поднялся, что народ стал сбегаться, всем хотелось полюбоваться на необычную работу кайзеровских солдат.
И тут получилось такое представление, что дед, рассказывая о нем позднее, за бока хватался от смеха.
Только это столб заставил дрогнуть дверь, как на крыше загрохотало что-то. Втянул голову в плечи комендант да как гаркнет:
- Ложись! Огонь! - и выхватил револьвер из кобуры.
Грохнулся об землю столб телеграфный. Солдаты в один миг рассыпались вдоль путей и залегли, целясь из винтовок в дверь. А с крыши пакгауза в это мгновение скатилось что-то большое и круглое, черное и тяжелое - и обдало коменданта водой с головы до пят. Еще секунда - и это круглое и черное наткнулось днищем на острый шишак комендантовой каски и взгромоздилось на самого коменданта. Только и успел комендант пальнуть дважды из револьвера по нежданному-негаданному врагу своему. А потом раскорячился, стоит, словно мыла наелся, глазами хлопает, рот разевает. А по усам у него вода так и течет, так и течет. И до того бравым воякой выглядел он, стоя в бочке с пробитым днищем, что и солдаты не могли удержаться: залились дружным хохотом. Где ж ты тут про дисциплину строгую упомнишь…
А дед с Миколкой смекнули, что самое время сейчас драпака давать. И - ходу!
Дед Астап так проворно перебирал ногами, что зацепился за костыль на шпалах - оставил на нем подметку. Да вдобавок еще потерял где-то кресало, - а без него как ты трубку-то раскуришь?! К тому же не простое кресало, а, как и все у деда, начиная с медалей и кончая трубкой, очень даже историческое. И начались тут "ахи" да "охи", когда приступил дед к осмотру того тонюсенького ремешка, которым кресало прикреплялось к поясу.
- Эх, кабы она из простого железа какого была, та вещица, а то ведь из турецкой кривой сабли! И сабля, подумать только, не простого какого турка, а истого янычара! - приговаривал дед, оплакивая знаменитое свое кресало.
- Оно и видно, что янычара! - вторил в тон ему Миколка. - Как начнешь огонь высекать, размашешься, что саблей, и не подходи к тебе близко…
И впрямь, примется дед Астап кресалом орудовать да махать рукой, держись подальше от него, не ровен час, и по лбу получишь. Да и вид у него тогда грозный, как у потревоженной птицы.
Утратой знаменитого кресала кончился побег для деда Астапа. Миколка вскоре поотстал от него и свернул в сторону. Он ведь и помоложе и посноровистей деда! Поднырнул под вагоны, перебежал пути и затаился наконец возле водокачки. Не терпелось ему хоть одним глазком взглянуть, чем же закончится вся эта история с пакгаузом. Прошмыгнул на водокачку, по винтовой железной лестнице - вверх, примостился под самой крышей. Вся станция видна. И пакгауз тоже - как на ладони.
Солдаты суетились вокруг своего коменданта. Вызволили его из бочки, и рассыпалась она на клепки и обручи. Бочка была самая простая, пожарная, и стояла на пакгаузной крыше, полная воды. Загремели солдаты телеграфным столбом в двери, бочка накренилась и стронулась с места. Вот и полились струйки воды, скатываясь по крыше прямо за ворот коменданту. Вот тебе и дождь с ясного неба! А потом не устояла бочка и покатилась, грохоча, по крыше. Страх обуял коменданта, показалось ему, будто засада вражеская кинулась в атаку, и открыл он пальбу.
Промокший до нитки, комендант, как только избавился от бочки, распорядился немедля продолжать штурм пакгауза, и солдаты снова взялись за телеграфный столб.
Как ни крепок был железный засов, вскоре под ударами столба оборвались крючки и петли, щепки полетели во все стороны, дверь дрогнула и распахнулась. И чтобы окончательно восстановить свой подмоченный авторитет, комендант первым отважно ринулся в пакгауз, размахивая Перед собою неразлучным револьвером.
- А ну, выходите, бандиты! Руки вверх! - скомандовал он зычным голосом по-немецки.
В пакгаузе только глухое эхо и ответило ему. Тихо как в могиле. Пара голубей, трепеща крыльями, пролетела, едва не зацепив коменданта за подмоченные усы, и заставила его выстрелить из предосторожности в пустой пакгауз. Клубы пыли потянулись в распахнутую дверь. Поперхнулся комендант, зачихал. Зачихал и пуще прежнего разозлился.
- Смирно! - гаркнул он и снова: "ап-чхи, ап-чхи!"
- На пле-чо-о! Ап-чхи, чхи, чхи!.. Шагом марш! Ап-чхи, чхи…
Выстроились солдаты и, чтобы не очень-то было заметно, как они смеются над незадачливым своим начальником, давай тоже вовсю чихать да кашлять. Так и отправились от пакгауза, что называется, с носом. Шагает по путям чихающая команда. И люди смотрят, посмеиваются: ох и задаст немецкий генерал нахлобучку горе-коменданту за то, что сбежали из-под ареста рабочие-большевики!
Вмиг была объявлена на станции военная тревога.
Забегали немецкие солдаты в поисках беглецов. Да разве отыщешь их на родной их земле!
И все это видел Миколка с высоты водокачки, и было ему радостно, что выручил он рабочих, что остался на бобах кайзеровский комендант. А чтоб не попасть ему снова в лапы, решил Миколка с дедом Астапом переждать время и дня на три убраться в ближний лес.
ВЫСТРЕЛ НА ПОЛЯНЕ
Ох, уж эти мамаши! И всегда-то они плачут. На каторге Миколкин отец был - мать слезы лила. От немцев скрывается - тоже плачет. И теперь, когда Миколке с дедом во что бы то ни стало нужно в лес уходить, - опять слезы да причитания:
- И куда ж это вы пойдете! Еще убьют вас где-нибудь в такую беспокойную пору…
- Нас не убьешь! - решительно заявил дед Астап. - А тут засидимся, немцы в лагерь могут загнать. А это, сама понимаешь, куда хуже, чем пуля…
И протянул дед матери клочок бумаги с немецким воззванием к рабочим-железнодорожникам. Кайзеровский генерал грозил пулей и каторжными лагерями всем, кто будет выступать против немецких войск, плохо работать на железной дороге и нарушать порядки. И особенно достанется тем, кто вздумает поддерживать и укрывать большевиков да надеяться на какую-то там свободу.
И смирилась мать: привыкла она уже к такой беспокойной, тревожной жизни, ничего не ждала от нее, кроме всяких напастей. Прежде чем уйти в лес, дед Астап навестил Миколкиного брата Павла, который прятался где-то в городе, и вернулся от него с оружием. А с каким, показал Миколке только в лесу. Оружием был старенький пистолет, которому под стать была дедова знаменитая "орудия". Та самая, что разорвалась на куски от Миколкиного выстрела по коршуну.
Взвесил Миколка тот пистолет на руке - велик и тяжел он. Но дед только покрякивал от удовольствия, когда любовно чистил его, щелкал курком и в дуло заглядывал. Потом пересчитал патроны, привязал ремешок и спрятал пистолет за пазуху.
Так и пошли в лесную чащу. Вооруженные.
Уже темнело, когда присели они малость передохнуть. Было это еще не так и далеко от железной дороги. Слышалось, как глухо гремели на рельсах товарные составы. Доносился рев скотины, хрюканье свиней, гусиный гогот.
- И куда это такую прорву скота везут? - спросил Миколка. - Никогда прежде через станцию столько не провозили.
- Как куда? В Неметчину в ихнюю, а то куда же…
- Откуда ж они набрали столько?
- Как это так - откуда? У крестьян, по деревням. Грабит немчура все, что под руки попадается, а крестьяне нищими остаются. Обдирают их как липку…
- Ну, я показал бы этой немчуре, как грабить!
- И что бы ты сделал, скажи на милость? - прищурился дед.
- А перестрелял бы всех - и все тут! - И Миколка выразительно кивнул на дедов пистолет.
- Вот то-то и оно, что мало у нас оружия. С таким против немецкой винтовки да пулемета - про орудия и не говорю - не очень-то попрешь. Вот организоваться бы нам получше, подсобрать силенки рабочим, тогда никакой враг не страшен!..
Говорили-разговаривали Миколка с дедом, отдыхая под пахнувшей смолой елью. Потом показалось им, что по путям прокатил на дрезине немецкий патруль, и решили они подобру-поздорову еще дальше в лес податься. Пора и место для ночлега выбирать.
Тащить пистолет деду было, видать, не так уж и легко: то и дело останавливался он и поправлял ремень. Тогда Миколка набрался смелости и попросил деда дать ему понести немножко пистолет, покуда он, дед, хоть чуть-чуть отдохнет от ноши. И с величайшей осторожностью нес мальчишка оружие, поглаживал черное дуло, не обращая внимания, что оно и поржавело малость, и поцарапано. Торжествовал Миколка: доверие, как-никак. И целился из пистолета в осины, в поросшие мхом камни-валуны, затаив при этом дыхание.
Не пистолет, а винтовка! И стреляет, должно быть, как настоящее орудие. Теперь им никакой немец не страшен. Правда, неплохо было бы разок пальнуть для проверки. И пристал Миколка к деду с уговорами:
- Надо бы узнать, как он стреляет. Давай попробуем, а?
У деда не было никакой охоты поднимать стрельбу в лесу, но и отказаться от такого большого соблазна не хватало сил. И не умел он переубеждать внука.
- Ладно, - бурчал дед. - Вот разложим костер, тогда и проверим наше оружие…
Место для ночлега облюбовали хорошее. Старые ели стремительно поднимали свои вершины в небо, на котором уже вспыхнули первые звезды. Ели взбегали на пригорок, поросший вереском, папоротниками и устланный брусничником с гладкими-гладкими блестящими листьями. Еловые ветви, как мохнатые лапы, лежали друг на дружке, и сквозь них было не так-то и легко пробираться. А под ними - тишь, уют, как в шалаше. И ветер сюда не проникал, а только шумел, застревая в вершинах, и дождь не пробивался к земле сквозь густые заросли.
Натаскали они на пригорок сухой листвы, мха и, постелив еловые ветви на землю, устроили такие мягкие постели, что дед даже крякнул от удовольствия.
- Получше твоего топчана в вагоне будет, браток! Воздух чистый, ароматы разные лесные, "перина" мяконькая, - ну, чем тебе не буржуйская спальня!
- А ты, дедушка, когда-нибудь ночевал в буржуйских спальнях? - спросил Миколка.
- Ночевать не ночевал, но знаю, что постели у буржуев солидные, пышные… С толстым брюхом на полу не очень-то выспишься. Не то, что мы с тобой…
Собрав хвороста и разложив костер, дед с Миколкой долго следили за веселым пламенем. Пламя вскидывало кверху языки, швыряло в темноту искры, потрескивало, и вокруг становилось светлее, а за соседними деревьями темнота сгущалась, тени мрачнели. Весело было у костра. Не так слышны пугавшие Миколку лесные звуки и шорохи. Правда, нет-нет да и спрашивал он деда:
- А это кто такой кричит?
- Должно быть, заяц поет на опушке, - посмеивался дед.
- А это кто ухает на весь лес?
- Это сова.
- А когда же мы пальнем из пистолета? Давай попробуем! И волки разбегутся, как услышат… Да и веселее нам будет!
- Волки, брат, не так и страшны! Теперь двуногие звери куда опаснее волка. А стрелять попусту не стоит, патронов жаль…
- Так ведь надо ж узнать, исправный у нас пистолет или нет!..
Знал Миколка, что затронь только у деда его солдатскую струнку, не устоит он, согласится! И дед согласился. Миколка, конечно, был уверен, что ему и будет доверено произвести первый выстрел. Да припомнил дед ту давнишнюю охоту на коршуна и наотрез отказал ему. Самолично стал готовиться к стрельбе. Сделал метку на высокой ели и отошел на десяток шагов, принимая боевую позу. Поднял пистолет и давай целиться. Целится, а голову подальше от пистолета отворачивает, опасается, как бы чего неожиданного не вышло. Боится повторения истории с "орудией", ясно. Глаза заплющил да кричит Миколке:
- Прячься за елками, а то, чего доброго…
Миколка сразу кинулся за толстый ствол, только нос и высунул, следит, затаив дыхание, за дедовыми приготовлениями. А тот все дальше руку вытягивает с пистолетом и на мишень уж вовсе не смотрит, в сторону голову повернул.
- Правей, дедушка, правей бери! Не попадешь так! - волнуется за елью Миколка.
И отважился наконец дед Астап, закрыл глаза да как нажмет на курок. И показалось Миколке, будто молния шибанула в ту ель с меткой на стволе! Дрогнуло дерево-великан, затрепетало от корней до вершины и посыпались на землю иглы да шишки. Грозный шорох прошел по лесу. И пламя в костре, взметнувшись кверху, едва не погасло совсем.
Дед и Миколка посмотрели друг на друга с видом победителей.
- Вот это "орудия", вот это бьет!
- Еще как бьет! Почище батареи артиллерийской! - подхватил восторженно дед Астап и, осмелев, дунул в дымящееся дуло пистолета.
И долго потом они толковали про силу своего оружия. Миколка и так, и этак намекал деду, что настал черед пальнуть и ему, боевому другу дедовому, а тот вроде и не понимал намеков, устраивался спать. "Орудию" он положил себе в изголовье: понимай сам, друг боевой Миколка, - пистолет опробован, все в порядке.
Тревожен был их сон. По лесу проносились какие-то звуки, угрюмо шумели вершины елей, протяжно и уныло гудели стволы. Изредка пробивались капли дождя. С тихим шелестом скатывались они с еловых иголок и шипели, падая в костер. В отдалении рокотали не то раскаты грома, не то отзвуки стрельбы. В полночь небо стало вдруг красным. Краснота то блекла, то вдруг снова наливалась багрянцем, как огромное окровавленное око. Сполохи далеких зарниц нагоняли страх. Казалось, вот-вот займутся пламенем вершины елей и пойдут полыхать. И мрак на земле становился еще чернее и непрогляднее.
Ветер не унимался и доносил с собою отголоски каких-то криков и стонов. Словно бы кто-то бросал в черный простор неба мольбы о помощи или звал к мщению.
Миколка догадывался, что дед не спит, прислушивается к ночным звукам, вон даже к земле ухом приник. Нет покоя старому солдату…
- Ты во что вслушиваешься, дедушка?
- Да ничего, внучек, это я так, - спохватился дед Астап, понимая, что и Миколке сейчас не до сна. - Ты спи спокойно, а то нам рано вставать…
Но теперь уже было ясно, что где-то не унимается стрельба, и Миколка потребовал от деда определенного ответа:
- Ты не скрывай от меня, а скажи, что это за стрельба?
- А что ныне может быть? Не иначе, немцы деревню грабят и людей пулями косят… Глянь вон на небо, зарево как полыхает, - значит, хаты горят.
Когда немного притихло, Миколка с дедом все же уснули под еловой крышей. Но к утру, едва на горизонте начало светлеть, опять тревожно стало в лесу. Миколка прислушался к пугающим звукам, насторожился. Похоже, в лесу кто-то плачет навзрыд. Вот уж и причитания можно разобрать:
- О боже мой, боже мой…
И еще что-то приговаривал тот голос, но Миколка слов не разбирал, а рыданий таких он, казалось, еще никогда во всю свою жизнь не слыхал.
Поднялся Миколка тогда на ноги.
- Вставай, дедушка. Плачет кто-то. Близко совсем. Помочь надо…
Прислушался и дед Астап.
- Верно, плачет. Ну что ж, пойдем, внучек. Не забудь только мешок наш с харчами…
А Миколка еще выгреб из теплых угольков костра с десяток печеных картофелин и бросил в торбочку. От картофелин тянуло вкусным запахом; мешок, перекинутый через плечо, согревал Миколкину спину. В лесу было прохладно, тянулся сизый туман, а кусты и травы осыпало ледяною росой. Руки сводило от влажной прохлады утра. А приложишь ладонь к мешку, как все равно к печурке, - и ничего!
Рассвело.
Голоса слышались все отчетливее, все громче становился плач.
Вот Миколка с дедом увидели небольшую поляну на краю леса. Задержались и спрятались в зарослях можжевельника. Стоят и молча всматриваются вперед. А впереди на поляне…
- Пошел бы ты назад, Миколка, - вдруг тихо проговорил дед Астап. - Зачем тебе видеть такое! И до чего подлые дела творят выродки…
Стиснул Миколка зубы и стоит на месте, ничего деду не отвечает. Глаз с поляны не сводит. А там, под высокой развесистой сосною, человек стоит. Среднего роста, в плечах широкий, кряжистый. С непокрытой головой, волосы спутаны, на лоб свисают. Одет в простую крестьянскую свитку, самотканые штаны. Разутый, он зябко переминался, будто покачивался. Из-под разорванного ворота полотняной сорочки выглядывала тельняшка в синюю с белым полоску.
"Видно, матрос", - подумал Миколка.
А матросов он повидал, когда шли эшелоны через их станцию, когда спешили во все концы страны защищать революцию смелые моряки.
Но что особенно приковало Миколкино внимание, так это взгляд того человека. Полный ненависти к людям, окружившим моряка со всех сторон. А те - с винтовками наперевес. Винтовки - с примкнутыми штыками. Немецкие солдаты. Трое охраняют моряка, а двое второпях роют лопатами землю - могилу копают. Свежий сырой песок желтел на поляне, постукивали о камни саперные лопаты. Солдаты торопились. И видно было, что они стыдятся чего-то, друг другу в глаза смотреть избегают. Вроде одна у них забота: кончить поскорее всю эту волынку.
Один из немцев был без винтовки, он сжимал в руке пистолет и расхаживал взад-вперед по поляне, поторапливая тех, что рыли яму. Сделает шаг и прикрикнет, шагнет еще - и снова прикрикнет.
- Офицер! - безошибочно определил дед и замолчал опять.
Вылезли солдаты из ямы, отшвырнули в сторону лопаты, подхватили свои винтовки,
стоявшие возле дерева. Офицер приблизился к матросу, достал из кармана какую-то бумагу.
И опять на весь лес раздалось рыдание, и Миколка заметил на краю поляны, под сломанной березой, женщину с ребенком на руках. Второй ребенок, побольше, стоял рядом, держась за юбку матери, и кулачком размазывал по перепуганному личику слезы.
Не выдержала женщина, кинулась к человеку без шапки, но тут как рявкнет офицер, как наставит на нее пистолет, - и отогнал назад. А сам вытянулся, голову вскинул, начал торопливо читать приговор: