Вита тоже нарисовала семейный портрет. Себя она изобразила очень большой, так что голова упиралась в верхний край листа, а ноги - в нижний. Для пущей красоты она нарисовала себе пышные длинные волосы и серебряные туфельки на высоченных каблуках. По бокам от себя она нарисовала маму и папу, а на нас с Максиком места не осталось, пришлось нас запихнуть в верхние углы - только головы и плечи, словно у химер на старинных рисунках.
Я была уже большая, чтобы рисовать дурацкие картинки. Мне хотелось приготовить настоящие подарки. Бабушка недавно научила меня вязать, и вот в начале декабря я затеяла связать маме с папой одеяло. Я вязала, вязала и вязала - на прогулке, дома у телевизора, даже в уборной, но к сочельнику успела связать всего одиннадцать квадратиков - не хватит даже на одеяльце для новорожденного.
Из самого красивого розового квадратика я соорудила своеобразный кошелечек, застегивающийся на пуговицу-жемчужинку. Деньги в нем хранить не вышло бы, слишком он был дырчатый, но мама могла, например, положить туда свою расческу. Остальные десять квадратиков я сшила друг с другом, получился длинный-длинный шарф для папы. Он оказался немножко кривоватым и закручивался на концах, но я надеялась, что папе все равно понравится.
- Я просто в восторге, Эм! - сказал папа и намотал шарф себе на шею. - С детства мечтал о длинном полосатом шарфе, с тех пор как посмотрел "Доктор Кто". Спасибо тебе, золотко. - Он погладил неровное вязаное полотно. - Такой уютный! Я всю зиму буду теплый, как пирожок.
Я почувствовала, как у меня горят щеки. Скорее всего, на самом деле папу шарф ужаснул и он ни за что в жизни не показался бы в нем на людях, но в то же время он как-то заставил меня поверить, будто шарф ему действительно нравится.
Мама подарила папе мягкий черный свитер с V-образным вырезом. Папа тут же его надел, но мой шарф не стал разматывать.
- А где же мой подарок? - спросила мама с таким же жадным нетерпением, как Вита.
- Какой подарок? - поддразнил ее папа.
Потом он сунул руку под кровать и протянул маме прямоугольный сверток. Мама сперва пощупала сверток, потом развернула подарочную бумагу. На кровать выпала пара серебряных туфель-босоножек из тоненьких ремешков с вот такими каблуками!
- Господи! - взвизгнула мама. - Какая красота! Ой, милый, какая роскошь, это же потрясающе, просто невероятно!
Она кинулась упоенно целовать папу.
- Ну что ты, что ты, это же просто туфли, - сказал папа. - Давайте, дети, открывайте и вы свои большие подарки.
Он помог Максику развернуть огромный дорогой набор фломастеров "Каран д'Аш" и большую пачку специальной белой бумаги для рисования.
Мама сказала:
- Фрэнки, он же еще совсем маленький! Он будет сильно нажимать и раздавит у них все кончики!
- Не буду! - сказал Максик.
- Будет, - сказала я маме одними губами.
Максик уже испортил мне красный и голубой фломастеры. Я невольно позавидовала, что ему подарили такой шикарный набор, куда лучше моего.
- Моя очередь, моя очередь, моя очередь! - заверещала Вита, стаскивая обертку со своего громадного пакета.
Из-под бумаги высунулось что-то странное - длинное, коричневое, кривое. Потом второе такое же.
- Что это? - завопила Вита.
Затем показался круглый розовый нос.
- Это клоун? - спросил Максик со страхом.
Летом папа водил нас в цирк, и Максик так испугался клоунов, что забился под сиденье и просидел там до конца представления.
- Попробуй нажми, - посоветовал папа.
Вита ткнула нос пальцем. Заиграла нежная музыка, похожая на звон колокольчика.
Я сказала:
- Это танец феи Драже из какого-то балета. Мы проходили по музыке.
Вита сорвала остаток обертки, и перед нами оказалась очень хорошенькая голова пушистого оленя с двумя изогнутыми плюшевыми рожками. Это была девочка-олень - у нее были большие карие стеклянные глаза, невероятно длинные ресницы и красный улыбающийся ротик с мягким розовым язычком. На ней была розовая балетная пачка с атласным корсажем и тюлевой юбочкой.
- Обожаю, обожаю! - объявила Вита и пылко прижала игрушку к сердцу.
У оленихи были длинные болтающиеся мохнатые ножки в розовых атласных балетных туфельках, но стоять на них она не могла. Я приподняла тюлевую юбочку и увидела большую дыру.
- Не смотри ей в попу! - прикрикнула на меня Вита.
- Ай, Эм ведет себя неприлично! - сказал Максик.
- Ничего подобного! Я все поняла, это же перчаточная кукла, она надевается на руку!
- Угадала, Эсмеральда, - сказал папа. - Давай-ка, Вита, познакомься с ней поближе. Посмотрим, что она может рассказать о себе.
Он нажал на розовый носик, чтобы остановить музыку, и надел куклу себе на руку.
- Здравствуй, принцесса Вита, - сказал он за олениху смешным умильным женским голосом. - Я - Балерина. Я из оленьей упряжки Санта-Клауса. Возможно, ты слышала о моих друзьях, их зовут Франт, Прыгун и Хитрунья. Еще у нас есть знаменитость, Рудольф - тот, что вечно простужается. Такой зазнайка, особенно с тех пор, как у него появилась собственная песенка! Ну, я-то, конечно, всегда бежала в упряжке впереди всех, пока не поняла, что таскать сани не так уж и здорово. У меня очень нежные копытца. Когда уволилась, Санта был убит горем, но мы, артисты, не должны зарывать свой талант в землю. Теперь я - партнерша принцессы Виты по танцам и ее верный скакун!
Папа заставил Балерину низко поклониться и сделать пируэт, заплетя винтом длинные мягкие ножки. Вита захлопала в ладоши, вся красная от волнения.
Мне снова стало завидно. Не могли, что ли, и мне подарить такую куклу? Тогда мы с папой подолгу играли бы вместе. У Виты и Максика в этом году замечательные подарки! А почему мне такой крошечный? Все равно как еще один сувенирчик из чулка.
- А ты, Эсмеральда, собираешься посмотреть свой подарок? - спросил папа.
Он надел Балерину Вите на руку и стал показывать, как с ней нужно обращаться. Вита изо всех сил замахала Балериной. Максик с хохотом стал ловить олениху. Один рог нечаянно ткнул его в глаз.
- Эй, эй, осторожнее! Ой, Максик, ну перестань, это совсем не больно. - Мама перехватила руку Виты и прижала к себе Максика, чтобы его утешить. - Правда, Эм, открой свой подарок. Что же такое там может быть?
Я развернула бумагу, чувствуя себя очень глупо оттого, что на меня все смотрят, и заранее сложила губки бантиком, чтобы сказать "спасибо" и изобразить благодарный поцелуй. Потом открыла маленькую черную коробочку и уставилась на то, что в ней лежало. Я была совершенно потрясена. Я не могла выговорить ни слова.
- Что там, Эм?
- Покажи нам!
- Тебе нравится?
Это было золотое колечко с мерцающим темно-зеленым драгоценным камушком.
- Очень нравится, - прошептала я. - Это изумруд!
- Ну, не настоящий изумруд, солнышко, - сказала мама.
- Нет, настоящий! - сказал папа. - Разве я всучил бы своей дочке подделку?
Своей дочке! Этим словам я была рада почти так же сильно, как и чудесному колечку.
Мама сказала:
- Не говори глупостей, Фрэнки. Настоящие изумруды стоят сотни фунтов!
- Совсем не обязательно, если походить по антикварным распродажам и отыскать маленький изумрудик для одной замечательной девочки, - сказал папа.
Он снял колечко с бархатной подушечки и надел мне на безымянный палец правой руки.
- Точно по размеру! - ахнула я.
- Я заказал его специально для тебя, принцесса Эсмеральда, - сказал папа.
- Сколько же ты на все это потратил? - Мама запрокинула голову, как будто тонула.
- Не думай об этом, - сказал папа. - Я хотел устроить для нас особенное Рождество, чтобы дети запомнили его на всю жизнь.
- Но мы уже и без того в долгах…
- Перестань, Джули, - резко сказал папа.
И мама перестала. Мы устроили кучу-малу на кровати, все впятером - нет, вшестером, считая Балерину, а потом услышали, как бабушка спускается по лестнице и включает чайник.
Вита не желала расставаться с Балериной и за завтраком держала ее у себя на коленях. Максик тоже вцепился в свои фломастеры, кое-как пристроив набор на тощих коленках. Я все время вытягивала руку перед собой, любуясь колечком.
- Правда, у нас самый замечательный папа на свете? - сказала Вита.
Бабушка фыркнула:
- Что ты на этот раз натворил, Фрэнки? Ограбил банк?
Папа засмеялся и обнял ее за плечи.
- Ладно тебе, Эллен, не надо хмуриться, сегодня Рождество! Не ворчи, старушенция, ты же на самом деле меня любишь!
Он чмокнул ее в щеку. Бабушка оттолкнула его, качая головой, но все-таки не удержалась и улыбнулась. А когда развернула свой подарок, то захохотала во все горло. Папа подарил ей модные узкие джинсы.
- Побойся Бога, Фрэнки! Я ведь бабушка!
- А фигура у тебя почти как у твоей дочери, так зачем же ее прятать? Ты шикарно будешь смотреться в джинсах, в сто раз лучше, чем в этих задрипанных мешковатых штанах. Ну, примерь!
- Не воображай, что ты сумеешь ко мне подольститься! - сказала бабушка, но сразу после завтрака надела новые джинсы.
Папа оказался прав - у бабушки действительно была очень хорошая фигура, а мы раньше и не замечали. Папа восхищенно присвистнул. Бабушка велела ему не валять дурака, а сама покраснела от удовольствия.
- Конечно, на улицу я в этом не выйду, - сказала она. - Но для дома сойдет.
После рождественского обеда бабушке пришлось уйти к себе и снова переодеться. Обычно все мы ели по отдельности. Вита, Максик и я пили чай сразу после школы. Мама перекусывала на ходу, а обедала позже, с папой. Бабушка подогревала себе низкокалорийные полуфабрикаты и садилась с подносом перед телевизором, когда там показывали сериалы "Ист-Эндерс" и "Коронейшн-стрит". Но Рождество - особенный праздник. В этот день мы обедаем все вместе, стол накрывают настоящей скатертью, и бабушка достает свой лучший белый с золотом сервиз из застекленного шкафчика, где у нее хранятся фарфоровые статуэтки: барышня в розовом платье с кринолином, продавец воздушных шаров, русалочка с зеленым чешуйчатым хвостом и девочка с мальчиком в фарфоровых ночных рубашках.
Мы все надели бумажные шляпы из хлопушек и выкрикивали смешные девизы. Вита расхохоталась, отпивая из бокала свое "вино" - сок черной смородины "Райбина"; сок пошел ей в нос, а оттуда разбрызгался по белой вышитой скатерти. Случись такое со мной или с Максиком, бабушка бы на нас налетела, но своей любимой Виточке она только погрозила пальцем и велела успокоиться.
Вита страшно привередничала за едой, ни в какую не желала даже притронуться к брюссельской капусте и пастернаку и в виде большого одолжения согласилась съесть один крошечный кусочек индейки. Она требовала только жареную картошку.
- Ну может ребенок на Рождество съесть то, что ей хочется? - Папа соскреб вилкой всю еду с ее тарелки и насыпал ей целую гору жареной картошки.
Максик тут же раскричался, чтобы ему тоже положили одну жареную картошку. Мама с бабушкой вздохнули, раздраженно глядя на папу, - мол, смотри, что из-за тебя вышло.
- По крайней мере, Эм ест без капризов, - сказала мама.
- Эм все ест. Я удивляюсь, как она и тарелку заодно не сжевала, - откликнулась бабушка.
И давай зудеть насчет калорий, углеводов и всякого такого прочего, хотя мама всегда на нее за это злится и говорит, что она доведет меня до анорексии.
- Жди! - бессердечно отвечает на это бабушка.
Я не стала обращать на нее внимания и упрямо слопала индейку, колбаски "Чиполата", жареную картошку, и пюре, и пастернак, и брюссельскую капусту до последней крошки, и потом еще кусок рождественского пудинга с зеленым желе, и с красным желе, и с кремом, и еще пирожок с мясом, и виноград, и три шоколадки из рождественского набора.
Потянулась и за четвертой, но тут бабушка шлепнула меня по руке.
- Побойся Бога, Эм, ты же лопнешь! Желудок у тебя, видно, резиновый. Отвыкай так напихиваться. Просто не понимаю, как все это в тебя влезает. Я так объелась! Пойду сниму эти пижонские джинсы и прилягу.
- Ладно тебе донимать принцессу Эсмеральду. У девочки здоровый аппетит, и это замечательно, - сказал папа. - Так, дамы, можете отдыхать, а мы, мужчины, помоем посуду. Возьмем на себя черную работу на кухне, а, Максик?
Максик принял папины слова всерьез и кинулся с грохотом собирать со стола любимый бабушкин фарфор.
- Осторожнее, тарелки побьешь! - всполошилась бабушка.
- Да уж, тут бабушка права, малыш, - сказал папа. - Знаешь что, нарисуй-ка мне красивую картинку своими новыми фломастерами, а я пока спокойно займусь мытьем посуды.
Максик улегся на пол и принялся трудиться над рисунком, прищурив глаза и высунув язык от усердия. Своими-то фломастерами он рисовал бережно, не то что моими.
Какое-то время Вита его дразнила, барабанила пальцами по фломастерам в коробке, как будто по клавишам рояля, но жареная картошка и ее одолела. Она улеглась на диван, пристроив у себя на руке Балерину и уютно уткнувшись носом в ее бархатную головку. Мама свернулась калачиком в углу дивана. Сказала, что хочет посмотреть выступление королевы по телевизору, но глаза у нее закрывались, и через минуту она уже уснула.
Я сидела, вытянув перед собой руку, и любовалась своим настоящим изумрудиком. Я все никак не могла поверить в это чудо. Папа сказал, что купил его дешево, но я знала, что кольцо все равно стоило кучу денег. Дороже, чем мамины серебряные босоножки, чем бабушкины джинсы, чем олениха Виты и Максиковы фломастеры.
Значит, папа любит меня не меньше, чем Виту и Максика, хоть я на самом деле не его дочка. А уж я-то его любила больше всех на свете! Гораздо, гораздо, гораздо больше, чем своего родного отца.
Я его уже несколько лет не видела. И не хотела видеть. Мы с мамой не хотели больше иметь с ним никакого дела.
Я решила, что пойду и помогу папе мыть посуду, хоть он и сказал нам всем, чтобы ему не мешали. Я тихонько вышла в коридор, помахала рукой с кольцом своему отражению в зеркале над телефоном. Колечко подмигнуло мне зеленой искоркой.
Дверь в кухню была притворена. Слышно было, как папа что-то бормочет сам с собой. Я широко улыбнулась. Он что, моет посуду и поет песни? Я осторожно и бесшумно открыла дверь. Папа стоял ко мне спиной.
- Любимая, любимая моя, - сказал он.
Я подумала, что он обращается ко мне. Потом увидела, что плечи у него чуть сгорблены, рука прижата к уху. Он говорил по мобильнику.
- Да, да! Ах, Сара, я тоже так по тебе скучаю! Но я никак не могу вырваться из дому на Рождество, все это много значит для детей и Джули. Я стараюсь устроить для них праздник, хотя, видит Бог, теперь это стало так трудно! Но скоро я все им скажу. Долго мне не выдержать. Я схожу с ума, я так хочу быть с тобой, малыш. Я уйду, клянусь тебе.
- Папа, не уходи!!!
Он резко обернулся. Я ждала - вот сейчас он скажет, что я все неправильно поняла. На самом деле он не разговаривал с подружкой, он просто репетировал роль или разыгрывал какую-нибудь дурацкую шутку. Папа всегда умел кому угодно заговорить зубы. Пусть скажет хоть что-нибудь, даже если я буду знать, что это неправда.
Он ничего не сказал. Только стоял и смотрел на меня, глупо закусив губу, - совсем как Максик, когда его поймают на каких-нибудь безобразиях. В мобильном телефоне жужжал чей-то голос.
- Я тебе перезвоню, - сказал папа и отключил телефон, держа его очень осторожно, словно гранату с выдернутой чекой.
Мы смотрели друг на друга, как будто в стоп-кадре. Больше всего на свете мне хотелось отмотать пленку назад ровно на одну минуту, чтобы я снова стояла в коридоре, такая счастливая, и размахивала своим кольцом с изумрудом.
- На самом деле ты от нас не уйдешь, правда, папа? - спросила я шепотом.
- Прости меня, Эм, - тихо ответил он.
Вокруг меня все поплыло. Я пошатнулась, согнулась над раковиной, и меня вырвало прямо на сложенную в мойке фарфоровую посуду.
2
- Все хорошо, Эм, все хорошо, - говорил папа, обнимая меня.
Мы оба знали, что хорошо уже не будет. Я ни слова не могла выговорить, только икала и всхлипывала.
Бабушка проснулась и ворвалась в кухню.
- Что происходит? Боже, ты мне заплевала любимый сервиз!
- Кому-то плохо?
Мама тоже появилась на кухне, за ней прибежали Максик и Вита.
- Эм стошнило, - сказала бабушка. - Я ведь тебе говорила, Эм, не обжирайся, как свинья!
- Фу! - сказала Вита.
- Воняет! - сказал Максик.
- А ну-ка, кыш отсюда, вы оба, - сказала мама. - Идите в гостиную с бабушкой. Я тут приберу.
- Может быть, хоть теперь ты ко мне прислушаешься! Сколько раз я тебе повторяла,: девочке нельзя столько есть. Боже, какая грязища! И на занавески попало!
Бабушка и сама чуть не плакала.
- Я все отмою. Уйдите, пожалуйста, - сказал папа.
Он говорил очень тихо, но бабушка вдруг перестала разоряться и быстро вывела Виту с Максиком за дверь.
- Ах, Эм! - вздохнула мама, утирая меня посудным полотенцем. - Наверное, нужно все это снять и поскорее усадить тебя в ванну. Если тебя затошнило, неужели нельзя было добежать до уборной?
- Она не виновата, - сказал папа.
Он был такой бледный, что даже серый, как будто ему и самому было плохо.
- Что это значит? В чем дело? - спросила мама, стягивая с меня свитер через голову.
- Не говори ей, папа! - взмолилась я сквозь несколько слоев мокрой шерсти.
Если он промолчит, может быть, окажется, что все это не взаправду.
- Я все равно собирался тебе сказать, но откладывал на после Рождества. Прости меня, я сам себе противен. Я не хотел, чтобы так получилось.
- О чем речь? - спросила мама, выпустив меня.
Папа набрал в грудь воздуху:
- Джули, я встретил другую женщину.
Мама даже глазом не моргнула:
- Что ж, это мы уже проходили.
- Но на этот раз… понимаешь… я люблю ее. Прости, я не хотел причинить тебе боль, но тут ничего не поделаешь, это настоящее. Со мной никогда в жизни такого не было.
- Ты не хочешь причинить мне боль и при этом говоришь, что любишь другую?
Мамино лицо сморщилось.
- Мамочка, не плачь! - закричала я.
Мне хотелось обнять ее крепко-крепко, но я не могла к ней прикоснуться, я была вся такая мокрая и противная.
- Иди в ванную, Эм, - сказал папа. - Нам с мамой нужно поговорить.
- Мне тоже нужно поговорить! - сказала я. - Ты же нас любишь, папа, - маму, и меня, и Виту, и Максика.
- Конечно, я вас люблю, моя хорошая. Я буду часто к вам приходить, но я ничего не могу поделать - я должен уйти.
- Ты не можешь так со мной поступить! Не можешь, не можешь! - зарыдала мама, покачиваясь на высоких серебряных каблуках.
Папа хотел ее обнять, она принялась отбиваться.
Я закричала:
- Мама, папа, не надо!