В повести "Дети Ивана Соколова" рассказывается о том, как Гена потерял и нашел сестру Олю, как к его другу Сергею вернулась памяти Книга повествует о простых и сердечных людях, которые помогли детям Сталинграда найти свое место в жизни.
Еще гремела битва, когда в окопах и блиндажах у берегов Волги советские воины находили и спасали детей - невольных свидетелей исторического Сталинградского сражения.
Сын сталевара и сам сталевар, герой этой повести, Гена Соколов, вспоминает о том, что видел и пережил в дни Великой Отечественной войны… Мальчик был рядом с отважной разведчицей-комсомолкой Шурой, когда она выполняла опасные задания на родной земле, захваченной врагом.
Содержание:
Глава первая - ВСЕ ВМЕСТЕ 1
Глава вторая - СОВСЕМ ОДИН 2
Глава третья - Я НЕ ОДИН 4
Глава четвертая - СРЕДИ РАЗВАЛИН 6
Глава пятая - ПОДРУГИ 8
Глава шестая - СРЕДИ БОЙЦОВ 10
Глава седьмая - ОРЛОВ И ЕГО СТЕРЕОТРУБА 10
Глава восьмая - ПЕТР ФЕДОТОВИЧ 11
Глава девятая - ПИСЬМО НА УКРАИНУ 13
Глава десятая - ПЕРЕШЛИ ЛИНИЮ ФРОНТА! 13
Глава одиннадцатая - БАБУШКА И ВНУЧЕК 14
Глава двенадцатая - В ПОДВАЛЕ 16
Глава тринадцатая - ПО ЗАХВАЧЕННОЙ ЗЕМЛЕ 17
Глава четырнадцатая - ТИШИНА И КАНОНАДА 19
Глава пятнадцатая - ПЯТИКОНЕЧНАЯ ЗВЕЗДА 20
Глава шестнадцатая - ПОСЛЕ БИТВЫ 20
Глава семнадцатая - ТОСКА ГОНИТ 22
Глава восемнадцатая - В ДЕТСКОМ ПРИЕМНИКЕ 23
Глава девятнадцатая - ПРОВОДЫ 24
Глава двадцатая - НА НОВОМ МЕСТЕ 24
Глава двадцать первая - ПОСЛЕ ГРОЗЫ 26
Глава двадцать вторая - ОЛЯ УЛЫБНУЛАСЬ… 27
Глава двадцать третья - СТАРЫЕ И НОВЫЕ ДРУЗЬЯ 28
Глава двадцать четвертая - ГОЛУБОЙ ОБЕЛИСК 29
Глава двадцать пятая - ПОЗЫВНЫЕ 30
Глава двадцать шестая - ГАЛЯ-ГАЛИНА ИВАНОВНА 32
Глава двадцать седьмая - ЛАМПОЧКИ 32
Глава двадцать восьмая - МАНЕКЕН 33
Глава двадцать девятая - ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ 35
Глава тридцатая - ДОБРЫЕ ДНИ 36
Глава тридцать первая - ЧАСЫ 37
Глава тридцать вторая - ЧЕРЕЗ ДЕСЯТЬ ЛЕТ 39
Глава первая
ВСЕ ВМЕСТЕ
В последний раз отец пришел, когда мы только сели за стол. Мама держала полную до краев разливную ложку. Она вздрогнула и вылила суп обратно в кастрюлю.
- Что, не ждали? - засмеялся отец.
- Нет, ждали, ждали! - закричали мы с Олей, вылезая из-за стола.
Отец приподнял Олю. Она, как всегда в таких случаях, зажмурилась - знала, что сейчас полетит под самый потолок.
И вот она уже на полу, держится ручонкой за папин сапог.
Мама поставила тарелку отцу и сказала, будто скомандовала:
- По местам!
Из тарелок идет пар. Оля важничает, дует на ложку, а мне уже не до еды, лишь бы вволю наговориться с отцом.
Что суп! Едим мы его каждый день, а то и два раза в день, а вот отец так редко стал бывать дома. Уже давно мы не сидели все вместе за одним столом.
Казалось, отец только что пришел из бани, выбритый и гладенький. На нем все новое: зеленая гимнастерка и блестящий ремень без морщинок.
В углу, куда отец кидал обычно после бани мокрый веник, теперь лежит новый мешок, тоже зеленого цвета. У самого мешка отец поставил винтовку, прислонив ее к стене.
- Только смотри не подходи и не трогай, - слов но читая мои мысли, сказала мама.
- Я ему сам все покажу. Все приемы штыкового боя, - заманчиво произнес отец, ткнул в меня вилкой и тут же добавил: - Он у нас, Гена, сам как штык!
Тут пришла и моя очередь вступить в разговор:
- Я, папа, взаправдашнего Буденного видел, на машине, он мимо нашего дома проезжал.
- А может быть, обознался?
- Не обознался я, папа. По усам узнать можно, а я не только усы видел, но и звезды маршальские. Другого такого нет на свете. И не в музее видел на картинке, а у самого нашего дома.
- Верно, Гена, Семен Михайлович здесь, - сказал отец и задумался; потом быстро встал, достал из зеленого мешка пребольшой арбуз и в тишине, так что слышно было, как под ножом хрустела корочка, раз резал его пополам.
Оля выковыривала из своего куска черненькие семечки. Раз попался ей арбуз, она его по-своему раскромсает.
Мать стала собирать отца в дорогу. На дворе жара, а она положила в зеленый мешок шерстяные носки…
Отец достал из шкафа пачку фотографий и рассматривал их одну за другой.
- Вот какие мы с тобой девять лет тому назад были. И жили без Генки и Оли. Как мы без них жить могли! - сказал он маме и отобрал самые маленькие фотографии, положил их в партбилет, под блестящую бумажку, которой всегда обвертывал свою драгоценную книжечку.
Он отстегнул от цепочки новые наградные часы с надписью на крышке, а вместо них взял с комода старинные дедушкины, которые мы называли "цилиндр". Потом передал маме какие-то бумаги и напомнил, чтобы она приготовила мешки для капусты и отнесла их на завод. Папа несколько раз прошелся по комнате, подошел к маме и что-то сказал ей совсем тихо.
Оля-долгоешка никак не могла справиться с арбузом. Так с куском арбуза посадила ее мама на диван, сама с папой села рядышком и меня к себе пододвинула.
Отец поднялся первым, поцеловал Олю, и она потянулась к нему, прикоснулась сладкими губами к его щеке и тут же снова принялась за арбуз.
Папа несколько раз провел рукой по моей стриженой голове. Меня тогда постригли под машинку номер нуль в парикмахерской у Тещиной остановки.
- Колючий ты мой новобранец, - сказал отец.
- А как же штыковой бой? - напомнил я ему.
- В следующий раз, - сказал отец, прижал меня к себе и поцеловал.
Он медленно затянул ремешок каски, взял винтовку. Мешок подняла мама.
Я тоже кинулся к дверям. Но мама сказала, чтобы я остался дома с Олей да прибрал арбузные корки
В последнее время всегда так бывало: мама уйдет, а мне смотреть за Олей.
Папа и мама ушли.
И почти на том самом месте, где пронесся мимо меня на автомобиле маршал Буденный, я увидел отца с винтовкой и руку мамы за его спиной.
Скоро уже пятнадцать лет с того дня, но, когда я рассказываю теперь об этом, мне словно и вспоминать не приходится, так все это навсегда запомнилось, до каждой мельчайшей черточки. Будто снова мне восемь лет.
Как хотелось мне тогда догнать отца и тоже обнять его! Но я не мог оставить Олю одну. Она совала в рот своей куклы арбузные семечки.
Про Буденного-то я рассказал, а про то, как видел матросов, забыл. Их ведь не было раньше в нашем городе. Они прошли строем, четко отбивая шаг. На ветру колыхались черные ленточки. Шли молча, без песен, зато мы, мальчишки, старались вовсю, распевая разными голосами:
По морям, по волнам, Нынче здесь- завтра там!
Я еще никогда не видел, как идут матросы, и мне захотелось тогда самому стать матросом и так шагать, чтобы на меня все смотрели.
Вместе с другими ребятишками нашей улицы я выбежал на набережную, к тому месту, где причалило морское судно. Мы не сводили глаз с матроса на вышке. Он ловко размахивал двумя флажками: то правый опустит вниз, то левый выкинет в сторону.
После этого мы все обзавелись флажками и начали тренироваться кто как умел.
Оле очень нравилось, как я размахивал флажками. А у нее самой ничего не получалось, флажки то и дело наскакивали друг на друга.
Много можно было увидеть и услышать на наших улицах: с полигона доносилась учебная стрельба, по мостовым грохотали учебные танкетки…
На Тракторный приезжали фронтовики за танками. Они обкатывали танки; остановятся, вылезут из верхнего люка и начнут выслушивать машину. Танкисты нас никогда не отгоняли и жили с нами в большой дружбе.
Мы, мальчишки, часто наблюдали, как маршировали ополченцы. Всем строем разом, по команде, они поворачивались кругом, и мы всегда смеялись, если кто-нибудь из них поворачивался не в ту сторону или путал ногу.
… Мама ушла провожать папу, а я сидел рядом с Олей на полу, складывал кубики с картинками диких зверей, а сам думал о том, сколько обещаний не успел выполнить отец.
Отец обещал подарить мне кубики из нержавеющей стали, обещал взять на рыбалку, а к зиме купить черепаху или маленького разноцветного попугайчика, который летает и каркает, а главное, живет сто лет.
В зоологическом саду мы были? Были. Я еще у него на плечах сидел. А вот на пароходе вниз по реке до самой Астрахани не прокатились. Не получил я в подарок и давно обещанного, настоящего барабана. А самое главное - не взял меня отец к себе на мартен, хотя сколько раз говорил: "Сведу обязательно!"
После того как папа записался в народное ополчение, редко мы стали бывать и на Волге, только раз на пляж ездили.
Мой папа разных волгарей знал - и капитанов-старичков и рыболовов. По гудкам узнавал названия пароходов.
Любил папа мне про Волгу рассказывать: как мальчиком с крутой горы он в нее камешки бросал, как вязал плоты, как и где в разлив плавал, как паром на воду спускал и про то, как весной на отмелях сазанов руками ловил.
Папа научил меня плавать. Только окунется разок, и не узнать его; озорничает, брызгается, меня за пятки хватает.
На лодке обязательно под самый пароход подъедет, чтобы лучше на волнах качало.
Если мама ездила с нами, она всегда надевала платье попроще, так как знала, что и ей достанется.
Помню, как папа однажды ее с ног до головы окатил. Мама рассердилась, а папа как ни в чем не бывало изображал, как навигация начинается: то гудел, как буксир, то - как теплоход скорой линии.
…Оле быстро надоели кубики. Она все требовала, чтобы я сложил из них обезьяну, ту самую, которая так понравилась ей в зоологическом саду. Она протянула тогда обезьянке сливу. Та вначале понюхала, а потом съела, а косточку выбросила.
Чтобы Оля не плакала, я стал рисовать ей маленьких человечков. Оля фыркала, когда я, рисуя, приговаривал: "Точка, точка, запятая, минус, рожица кривая". А потом я начал рисовать человечков с огромными животами, с кружочком посередине. Эти кружочки - арбузы. Маленькие человечки, а какие обжоры!.
Мама долго не возвращалась. Я закрыл ставни и опустил черные бумажные шторы. Мы тогда строго выполняли правила светомаскировки.
На Волге были потушены огни, и только в окнах проносившихся трамваев мелькал синий свет.
Когда мама вернулась домой, Оля давно спала. Себе под подушку я положил бинокль. Я, дуралей, тогда брал его с собой в кровать, чтобы сны лучше видеть. "А вдруг приснится мне Буденный не на машине, а в степи, на коне, впереди всей кавалерии, - думал я, - тогда я его как следует рассмотрю".
Еще думал я о том, какой мой папа счастливый: он совсем близко видел на "Красном Октябре" у своей печи и Ворошилова, и Михаила Ивановича Калинина, и с наркомом Серго Орджоникидзе несколько раз беседовал и даже однажды получил от него за свои успехи поздравительную телеграмму. Она висела у нас под стеклом, рядом с почетной грамотой…
Мама пришла, раздела Олю и мокрым полотенцем стерла с ее личика арбузные следы, поцеловала меня и сказала:
- Вот и наш отец защищает Родину!
Я ничего не ответил и закрыл глаза, будто засыпаю, а сам все время следил за каждым движением мамы. Вот она выдвинула ящики комода и начала раскладывать белье.
Я все ждал, когда же мама ляжет спать. В такой поздний час она раньше никогда не занималась уборкой. Должно быть, опять что-то искала, чтобы эвакуированным детям отдать.
Началась война, и много их в Сталинград приехало с Украины, из Ленинграда.
Как-то я напомнил маме про штаны, из которых вырос, а она рассердилась и сказала: "Вырос, а из новых рубашек не вырос. У тебя их три. Вот рубашку и отдадим".
Мама тогда все собирала - и вещи для эвакуированных и посуду для госпиталей. Меня отпускала вместе с пионерами по дворам и квартирам тряпки искать для заводов - рабочим станки вытирать.
Мама долго копалась, потом сняла скатерть со стола, кружевную дорожку с комода и вышла из комнаты, прихватив с собой разбитое блюдце из-под горшка с цветами да зазубренный осколок зенитного снаряда, который я недавно подобрал на дворе.
Я хотел сказать маме, чтобы она его оставила, а потом подумал - другой найду!
Мама вернулась с ведром и вымыла пол. Все снова расстелила, а когда со всем управилась, посмотрела на себя в зеркало.
Засыпая, я видел, как мама достала те же фотографии, которые сегодня разглядывал папа, медленно стала перебирать их, потом, подперев голову руками, долго, долго смотрела на одну из них.
Хорошая, хорошая моя мама! Я старался угадать, о чем она так думает.
Мама стала в последние дни особенно бледной и задумчивой, и все из-за фашистов, которые уже несколько раз сбрасывали на наш город воющие бомбы.
Мамы не было дома, она копала за городом противотанковый ров. В это время один самолет неожиданно появился со стороны солнца и с ревом прошел совсем низко над нашим домом.
По земле промелькнула тень чужого самолета.
Я увидел на его крыльях черные кресты, обведенные белым.
Маме же издали показалось, что сброшенные фашистские бомбы упали именно на нашей улице, и она прибежала, чтобы скорей узнать, все ли благополучно дома.
Вечером, когда мама укладывала Олю спать, она крепко прижала ее к себе, так крепко, что мне даже завидно стало.
Оля попросила, чтобы мама нагнулась; она хотела потрогать своими пальчиками ее глаза.
- У, бандиты, куда забрались, - сказала мама очень громко.
Мне хотелось выложить маме все свои познания, и я сказал:
- Это был двухмоторный бомбардировщик "Юнкерс-88".
Я тогда уже кое-что понимал в этом. Истребители "Мессершмитты" я называл "мессерами" и знал, что корпус самолета называется фюзеляжем и у воздушных кораблей не только "хвост", но и "хвостовое оперение", а пикирующие бомбардировщики падают камнем вниз.
Я даже и Оле как-то показал, как все это происходит.
Моя кровать была покрыта сиреневым пикейным одеялом. Я скомкал его и с криком "пике" кинул вниз. То же самое я потом проделывал с подушкой.
- Везу-у, везу-у, везу-у (летят фашисты), - сказал я с завыванием. Потом произнес быстро-быстро: - Кому, кому, кому? (Бьют наши зенитки.) - Затем очень сердито и громко: - Вам! Вам! Вам! (Рвутся бомбы.) - А под конец с удовольствием громко "щелкнул" языком - сбит хищник с черным крестом!
Я прислушивался к рокоту моторов в воздухе и хорошо отличал нудный вой фашистов от мягких и чистых переливов наших быстрокрылых самолетов.
Как нравились мне их короткие и бодрые названия: "Миги", "Яки" и "Лаги"!
А мама во всем этом плохо разбиралась. Она стала настороженной, вздрагивала, когда хлопали дверью, и тревожилась, как только начинали бить наши зенитки.
… Когда я проснулся, мамы уже не было. Окна были раскрыты. В эти душные ночи мама раскрывала их, как только тушили свет.
Мы спим еще, а она уже бежит в магазин за хлебом, чтобы получить его до воздушной тревоги.
Я вышел на улицу. Наш дворник тетя Анюта поливала мостовую. Увидев меня, она прицелилась шлангом, и струя ударила мне в лицо. Вот и умываться не пришлось! Я подпрыгнул на одной ноге и вбежал в комнату. Чуть Олю не разбудил, хлопнув дверью.
Оля перевернулась, легла на животик, руками уперлась в подушку, будто хотела нырнуть в нее, и в такой позе продолжала сладко спать.
В комнате было светло и празднично. Ничего нигде не валялось. Через спинку кровати было перекинуто выглаженное мамой Олино любимое платьице с карманчиком.
Бывало, только мама возьмет шитье в руки, Оля уже просит, чтобы ей платье с карманчиком сшили, как будто ей нужно было не платье, а только карманчик.
Мама положила на комод новую дорожку, вышитую еще до войны, а на комоде в рамке поставила карточку отца.
Мы гордились этой карточкой. Папу снимал не простой фотограф, а фотокорреспондент после того, как он дал скоростную плавку.
Папа смотрел на меня двумя парами глаз; одни, большие, темные, налезли на лоб - это очки-стекла сталевара, - а под ними папины веселые глаза; он не то журил ими, не то подшучивал, будто видел, как меня окатили водой…
А через несколько часов ничего этого не стало - ни прибранной комнаты, ни цветов на подоконнике, ни хлеба, принесенного мамой, ни рамки с фотографией отца…
Глава вторая
СОВСЕМ ОДИН
Весь мир знает, как это произошло.
В солнечный августовский воскресный день тучи фашистских самолетов налетели на Сталинград. Они сбрасывали фугаски на каменные здания и обшитые тесом домишки, на больницы и гостиницы, склады и школы.
Несколько суток густое пламя подожженной нефти бушевало над Волгой.
В городе не унимался огненный ураган…. Утром мама принесла хлеб, одела Олю, потом сказала, что пойдет в школу.
Мне так и не пришлось учиться в нашей школе. С начала войны в ней разместился госпиталь. Первый свой школьный год мы проучились на квартире учительницы, поэтому я еще ни разу не сидел за партой. Но в школу мы все равно бегали. Нас пускали в палаты разносить раненым чай. Они пили чай, а мы в это время говорили им стихи наизусть. Там же из марли мы катали бинты.
Мама ушла, а я с Олей играл около дома в догонялки. Потом Оля съела кашу, я помог ей снять платье с карманчиком, и она улеглась спать.
Все это началось, когда Оля спала. Она проспала тревогу.
Прерывисто гудели гудки.
Я уже привык к тревогам и не будил Олю. Но эта тревога оказалась непохожей на прежние. Разом застрекотали зенитки. Все завизжало, закружилось. Бомбы рвались совсем рядом. А потом так бабахнули, что наш домик закачался, как будто подо мной вместо крашеных половиц - качели и я лечу вниз с большой высоты.
Из окон со звоном полетели стекла. Мне показалось, что кто-то барабанил по крыше.
Я бросился к Олиной кроватке. Она проснулась у меня на руках и заплакала.
- А ты не плачь. Сейчас будем в прятки играть.
Я дотащил Олю до окопа во дворе. Папа вырыл его весной.