- Я тебя уважаю. Буду с тобой дружить, - сказал после этого Арстан и протянул Свиридову руку. - Ты не думай, что я маленький. Я ничего не боюсь. Честное слово. У меня имя такое - Арстан, значит, лев. Пусть кто-нибудь здесь скажет, если я боюсь…
При этом чуть раскосые глаза мальчишки блеснули, точно у волчонка, и вообще весь он подобрался, как бы устремился навстречу опасности. Впрочем, зубоскалить на этот раз никто не собирался.
За месяц, что минул с той злополучной ночи, когда Куприхин всех их провёл, Свиридов с Арстаном немало преуспели. Весь участок вдоль и поперёк исколесили. Сразу как-то у них сладилось, крепко повязалось - водой не разольёшь. Уважил Свиридов парнишку, дал тому понять, что они ровня. Не ради слюнтяйства уступил младшему, не какой-то там хитрый ход задумал - просто по-другому не умел, сам сызмальства к самостоятельности приучен. К тому же Арстан - открытая душа. Таких людей Свиридов уважал, тянулся к ним, хоть сам по натуре не из общительных. Но так уж выходит в жизни: молчальник тянется к весельчаку, стеснительный - к решительному.
Однажды Свиридов спросил у Арстана, почему он здесь, неужто у отца с матерью хуже?
Арстан со свойственной ему прямотой ответил:
- Я люблю брата. Хочу, как и он, быть пограничником. - Потом вдруг вздохнул: - Правда, я думал, здесь в школу не надо ходить…
Свиридов улыбнулся:
- Ты всегда так откровенно говоришь?
- Всегда.
- Это хорошо.
- Я знаю, - с достоинством ответил Арстан.
Они шли колхозным табачным полем, коротая дорогу к озеру, куда Свиридов зачастил в последнее время. Табак уже вызрел, стоял бурыми прямыми колоннами, как солдаты в строю, при полном своём параде, и таинственно перешёптывался под ветром. Говорят, в этих краях выращивали лучшие сорта, по крепости не уступающие турецким, - самсун, трапезонд, самари. Свиридов, правда, в этом мало что смыслил, был к тому же некурящий, но на вид табаки действительно были хороши. А главное, по этим ещё не убранным табачным плантациям можно было скрытно пройти далеко в глубь пограничной зоны.
Поля табачного колхоза тянулись по тылу всего участка заставы - с правого фланга на левый, вплоть до озера, где начиналась буковая роща. Тут был самый гущарь, бурелом, ежевичный кустарник, колючий и неприступный, точно проволочное заграждение. Само озеро имело форму боба, вытянутого на полтораста метров вдоль границы, причём на две трети простиралось на сопредельную сторону. Граница по озеру никак не обозначалась, ориентиром служили два ближних пограничных знака на западном и восточном берегу и воображаемая прямая между ними. Охота и рыбалка здесь были запрещены с обоюдного согласия сторон. Озеро названия не имело, прозывалось просто Безымянным, так и обозначалось на схеме участка.
Свиридов и Арстан миновали узкий клин рощи и неторной дорогой вышли к тростниковым зарослям. Пахнуло знакомым запахом ранней прели, терпкой хвои, мхами, с берега потянуло сыростью и прохладой. Метёлки камыша подступали к самой роще, места были мелкие, тинистые, поросшие болотным кочкарником. Рядом в камышах крякнула утка, шваркнул селезень. Свиридов сделал знак Арстану. На чистой воде, среди камышей спокойно плавала пара чирков. Утки смешно, на полтуловища, ныряли, мелко тряся хвостиками, будто обмахивались веером. Чирок-селезень был раскрашен как ёлочная игрушка. Свиридов невольно залюбовался им.
Арстан неловко переступил с ноги на ногу, и сторожкие птицы тотчас поднялись на крыло. Но Свиридов этому не огорчился. В прошлый раз в этом же месте он спугнул пару кряковых. Видно, здесь была присада - постоянное место утиной днёвки. "Удобное местечко", - подумал Свиридов, прикидывая мысленно, где скрадок устроить, где выставку для подсадных, будто заранее знал, что резидент пройдёт через границу именно здесь. А почему бы и нет?
Он вдруг живо представил себе, как человек с той стороны, вооружившись биноклем, тщательно, метр за метром, прощупывает наш берег, и всякий раз взгляд его натыкается на спокойно плавающий утиный выводок. Правда, куда ни кинь, место это рискованное, рассуждал за Шакала Свиридов, одно из вероятных направлений - раз, удобное для пограничной засады - два, для скрытого отхода в тыл - три. Всё это так. Но выводок-то плавает. А что это значит? А это значит, что ни зверя, ни человека поблизости нет. Птицу трудно обмануть…
- Свиридов, здесь будешь брать резидента? - Арстан всех называл по фамилии и не терпел фамильярности, он во всём подражал брату.
Свиридов вздрогнул не только от неожиданности - мальчишка, как ясновидящий, читал его мысли.
Прежде чем остановиться на этом варианте, он долго раздумывал, прикидывал, ставил себя на место нарушителя. Тщательно изучив участок, он выделил два наиболее вероятных, с его точки зрения, направления - ущелье и озеро. Ущелье было узким и надёжно блокировалось пограничными нарядами. Кроме того, там было оборудовано насыпное КСП - распаханная контрольно-следовая полоса. Идти через озеро - тоже риск немалый, но шансов, правда, больше. Но не на том строил Свиридов свой замысел. Он хотел дать резиденту не шанс, а твёрдую гарантию успеха - при условии, конечно, что тот замыслит свой переход именно здесь, в этом месте. Поэтому-то Свиридов и зачастил последнее время на озеро, поэтому и просиживал здесь все свободные часы, с трудом выкроенные из жёсткого пограничного распорядка.
Его мучил один вопрос: как заставить резидента выбрать именно этот путь, каким образом подсказать ему эту мысль?
Когда Арстан задал свой вопрос, Свиридов ещё не был готов к ответу, он только нащупывал ход, тем не менее душой не покривил, ответил утвердительно.
- А откуда ты знаешь, что он пойдёт через озеро? - спросил Арстан.
- Я этого не знаю, - честно сознался Свиридов. - Но я хочу, чтобы он здесь прошёл. Понимаешь?
На обратном пути на заставу Арстан получил от Свиридова первое "боевое" задание: узнать, кто в деревне держит голубей.
…Про свиридовскую обмолвку поймать резидента на заставе мало-помалу стали забывать. Острить тоже наскучило - жёваное не вкусно. Позабылась бы эта история и вовсе, если б сам Свиридов не давал к тому больше повода.
Но Свиридов от своих слов не отступился. Он готовился, и это видели. Всем глаза не завяжешь.
Как-то вечером сразу после боевого расчёта Свиридова вызвали в канцелярию.
Вызов этот Свиридова не удивил. Он давно его ждал и хорошо знал, о чём пойдёт у них с лейтенантом речь и чем всё может кончиться. Поэтому, переступая порог канцелярии, волнения не испытывал. А чего дрожать - чужого не воровал.
Начальник заставы был в курсе всех свиридовских дел - на то он и начальник, - но до поры не вмешивался. Ему по душе пришлась свиридовская настырность. Человек энергичный и живой по натуре, Мусапиров терпеть не мог безынициативных, вялых людей. Таким, по его убеждению, на границе делать нечего. Правда, ведомо было лейтенанту и то, что от иной полезной инициативы один только шаг до "самодеятельности". Переступишь тот предел - большую кучу дров можешь наломать. "Самодеятельность" на границе штука вредная, разом может погубить всё дело. Потому и решил вмешаться Мусапиров - почувствовал: наступил у Свиридова тот самый критический момент, когда медлить дальше нельзя.
Свиридов вошёл, доложил о себе.
Лейтенант, у которого минуту назад уже заготовлены были определённые для этого случая слова, тут как-то заколебался. Обезоруживали глаза Свиридова, его взгляд. Иной смотрит с прищуром, точно прицеливается, другой томно, с ленцой, обволакивает как бы, у третьего взгляд бегает, как у нашкодившего кота. Свиридов смотрел прямо, открыто и дружелюбно, будто говорил наперёд: "Вот он и я. Приказывайте. Выполню".
Вместо всей моралистики, которую Мусапиров намеревался в воспитательных целях здесь выложить, он вдруг спросил:
- Скажите мне, Свиридов, только начистоту, вы это серьёзно?
- Что серьёзно? - не понял Свиридов, переспросив. И по лицу было видно, что он не понял.
Лейтенант прокашлялся, выжидая.
- Резидента ловить собрались?
Настала очередь Свиридова помолчать в недоумении.
- Так по-другому и браться нечего, - ответствовал он не вдруг.
- Хм, тоже верно, - лейтенант почувствовал в себе какую-то унылую неловкость: не клеился у них разговор, в корне неприятен он ему был, этот разговор, выходило, что попрекал человека - судя по всему, хорошего и честного, - который сам добровольно взвалил на себя такую обузу. Да, дела…
Помолчали.
- Ну, а как вы себе всё это представляете? - как можно деликатней спросил лейтенант, стараясь скрыть нарастающее раздражение, верный признак недовольства собой.
Свиридов рассказал о своих наблюдениях: про утиную присаду на озере, про идею с подсадными, про голубиную почту, которая, по всей видимости, служит для Шакала связью. Говорил он толково и просто, и чем больше воодушевлялся своей идеей, тем скорее исчезала неловкость между ними от первых минут разговора. Дивился лейтенант: много Свиридов успел за столь короткий срок. На вид-то парень не хваток, а горы свернул. И замысел толковый, позавидовать можно. И в самом деле шевельнулась в душе Мусапирова эта самая зависть: не он, начальник заставы Мусапиров, а солдат-первогодок всё так точно рассчитал. Обидно было вдвойне - свой вынашивал план. Но этот, свиридовский, был лучше, честно надо признать. Не каждому дано смирить свою гордыню. Мусапиров это сумел. Знал он: честолюбие - скотинка с норовом, её надобно держать в узде.
- Ну что же, идея толковая, - сказал лейтенант, когда Свиридов умолк. - Хвалю. Жаль, не мне пришла в голову. - Здесь он не покривил душой. - Сам придумал?
- Да нет, - Свиридов смущённо переступил с ноги на ногу. - Батя у меня… охотник. Сказывал как-то про браконьеров, что, мол, в отличие от обычного охотника, они - и охотники и дичь одновременно. Так и этот Бала оглы, он тоже вроде дичи, а дичь ловится на приманку. Вот и вся наука…
"Наука-то невелика, - подумал Мусапиров, - да не каждому она дана". И сказал после недолгого раздумья:
- Ну что ж, план твой одобряю! А теперь присаживайся и давай всё обмозгуем… - Лейтенант придвинул к столу табурет и указал на него. - Тут, понимаешь, всё надо так рассчитать, чтоб комар носа не подточил. Охота охотой, а это, брат, граница…
В отличие от лейтенанта Мусапирова, старшина Сойченко не был дипломатом. Он решил прямо сказать Свиридову: "Не суй макитру в вовчу пыцю. (Не суй голову в волчью пасть.) Успеется!" Для этого разговора он специально и припозднился в баню, пар первый пропустил, что само по себе уже было ЧП.
Баня на заставе - событие почти ритуальное, по высшему разряду обставленное. В субботу с утра, часов с пяти, начинается готовка. Два специально выделенных человека колют дрова, таскают ключевую воду из Тетроцхаре, вяжут веники, вершат топку. Первый пар обычно снимает старшина - большой любитель парилки. В это время в баньку не зайдёшь, вползать надо - такое пекло не каждый выдержит. Парится старшина по-страшному, перепонки от пара гудят. После каждого захода бежит окунуться в Тетроцхаре, в которой и летом вода ледяная.
Но сегодня обычный распорядок нарушен. Старшина передал через дежурного, чтоб начинали без него. Сам же пришёл одним из последних. Осведомился у банщиков, был ли Свиридов, и молчком, без обычных шуток прошёл в парилку.
"Кто ж его остановит, дурня, если не я?" - ворчал он про себя. Подсадных он ему, конечно, достанет. Это приказ лейтенанта. Старшина человек военный и приказы привык исполнять. Но лично-персонально затею эту он не одобрил. Так прямо и сказал Мусапирову. Какие ребята служили тут в Тетроцхаре! Не чета нынешним! Почти все вражьим кайлом меченные - кто пулей, кто финкой. И те не сладили с Шакалом. А тут пацан, салага, границы ещё не испробовал, а туда же… Ничего путного из этого не выйдет. Продырявят макитру из парабеллума, и дело с концом. А дома батько, матерь…
Так рассуждал Сойченко, когда в баню вошёл сам виновник.
Свиридов растерянно потоптался у порога, не решаясь пройти. Внешность старшины даже в голом виде внушала большое уважение: рост под два метра, в плечах косая сажень, кулаки как кувалды, запорожские усы молодецки приподняты кверху. Не зря пограничники за глаза зовут старшину странной присказкой "Казацкому роду нема переводу". Как-то Свиридов ненароком нанёс старшине большую обиду, сказал по неосторожности, что, мол, тот очень похож на запорожского казака. "Как это похож! - вскипел Сойченко. - Та ты знаешь, бисова макитра, що Сойченко - это и есть истинная запорожская фамилия!"
У старшины было три любимых обиходных выражения, по которым можно было легко определить его настроение на данный момент. Если он говорил "бисова макитра", значит, очень гневался, "бисов сын" - ещё туда-сюда, ну а "бисова дытына" - это было уже ласкательным. Заслужить у старшины "бисову дытыну" редко кому удавалось.
- Ну, что тянешься, как на параде? Проходь, парку поддай, - сказал Сойченко, разглядев у порога Свиридова.
Свиридов взял с лавки шайку, налил из бочки, что стояла в прокопчённом углу, воды, потом принёс флягу, где загодя заквасил сухари, вылил забродивший квасок в черпак, развёл его негусто кипятком и ловко метнул в узкую, пышущую жаром горловину. И тотчас оттуда со свистящим придыхом вырвалась густая струя обжигающего, пахнущего хлебом пара. Свиридов ещё дважды проделал эту немудрёную операцию. Сухой раскалённый воздух растёкся по парилке.
"Ловок, бисов сын", - подумал, блаженствуя, Сойченко и немного оттаял.
- Ну-к, пройдись разок, больно парок хорош, - с трудом промолвил старшина, распластавшись на верхней полке, где даже глаза пощипывало от пара. - Веник там в углу отмокает. Он хоть из эвкалипты, да берёзовому не уступит. И духовит не меньше. А главное - крепок, самый раз под мою шкуру.
Свиридов взял увесистый веник и ловко прошёлся по мощной старшинской груди.
- Ох-эх! - вздыхал от удовольствия Сойченко. - Ох-эх, бисов сын! - стонал он.
Когда дело дошло до спины, Свиридова вдруг точно за руку кто придержал. Через всю правую лопатку спину Сойченко кроил безобразный багровый, с синевой, шрам. "Шакалова отметина", - сверкнуло в мозгу.
- Ну, что там? - спросил Сойченко, почувствовав заминку. - Да ты не пугайся! От пули не переломился, от веника не сломаюсь.
После того как старшина с горячим ответным чувством "обработал" Свиридова, а потом они весь этот ритуал повторили по второму и третьему разу, бегая по очереди к леденящей купели Тетроцхаре, между ними установилось полное взаимопонимание. Старшина будто и позабыл, что собирался "вправить мозги" Свиридову. А может, он знал, что этого уже не требуется. Может, он догадывался о чём-то. Только перед глазами у Свиридова всё стоял сойченковский шрам - сизая безобразная борозда по живому розовому телу. "Зверь он и есть зверь, - подумал Свиридов. - Кончать с ним надо…"
- Шакал - он, конечно, не селезень, - говорил между тем старшина, - но клюнуть может. Удумал ты тут с понятием. - Разговор между ними принял теперь совсем другой оборот. - Добуду я тебе этих подсадных, так и быть. Завтра же привезу. Дидок тут один есть в районе. Вот у него и водится это добро.
И, помотав лобастой головой, заключил с одобрением:
- Ну и бисова дытына!
Подсадные были в самой поре. Свиридов сразу это заметил, только взглядом скользнул по садку. Четыре серых, в коричневу́, кряквы с зеркальцами на крыльях и красавец селезень - изумрудная голова, сорочий глаз. Слово своё Сойченко сдержал.
Арстан тоже не сплоховал. Свиридов уже знал, что голубей в деревне держат три двора - Алиевы, Залбековы и Рагимовы и что лучшие были у ага Смаил Рагимова, семидесятилетнего старца, внук которого Талват, по прозвищу Ябеда, учился с Арстаном в одном классе. Этот самый Талват хвастался как-то, что у деда есть ещё пара редких чёрных карьеров, которых он сберегал пуще собственного ока и выпускал очень редко.
Тут же Арстан получил от Свиридова новое задание: сдружиться с Талватом, бывать у него дома, узнать семью. Свиридова заинтересовала пара чёрных карьеров. Он был неплохим знатоком голубей и знал, что чёрные карьеры отменные почтари, двести - триста километров для них не расстояние. Что, если Смаил-ага и есть тот самый неизвестный, что сигналит резиденту с нашей стороны?
Арстан неожиданно воспротивился: "Дружить с Ябедой? Никогда!"
Пришлось Свиридову терпеливо объяснить ему, в чём дело. Вообще с Арстаном договориться было непросто. У него было собственное представление о рыцарских качествах человечества, по-детски наивное, но чистое и непоколебимое. Уже через несколько дней он отвёл Свиридова в сторону и, дрожа от возбуждения и обиды, спросил:
- Я слышал, ты хочешь идти в засаду с Куприхиным. Ты предал меня!
- Нет. Я хочу поручить тебе более важное задание. Кроме тебя, его не выполнит никто.
- Хорошо. Говори.
- С завтрашнего дня постарайся подольше задерживаться у Рагимовых: учи уроки с Талватом, играйте. Как только старик запустит своих чёрных карьеров, сообщишь мне. От этого и будет зависеть: возьмём мы резидента или не возьмём.
- Ты не врёшь? - спросил Арстан с недоверием; видно, его смутила лёгкость задания.
- Я никогда не вру, - ответил Свиридов.
- Хоп, - подражая брату, сказал Арстан. - Я берусь выполнить это задание.
- Вот и ладушки, - сказал Свиридов, повеселев. - А сегодня, когда будешь у Талвата, проговорись ненароком, что, мол, пограничники ждут резидента в ущелье, готовят там засаду.
- Ты что! Это же военная тайна! - глазёнки Арстана вспыхнули огнём, и весь он подобрался, как тогда в сушилке, когда готов был один перед всей заставой вступиться за Свиридова.
- Ты не прав, - спокойно сказал Свиридов. - Это называется "военная хитрость".
- Военная хитрость? - недоверчиво, переспросил Арстан, всё ещё насторожённо поглядывая на Свиридова.
- Конечно. Если Смаил-ага действительно сигналит резиденту, то он тут же пошлёт своих почтовых предупредить, что его ждут в ущелье. Значит, Шакалу придётся искать другой путь. И тем больше у нас шансов, что он выберет озеро… Понял?
- Понял.
- Тогда действуй!