У меня внутри все как-то странно сжимается. Я понимаю, это просто игра, на самом деле ничего этого не будет, но все равно так удивительно - мы с Анной играем вместе. Мы всегда были по разные стороны баррикады. А теперь мы почти как лучшие подруги.
А я не прочь. Мне нравится Анна. Но вдруг я вспоминаю свою родную маму и чувствую, что поступаю подло по отношению к ней.
- Элли? Что случилось? - спрашивает Анна.
- Ничего, - отвечаю я и быстро убегаю, пока не разревелась.
Что-то у меня в последнее время плаксивое настроение. Последний день в школе всегда напрягает. О, и веселья, конечно, тоже много, потому что шестой класс устраивает специальное представление, жутко нахальное, и мы все помираем со смеху. Но вот наступает последний урок миссис Хендерсон в этом полугодии, и она вдруг достает громадную сумку: оказывается, она каждой ученице купила по маленькому шоколадному Деду Морозу. Они не такие большие, как тот, которого миссис Лилли вручала в виде приза, но зато у каждой девочки свой персональный Дед Мороз. Иногда учителя дарят открытки, но я никогда еще не получала подарка от учителя, а тем более от такой строгой учительницы старого закала, как миссис Хендерсон.
Большинство девчонок тут же поедают свои шоколадки: ам - и нет головы вместе с бородой, ам - нет живота, хрум - прощайте, сапоги, и вот уже от Деда Мороза ничего не осталось. Я своего аккуратно заворачиваю в салфетку и убираю в портфель.
- Господи помилуй, Элли, от одной несчастной шоколадки ты не растолстеешь, - говорит Магда.
- Я его хочу сохранить на память, похудение тут ни при чем.
- Смотри не перестарайся, Элли, - говорит миссис Хендерсон - она, как всегда, все слышит. - Слопай несколько пирогов с мясом и рождественский пудинг, оторвись на всю катушку! В случае чего, сможешь все наверстать в январе на моих занятиях по аэробике.
Она такая славная, мне даже становится совестно, что я ей не приготовила подарка.
У меня имеется подарок для миссис Лилли. Точнее, для ее младенца. Я нахожу ее на переменке в кабинете рисования и вручаю ей маленький пакетик в ярко-красной бумаге, чувствуя себя при этом довольно глупо.
- Можно мне посмотреть? - спрашивает миссис Лилли.
- Ладно. Если хотите, - смущаюсь я, жалея, что там нет ничего особенно замечательного.
Я делала подарок в страшной спешке, в течение двух часов прошлой ночью. Это маленький желтый медвежонок в красном джемпере и фиолетовых штанах.
- Я сначала сделала ему глаза из пуговиц, но потом подумала, что малыш может подавиться, и вместо этого вышила глаза. Они получились немножко косые.
- Нет-нет, просто у него чуточку озабоченный вид. Ах, Элли, это просто чудо! - Миссис Лилли заставляет медвежонка шагать на мягких лапках, она сама как маленький ребенок.
Мне так приятно, что мишка ей понравился, и так грустно, что она от нас уходит, что я шмыгаю носом.
- Без вас будет так плохо на рисовании, - бормочу я.
- А! Я думаю, наоборот, вы еще больше полюбите уроки рисования, - говорит она. - На днях я познакомилась с вашим новым учителем рисования. По-моему, вас ждет сюрприз.
- Так она симпатичная? А она молодая? Какая она?
- Ни слова больше не скажу, - хохочет миссис Лилли. - Но я думаю, что уроки будут очень веселыми. Тебе, Элли, не помешает немножко развеселиться. В последнее время ты как-то приуныла. Надеюсь, ничего серьезного?
- Нет, ничего. Просто иногда так хочется измениться, - говорю я.
- В чем измениться?
- Ах, ну, вы знаете… - Я краснею. Зря я это сказала.
Мне бы хотелось рассказать ей, как я мечтаю стать стройной. Но какой смысл? Она начнет меня утешать, говорить, что я и так неплохо выгляжу. Я знаю, глупо столько думать о своей внешности. Я знаю, нужно интересоваться другими вещами. Меня правда волнуют войны, голодающие дети, издевательства над животными и ущерб, который человек наносит природе. Просто, если быть честной на сто один процент, нужно признать, что собственная толщина волнует меня несколько больше.
Раз уж мишка имел такой успех, я решаю вернуться к старой традиции самодельных подарков и делаю всем к Рождеству мягкие игрушки. Первые несколько дней каникул проходят довольно весело: я закупаю разные материалы, потом часами крою, наметываю и шью.
Моголь все время канючит, чтобы с ним поиграли. Это меня отвлекает, и вот я нахожу для него карточку из пачки кукурузных хлопьев и обучаю его вышивать крестиком. Ему очень понравилось, он с удовольствием тычет иголкой, создавая громадные кривые кресты.
Оказывается, за шитьем не так мучает голод, потому что невозможно есть и шить одновременно. Жаль только, что это сидячая работа. Я уже довольно давно не плавала - боюсь, как бы дружки Мика меня не утопили, если сунусь в бассейн. Интересно, Зои еще бывает там или ее уже увезли за границу на каникулы? Можно поспорить, что она в самолете занимается аэробикой в проходе между креслами и наотрез отказывается от бесплатного арахиса. Я не настолько хорошо знакома с Зои, чтобы сделать ей рождественский подарок, а не то я точно знаю, какое животное изготовила бы для нее: насекомое-палочника.
Для Магды я сшила пушистую беленькую кошечку с большими голубыми глазами, очень гордую и словно бы мурлыкающую. На шею киске я повязала красный шелковый бантик. Для Надин я сделала лемура с громадными глазищами, обведенными черной каймой, с черными лапками и длинным полосатым хвостом.
Двадцать второго числа мы устраиваем девичник, чтобы обменяться рождественскими подарками. Магда и Надин хотят встретиться в пиццерии "Пицца-Хат". Я против. Побеждаю не я. Долго мучаюсь с заказом. Мне так хочется пиццу, большущую, на всю сковородку, с сыром и чесночным хлебом, и еще самый большой стакан кока-колы - но я мысленно складываю калории, цифры мелькают с огромной скоростью, как в игральном автомате, 100, 200, 500, 1000, и я так и не могу ни на что решиться.
Магда уже сделала заказ. Надин уже сделала заказ.
- Я подойду через несколько минут? - спрашивает официантка, подняв брови.
- Нет-нет, она тоже возьмет пиццу со всеми приправами, что там у вас есть - ананас, пепперони, все несите, - говорит Магда.
- Нет, не надо! - возражаю я.
- Запишите на мой счет. Тебе пора начать нормально питаться, Элли, а то плохо будет.
- Смотри, как ты похудела, - говорит Надин, оттягивая пояс моей юбки. - Ты просто таешь! Возьми "Особую" пиццу, а?
- Отстань, Надин. Нет. Я возьму моццареллу, салат с помидорами и минеральную воду, - говорю я, хотя сыр "Моццарелла" я пробовала всего один раз в жизни и ощущение было такое, как будто мне набили полный рот мыла.
Я не дотрагиваюсь до сыра. Съедаю помидор и листочки базилика, пью минералку с пузырями. Глядя на Магду и Надин, я испытываю такой бешеный голод, что даже вытаскиваю из стакана лимон и съедаю его до последнего крошечного кусочка.
- Фу, не делай так! - говорит Магда, уписывая пиццу за обе щеки.
- Элли, честное слово, ты - чемпион среди психов, - говорит Надин, вгрызаясь в мощный ломоть чесночного хлеба.
- Девчонки, кончайте меня пилить!
- Да мы же беспокоимся о тебе!
- У тебя просто какой-то бзик с этой диетой.
- Слушайте, вы, у меня все нормально. Просто я не очень проголодалась. Не лезьте вы ко мне!
Мне невольно становится обидно. Я так старалась поддержать Надин. Я так старалась поддержать Магду. Почему бы им для разнообразия не поддержать меня?
От огорчения в животе у меня все завязывается в узел, и я на самом деле теряю аппетит. Я откладываю нож и вилку, жду, пока Магда и Надин кончат есть. А они не торопятся. Они болтают с набитым ртом: масляные губы, раздутые щеки, судорожно глотающие горла.
- Элли, прекрати! - говорит Надин.
- Что такое? Я ничего не делаю.
- Ты на меня так уставилась, как будто я - удав, пожирающий кролика живьем.
- Ладно тебе. Давайте дарить подарки.
- Сначала доедим.
- Вы уже почти доели.
- А сладкое? - говорит Магда. - Я хочу мороженое, а ты, Надин?
Вот утонченная пытка! Я всю жизнь обожала мороженое. Может, они нарочно это делают? Официантка приносит три мисочки клубничного мороженого.
- Спасибо, мне не надо, - отказываюсь я, не осмеливаясь дышать, чтобы не вдохнуть упоительный запах клубники.
- Это я ей показала, что нужно три порции. Ешь, Элли. Не порти нам настроение своим кислым видом, - говорит Магда.
- Ну, если вам мой вид так не нравится, то я могу и уйти. - Я встаю с места.
- Сядь, Элли-слоник, - говорит Магда.
- Не дуйся на нас, Элли-Толстелли, - говорит Надин.
- Неудивительно, что у меня комплекс на почве толщины, - говорю я.
Но сажусь опять: один-единственный разочек лизну клубничное мороженое…
В голове у меня словно взрывается клубничный фейерверк. Лизну еще разик, еще, еще… И мороженое в минуту исчезает. Какой восторг! Я еще чувствую его вкус на языке. Но сердце у меня колотится. Четыреста калорий? Пятьсот? Плюс еще сладкий соус и взбитые сливки?
- Отдохни! - говорит Магда. - Вот, возьми свой рождественский подарок. Открой прямо сейчас.
Она преподносит мне розовый пакет, перевязанный фиолетовой ленточкой. Там что-то мягкое и плоское. Разворачиваю: футболка с изображением знаменитой статуи Венеры Милосской, поедающей шоколадки. У Венеры нет рук, поэтому ее кормят порхающие вокруг маленькие толстенькие амурчики. Над головой у нее текст: "Я - самая прекрасная женщина в мире, а ведь у меня шестнадцатый размер, так что ешь спокойно, деточка!"
Я смеюсь и крепко обнимаю Магду.
- А вот мой, Элли, - говорит Надин.
Ее подарок завернут в черную оберточную бумагу и перевязан серебряной тесьмой. Пакетик совсем маленький. Разворачиваю и вижу крошечного серебряного слоника на узкой черной бархатной ленточке.
- Какой красивый! - Я обнимаю Надин. - Вы, девчонки, - самые лучшие подруги на свете. Ой, господи, вы мне подарили такие роскошные подарки, а я опять впала в детство и приготовила для вас всякую самодельную дребедень.
- Рождество не Рождество без чудесной Эллиной самодельной дребедени, - говорит Магда. - Дай сюда, дай сюда, дай сюда!
- И мне! - говорит Надин.
Я с трепетом вручаю им свои подарки. Слава богу, им, кажется, действительно понравились зверюшки. Магда прижимает к себе киску, а Надин заставляет своего лемура пробежаться по столу и по стульям.
Магда и Надин тоже обмениваются подарками: одна получает супершикарную губную помаду от "Шанель", другая - черные колготки с блеском марки "Уолфорд" - идеальное попадание в обоих случаях.
Прощаясь, все мы крепко-крепко обнимаемся. Я еще больше начинаю жалеть, что придется на Рождество уехать в скучный старый загородный дом.
На следующее утро погрузка вещей в машину продолжается целую вечность. Грузим не только одежду, там еще всевозможные корзинки и коробки с едой, а еще - громадная коробка с подарками. Я пытаюсь подглядеть в щелочку, что же мне собираются подарить. Похоже на книги, хотя имеется еще маленький мягкий пакетик и другой, побольше, в котором что-то гремит.
- Кыш отсюда, Элли! - говорит папа. - Хуже Моголя! - Он быстро целует меня в щеку.
Он так радуется, что мы едем за город. Это раздражает, но в то же время и трогательно. В дороге он заставляет нас петь все эти чумовые рождественские песни, всякую древность, вроде "Мама целовалась с Дедом Морозом", "Джингл Беллз" и "Олененок Рудольф". И вот мы во все горло распеваем жуткие рождественские хиты семидесятых и восьмидесятых. Моголь каждые пять минут спрашивает, скоро ли приедем, но когда мы наконец приезжаем, он уже крепко спит. Не просыпается, даже когда Анна вынимает его из машины и несет, пошатываясь, к парадной двери.
Разумеется, идет дождь и дует шквальный ветер. Чудная уэльская погода. Дом выглядит, как всегда. Хуже. Когда папа отпирает дверь, на нас веет сыростью - как будто мокрым полотенцем по лицу. Папа глубоко вдыхает с блаженной улыбкой.
- Дом родной, ты самый лучший, - декламирует папа без всякой иронии.
Это не наш родной дом, а запах, безусловно, не из лучших. От кухни шарахается даже папа. В прошлый раз мы забыли выбросить мешок с картошкой, и теперь картошка так обросла щупальцами, что стала похожа на злого инопланетянина из фильма "Чужой". Папа выносит мешок с гниющими клубнями на помойку, держа его на расстоянии вытянутой руки от себя.
Анна пытается растопить плиту. Ей мешает Моголь, который хнычет и цепляется за нее, как пиявка, как только она пробует спустить его на пол. Не знаю, сколько часов нам всем приходится трудиться в поте лица, чтобы обеспечить себе минимальные жизненные удобства: отопление, горячую воду, теплую пищу и питье, проветренные постели. Но вот наконец Моголя утихомирили, мы с Анной и папой устраиваемся в унылой гостиной с кружками застарелого растворимого кофе в руках - и тут выясняется, что телевизор дал дуба. Только слышен какой-то рев, похожий на шум водопада, и на экране мелькают мелкие светящиеся крапинки.
- Замечательно, - вздыхаю я. - Спорим, вокруг на сотню километров нет ни одной мастерской по ремонту телевизоров, а если есть, так закрылась на Рождество.
- Старая ворчунья! - Папа отказывается признать поражение. - Я его быстренько починю.
Но телевизор упорно не желает чиниться.
- Ну и ладно, кому нужно смотреть дурацкий телевизор? Будем играть в разные игры, болтать и развлекаться своими силами. Устроим настоящее старинное Рождество в кругу семьи…
- Я завтра утром посмотрю в справочнике, - шепчет мне Анна.
- Конечно, дело, возможно, вовсе не в телевизоре, - говорит папа. - Может быть, испортился передатчик. Или обрыв на линии из-за сильного ветра…
- Того гляди, вообще электричество отключится, - говорю я. - Ни телевизора, ни тепла, ни света, ни еды…
- Ну, об этом тебе нечего волноваться. Ты и так давно уже ничего не ешь, - говорит папа.
Неожиданно он стал серьезным. И Анна тоже смотрит на меня. Господи, я не выдержу допрос в испанской инквизиции на тему питания, особенно сейчас. И тут звонит телефон - какое облегчение! Я бросаюсь к аппарату. Наверное, это Дэн. Интересно, давно они с семейством приехали? Не терпится узнать все его новости. Столько времени прошло! Интересно, его нелепая прическа не стала получше? Хуже-то уже некуда.
Но это вовсе не Дэн. Это какой-то горемыка пытается продать нам по телефону двойные оконные стекла. Он говорит так быстро, что я никак не успеваю его прервать, хотя все это совершенно бесполезно: в нашем коттедже хоть тройные стекла вставь, все равно теплее не станет, а изолироваться от транспортного шума тоже бессмысленно, на эту гнусную грязную гору заберется разве что какой-нибудь случайный трактор.
- Извините, вы зря теряете время, - говорю я и вешаю трубку.
- Что ж ты так с Дэном? - удивляется папа. - Я думал, он тебе вроде как нравится. Думал, может, ты из-за этого впала в меланхолию. Думал, он позвонит, ты и развеселишься.
- Значит, ты ошибся, только и всего, - говорю я. - Между прочим, это был не Дэн. Это какой-то тип, продающий двойные оконные стекла, понятно? Ладно, раз телевизора не будет, пойду спать пораньше.
Я вылетаю из комнаты и слышу, как Анна стонет: "Разве можно быть таким бестактным?", а папа бурчит: "Откуда же я знал, что это не Дэн? И почему, вообще, он не звонит Элли?"
Не знаю я, почему он не звонит. Я думала, в канун Рождества он станет названивать с самого утра, но - ничего подобного. Улучив минуту, когда папа, Анна и Моголь находятся наверху, я быстро поднимаю трубку - проверить, может, телефон тоже накрылся вслед за телевизором. Нет, работает. Позже Анна обзванивает все окрестности в поисках мастера, который согласился бы приехать и починить телик. Безуспешно.
- Не отчаивайтесь. Съезжу, приглашу Деда Мороза, - говорит папа и запрыгивает в машину.
- Я тоже хочу к Деду Морозу, - галдит Моголь, но папа велит ему оставаться с нами.
Сто лет проходит, а папы все нет. За это время вполне можно было сгонять в Исландию и обратно.
- Считается, что за городом готовит папа, - сердится Анна, взбивая яйца для омлета.
Время ланча давно прошло, и Моголь кричит, что умирает с голоду, а мы тихо свихиваемся от его воплей.
Я чувствую, что тоже умираю с голоду. Сегодня я сумела увильнуть от завтрака - просто сунула гренок в карман, когда никто на меня не смотрел, а потом потихоньку выкинула в мусорное ведро. Но омлеты у Анны такие пышные и сочные. Если сунуть омлет в карман, все потечет по ноге прямо в носок. Анна готовит первоклассные омлеты - и ведь от яиц не очень толстеют… Правда, там еще молоко, и масло, и сыр, а к омлету подается хлеб с хрустящей корочкой. Два куска.
Наконец приезжает папа, весь красный, как настоящий Дед Мороз, и точно так же выкрикивает: "Хо-хо-хо!" Он купил новенький переносной телевизор. И четыре порции рыбы с жареной картошкой.
- Мы уже поели, глупенький, - говорит Анна, обнимая его.
- Я тоже перехватил пива с мясным пирогом в пабе. Но ведь сейчас Рождество. Можно позволить себе два ланча, - говорит папа.
Анна замечает выражение моего лица.
- Не хочешь есть - не надо. Ничего страшного, Элли, - быстро говорит она.
Но рыба с картошкой так замечательно пахнет! Папа начинает открывать пышущие жаром пакетики, а у меня начинают течь слюнки. В Лондоне жареная рыба с чипсами часто разочаровывает - какая-то отмокшая, вялая и вся покрыта застывшим жиром, а здешняя, из долины, такая вкуснотища! Белоснежная рыбка в чудном хрустящем тесте и солененькие золотистые чипсы. Я только крошечку попробовала - и пропала. В итоге слопала полностью свою порцию да еще половину порции Моголя, который быстро устал. Два с половиной ланча!
Едва закончив, я прихожу в ужас. Собственное обжорство и безволие мне глубоко противны. Пояс джинсов врезается в туго набитый живот. Мне хочется распороть этот живот, выгрести оттуда всю еду. Ну… Это я как раз могу сделать. Только по-быстрому.
Ванная наверху - слишком рискованно. Домик такой маленький, кто-нибудь обязательно услышит. Но есть еще древняя уборная во дворе, мы ею пользовались, когда только купили дом и папа еще занимался обустройством внутреннего туалета. Я всегда боялась дворовой уборной. Там темно, никогда не знаешь, не шмыгают ли над головой пауки, невозможно толком рассмотреть кошмарное деревянное сиденье и мерзкую вонючую дыру. Я ни разу не решилась сесть там по-человечески - боялась, вдруг внизу бегают крысы и какая-нибудь из них выглянет подышать воздухом да и укусит за попу.
Но одно преимущество у этой доисторической сантехники все-таки имеется. Когда я добираюсь до нее, продравшись через заросли сорняков, от нестерпимой вони меня тут же выворачивает наизнанку, не надо даже совать палец в горло.
Процесс ужасен. Ужас, ужас, ужас. Сердце стучит, как отбойный молоток, слезы льются рекой. Вот уже все кончилось, но мне не полегчало. На подгибающихся ногах выбираюсь на свежий воздух, плещу себе в лицо сомнительной водой из старой ржавой дождевой бочки. Сейчас дождя нет, но можно надеяться, что от резкого ветра щеки у меня снова порозовеют.
Возвращаюсь в дом, но от запаха оберток от рыбы с картошкой, которые Анна сворачивает в комок, тошнота снова подступает к горлу.
- Элли? Тебе нехорошо?
- А? Да нет. Все в порядке.
- Куда ты ходила?