- Тогда пошли. - Она взяла его за плечо и повела в дом.
Там уже закончился перерыв. Все маляры были на своих рабочих местах. Но Олешкина мама прошла мимо маляров, она вела Валерку в большой зал, где, как показалось Валерке, никого не было.
- Павел Трофимович! - громко позвала она. - Будь другом, одолжи нам запасной соколок, мастерок да немного раствора.
- Надолго ли? - спросил откуда-то сверху Павел Трофимович.
Валерка увидел его. Старый штукатур стоял на подмостях под самым потолком и, высоко подняв голову, ловко и уверенно бросал на стену густой серый раствор. Тот послушно ложился на отвесную стену и держался на ней, как прибитый.
Валерка даже загляделся - так красиво и быстро работал штукатур.
- Надолго ли, спрашиваю, - опять произнёс Павел Трофимович, не отрываясь от работы. - А то скоро Николай, мой подручный, вернётся.
- Постараемся побыстрей, - ответила Олешкина мама.
- Ну, раз постараетесь, тогда берите, - разрешил Павел Трофимович. - Получай, парень! - Он встал на колено, наклонился с подмостей и улыбнулся Валерке всем своим забрызганным мелом лицом. - Держи! - Павел Трофимович спустил Валерке железный совочек. - Вот тебе мастерок, главный штукатурный инструмент. - Протянул квадратную толстую доску на круглой ручке. - А вот тебе соколок. - Да ещё возьми полутёрку, без неё тонкая работа не выйдет, - и отдал длинную дощечку с длинной рукояткой.
Полутёрку эту взяла Олешкина мама, потому что рук у Валерки не хватило.
- Набирай раствор. Я, что ли, буду за тебя набирать? - сказала она.
Валерка молча взял соколок за деревянную ручку и мастерком положил на него горку густого серого раствора.
- А теперь пойдём на наше рабочее место!
Они вышли на террасу, и голубые буквы сразу бросились Валерке в глаза. "Дурак", - сказали они.
Валерка подошёл к ним поближе и с размаху бросил горсть раствора. Но раствор, густой и тяжёлый, пополз вниз и обвалился на пол, в стружку.
- Да разве так? - сказала Олешкина мама. - На всё своя наука. Становись боком, вот так. Сокол держи в левой руке, вот так, а правой мастерком набирай, да лишку не бери, аккуратно, с расчётом. И бросай, вот так!
Валерка, приоткрыв рот, смотрел, как быстро и точно работают маленькие руки Олешкиной мамы. Она передала ему мастерок:
- Сам, барин, делай, сам! Я за тебя работать не стану!
Голос у неё был насмешливый, а руки её тем временем заботливо пристраивали в руке Валерки сокол, поворачивали Валерку нужным боком к стене, помогали его мастерку набрать сколько нужно раствора.
- Кидай, барин!
Валерка задержал дыхание, сжал губы, напрягся - и бросил. Он постарался бросить точно так, как Олешкина мама, точно так, как Павел Трофимович. Раствор ударился в стену, но не отскочил, не пополз, а разом накрыл всю букву "Д" - от низа до верха, будто её и не было. Валерка кинул ещё раз и накрыл букву "У".
- Право слово, ничего, - похвалила Олешкина мама. Она взяла полутёрку, ровно-ровно разогнала раствор по стене, разгладила его, уровняла. - Дальше всё сам будешь делать, - сказала она. И забыла… забыла на этот раз прибавить ненавистное Валерке обидное слово "барин".
И тогда Валеркины щёки вдруг порозовели. Он выпрямился, стал, высоко закинув голову, как стоял на лесах штукатур Павел Трофимович, и начал быстро и смело кидать раствор на стену. Крепко вцепившись двумя руками в полутёрку, он затёр стену почти совсем ровно. И тогда бросился к ведру и схватился за голубую кисть.
- Постой! - крикнула Олешкина мама и рассмеялась. - Красить по мокрому нельзя. Красить приходи завтра, когда подсохнет. С вечера чтоб приготовил уроки, понял? А утром придёшь!
- Да не придёт он, Варвара, что ты! - усмехнулась тётя Паня, когда Олешкина мама вернулась на подмости и взялась за работу. - Не придёт!
- Придёт, - ответила Олешкина мама.
…Наутро Валерка вышел из дому и у порога столкнулся с Олешком.
- Ты куда? - спросил Олешек.
- "Куда, куда"! На работу!
- И я с тобой, ладно? - сказал Олешек.
- Нельзя, - отрезал Валерка, - там тебе не игрушки, дело ответственное, террасу красим в детском саду голубым колером. И отстань!
Но Олешек не отстал. Он пошёл следом и увидел, что Валерка смело открыл дверь детского сада и вошёл туда, где работали настоящие маляры и даже Олешкина мама.
Олешку тоже очень захотелось туда, но он войти не посмел.
Грустный, пошёл он вдоль стены, завернул за угол и увидал стеклянную террасу. Олешек взобрался на толстые, оттаявшие под солнцем брёвна и заглянул внутрь. Он сразу увидал маму. Она стояла на террасе спиной к Олешку, а рядом с ней Валерка прыгал на одной ноге, стараясь попасть другой ногой в длинную, измазанную извёсткой штанину. Да, Валерка надевал настоящую рабочую спецовку, и Олешкина мама помогала ему подвёртывать брюки и рукава.
Олешек услышал её голос.
- Бери кисть, - сказала мама. - Да не набирай без толку лишней краски. Крути кисть, крути, оботри о край ведра, вот так. Да не сжимай ты её, она не топор, смотри, у тебя даже пальцы посинели. Держи свободно, но крепко, води легко, вот так!
Да, Валерка работал. Сперва у него не получалось, а потом стало получаться, и Олешкина мама была рядом, иногда брала его руку в свою, поправляла кисть, подкрашивала стену, помогала.
А Олешек стоял снаружи на цыпочках на скользком бревне и, прижав нос к холодному стеклу, смотрел и смотрел. "А я, что ли, не могу стенку красить, да? - с обидой думал он. - Если бы я на ящик влез, я ещё выше достал бы, чем Валерка!"
Когда от огромного грязного пятна на стене не осталось и следа, мама громко и весело крикнула в дверь, внутрь дома:
- Бригадир, принимай работу!
И пришла тётя Паня.
- Справился, значит? - спросила она и стала засучивать рукава. - А теперь я возьму да расковыряю по твоему, по гладенькому, по голубенькому. - И она шагнула вперёд.
- Ой, - отчаянно крикнул Валерка, - не надо! - и загородил стену.
Тётя Паня и мама рассмеялись.
- То-то, - сказала тётя Паня своим добрым басом, и лицо у неё стало доброе. - Иди гуляй!
Но Валерка никуда не пошёл. Он даже не двинулся с места.
- А можно, я ещё чего-нибудь покрашу? - попросил он Олешкину маму.
- Красить больше нечего, - ответила она.
- Ну, ещё чего-нибудь поделаю, - попросил Валерка.
Тётя Паня и мама переглянулись.
- Ладно, - решила бригадир маляров. - Дай ему наждачную бумагу, шкурку, пусть обдирает дверь, готовит её под окраску. Она уже у нас зашпаклёвана, нужно чистоту навести. Сможет?
- Сможет, - кивнула Олешкина мама. - Я его научу.
"А меня не зовёт дверь обдирать шкуркой, - с обидой подумал Олешек. - Я не могу, что ли?"
Пальцы Олешка устали держаться за раму, совсем замёрзли и задеревенели от напряжения. Ноги его то и дело соскальзывали с бревна, и на лоб ему с крыши падали холодные капли, и одна маленькая сосулька пребольно стукнула его по носу.
Но Олешек не мог уйти, он смотрел и смотрел, как работает Валерка.
А Валерка теперь остался на террасе один. Он старался изо всей силы. Он сидел на корточках перед дверью, тёр её маленькой жёсткой шкуркой, и дверь, наверное, становилась гладкой, потому что иногда Валерка гладил её кончиками пальцев и, довольный, говорил: "Ух ты, вот это да-а-а!"
Вдруг дверь ушла из-под Валеркиных пальцев, она открылась, и на пороге стала толстая фигура Николая Ивановича. А Валерка, растерявшись, так и остался сидеть перед ним на корточках.
- Вот ты где околачиваешься! - сказал Николай Иванович.
Олешек увидел, как Валерка молча поднялся и тихонько, бочком, попытался пролезть сквозь узкий проход, оставшийся в двери рядом с Николаем Ивановичем. А голос его дядьки гремел на весь дом:
- Тебя здесь не хватает? Да? Кто тебя сюда звал, а?
Но тут из коридора, из-за спины Николая Ивановича, выглянула знакомая голубая косынка, и мамин голос произнёс:
- Я его звала, я!
И Олешек увидел, как мама положила свою испачканную красками руку на Валеркин затылок и сказала:
- Человек работает. Он мой подручный.
А Валерка поднял глаза и улыбнулся Олешкиной маме.
А Олешек? Олешек от обиды разжал пальцы и съехал с брёвен вниз и шлёпнулся в снег. Ему было ничуть не больно, но он заплакал. Потому что мама сказала не ему, а Валерке самое хорошее, самое важное слово "подручный". А ведь "подручный" - это значит "настоящий помощник".
Глава 11. Серебряный цветок
Всё очень плохо на свете. Валерка - подручный, а Олешек - нет. Никто ему не даёт никакой работы. Луковица тоже не прорастает. И Олешку кажется, что хуже быть не может. Но проходит всего лишь день, и оказывается, что может быть ещё хуже.
Вдруг в кармане у Олешка очутились обе синие рукавицы.
Может быть, мама связала ему новые? Нет, на пальце сидела знакомая серенькая штопка, та самая, которую в последний раз он видел в глотке у пылесоса.
А вечером, когда все уже были дома, на комоде он увидел записку. Она была мятая, испачканная и порванная, но Олешек сразу её узнал. Это была папина записка, та самая.
Олешек ходил по комнате мимо комода и старался не глядеть на записку. Но всё равно он её видел. И он видел, как мамины руки случайно касались её и как папа взял эту записку и поставил на самое видное место, к зеркалу.
Весь вечер папа и мама говорили только о своих делах.
Они совсем не глядели на Олешка, не обращали на сына никакого внимания. Они, наверное, не знали, как ему от этого было плохо.
Наконец мама сказала:
- Олег, сходи в кухню, принеси миску с оладьями.
Олешек подскочил от радости - мама с ним заговорила! - и бегом бросился на кухню. Когда он подходил обратно к двери, он услышал, как папа сказал:
- Молчит. Плохи дела, Варюша…
- Плохи, - ответила мама и вздохнула.
Наверное, у них были какие-то свои, взрослые неприятности.
Сели пить чай с оладьями, и пришёл Николай Иванович.
Мама ему тоже налила стакан чая и стала угощать оладьями. А потом мама села вышивать подушку разноцветными крестиками, а папа и Николай Иванович стали разговаривать про всякие стройки, где они работали.
- Да, - сказал Николай Иванович, - наше поколение славно поработало и славно защищало Родину. Хорошо бы, наши дети были похожи на нас.
- Я в наших детей верю, - коротко сказал папа.
- Не зна-аю… - недовольно протянул Николай Иванович. - Мне мой племянник Валерий, например, не нравится ничуть. Одно озорство на уме. Отметки плохие, неспособный…
- Нет, способный! - громко сказал Олешек в кружку, и чай в ней забурлил пузырьками. - Он мой старый будильник на все-все колёсики, на самые маленькие винтики развинтил. Я бы никогда ни за что так не смог. А теперь он подручный у мамы! Вот он кто!
- Ты бы уж лучше помолчал, - сказала мама сердито.
- А третьего дня знаете какой номер выкинул мой племянничек? - продолжал Николай Иванович, отпивая из стакана. - Я ему новые калоши купил. Так он в этих калошах среди ночи вздумал путешествовать по дому отдыха!
Тут у Олешка из рук выпала ложка, и он полез под стол её доставать.
- И как он туда проник? И кто его туда звал? - возмущался Николай Иванович.
- Это ещё вилами по воде писано, ваш ли там Валерка был. Может, и не Валерка вовсе! - вдруг сердито сказал папа, встал и вышел в кухню за горячим чайником.
- Не Валерка? - возмутился Николай Иванович, притопнул лохматым сапогом под столом и наступил на ложку. - Не он? Да знаете, сколько он там бед натворил?! Пылесос испортил, кран открыл - помещение затопил. Мы бы и не дознались, кто виновник, так ведь он топал в новеньких калошах, оставил следы пупырями по всему дому! А потом и калоши там бросил. То ли его кто спугнул и он струсил…
- Не трус он, не трус! Он может даже на самую высокую ёлку залезть! - сказал под столом Олешек и попытался вытащить из-под сапога ложку.
- А ты меня не толкай, защитник! - сердито откликнулся Николай Иванович. - Нет, довольно с меня, хватит! Отправлю племянничка обратно домой. Пусть с ним там мать как хочет справляется.
Тогда заговорила мама.
Олешек сразу понял, что мама не спокойна, её голос звенел и вздрагивал:
- Неверно вы делаете, Николай Иванович! Нельзя Валерку домой отсылать. Вы же сами говорили: отец умер, у матери на руках ещё четверо ребятишек. Тяжело ей всех обуть, одеть, выучить. Я вот тоже сыну всё время говорила: "Не водись с Валеркой!" А сын мне правильно, как настоящий человек, ответил: "Ему ж одному без всех плохо!"
Тут Николай Иванович как расхохочется, даже посуда на столе звякнула.
- Это который же настоящий человек? Который под столом сидит?
- Да, - твёрдо сказала мама. - И нужно нам с вами всем вместе Валерке помочь!
И тогда, расталкивая толстые, лохматые сапоги Николая Ивановича, Олешек вылез наружу. В руке он сжимал ложку.
- Это я открыл кран! - громко сказал Олешек прямо в лицо Николаю Ивановичу. - Я сам сломал пылесос. Сам ходил в Валеркиных калошах, а он их просто там забыл. И я один наследил пупырышками.
Вернулся с чайником папа. Он не слышал слов Олешка и продолжал начатый разговор. Он сказал Николаю Ивановичу:
- Валерий ваш ни при чём, можете мне поверить! Виноват тут другой. А не объявится виновник, так мы его разыщем и вытащим за ушко да на солнышко! Хуже нет тех людей, которые свою вину перекладывают на других. Не хотел бы я с таким человеком работать или в разведку ходить. - И он посмотрел на Олешка совсем чужими, незнакомыми глазами.
Но мама крепко прижала к себе стриженый круглый затылок сына и ответила папе:
- Можешь идти с ним в разведку, отец. Он всё рассказал.
Папа сразу подошёл к Олешку и сильной ласковой рукой поднял к себе его лицо.
- Зачем ты попал туда? - спросил папа.
- Я маме твою записку носил.
- Сынок, - ахнула мама, - да ведь я-то сторожила не дом, а детский сад, где работа идёт!
- Тебе, верно, страшно было одному ночью? - спросил папа.
Олешек молча кивнул.
- Но я всё-таки сперва не удрал! - сказал он.
И тогда папа посадил Олешка к себе на колено.
Но Николай Иванович не успокоился. Он стал весь красный - даже уши, даже лысина - и закричал тонким голосом:
- А где доказательства? Может, он просто товарища выгораживает?
- Вот доказательства, - ответила мама и достала с комода записку, а из Олешкиного кармана - рукавицу. - Их вынули из пылесоса и отдали мне.
Олешек соскочил с отцовского колена.
- Сейчас! - крикнул он. - Сейчас принесу! - и помчался на кухню.
Там он выковырял карандашом из потайной щёлки слипшийся синий лоскуток. Маленький этот комочек выскользнул из его пальцев и упал прямо в угол, на луковицу, которая одиноко сидела в темноте за плитой, рядом с сачком для мальков и деревянной лаптой.
Олешек наклонился поднять его и увидел: луковица проросла! Здесь, в тепле, она выставила наружу светло-зелёный росток, остренький, как клюв.
- Тюльпан! Ты всё-таки вырос! - сказал Олешек и засмеялся от радости.
Он бережно сунул луковицу с зелёным клювиком к себе на грудь, за клетчатую рубашонку. Тюльпан ведь растение южное, ему нужно тепло!
Когда Олешек вошёл в комнату, мама и папа увидали, что и ясные глаза его, и остренькие белые зубы, и наморщенный от смеха нос светятся радостью.
- Вот! - счастливо сказал Олешек и протянул Николаю Ивановичу смятый лоскуток с серебряным цветком. - Только я его мамиными кривыми ножницами вырезал, потому он немножко неровный…
- Теперь всё понятно, - сказала мама. - А я-то голову ломала, как он умудрился такую дырку выдрать на лыжных штанах?
Глава 12. Если человек захочет…
Поезд шёл через реки и горы, по лесам и степям - к морю. Он двинулся в путь от московского вокзала в морозный денёк. Но чем дальше к югу, тем жарче согревало солнце крыши вагонов, и скоро пассажиры стали открывать окна, и тёплый душистый ветер залетал в них с весенних просторов земли.
В купе ехал седой лётчик. А перед ним, повернувшись зелёным клювиком к летящему за окнами свету и ветру, сидела на столике обыкновенная луковица.
Кроме лётчика, в купе ехали ещё разные пассажиры. Один из них распаковал чемодан, достал всякую еду, раскрыл складной нож и вдруг спросил:
- А что, товарищ лётчик, не разрежем ли мы вашу луковицу, а? Хороша была бы закуска.
Тогда седой лётчик тоже открыл чемодан и тоже достал всякую еду.
- Вот, - сказал он, - кушайте, пожалуйста, что хотите! А луковицу не отдам. Ни за что. Её мне один человек подарил. Из неё вырастет тюльпан.
Все пассажиры засмеялись:
- Что вы, товарищ лётчик! Вы, наверное, в цветах плохо разбираетесь! Это ж обыкновенная луковица.
- В цветах я разбираюсь, - сказал лётчик. - И в людях научился разбираться. И знаю: если настоящий человек захочет, так тюльпаны будут расти из простых луковиц.
Улица Зелёная
Глава 1. Отдельный мальчик
- Не-а, - сказал Матвей.
- Не хочу, - сказал Матвей.
- Не буду, - сказал Матвей.
Он отодвинул простоквашу и стал выкарабкиваться из-за стола. Прабабушка поскорей сунула ему в карман печенье: всегда ей казалось, что он бегает голодный. В никелированном чайнике он встретил своё отражение, оно расползалось и строило рожи. Матвей показал ему язык. Пёс Гамбринус, приметив, что свисавшие со стула мальчишеские ноги уходят, встал на свои четыре короткие лапы и отправился вслед.