Она шагнула к странной штуке на тумбочке. Засунула между шестернями маленькую продолговатую тыкву. Опустила на нее что-то вроде блестящей ложки. Крутнула сбоку колесо с изогнутыми спицами. Тыква завертелась, из жестяного контрабаса донеслось шипение... А потом:
– Ай!.. Нет!.. Ой-ёй-ёй! Не надо!.. Простите, пожалуйста! А-а-а-а!..
У Авки отвис подбородок, и очередной "ик" застрял на полпути.
Кто-то сидящий в трубе аппарата вопил совершенно по-мальчишечьи. Ну, почти как Авка прошлой осенью, когда он три раза подряд схлопотал "хуже некуда" по чистописанию и у доброго папы "лопнуло терпение, подобно переспелой семенной тыкве".
– Ой! Ваше сиятельство, не надо больше! А-а-а! Хватит!..
– Ладно, хватит так хватит, – покладисто кивнула баронесса и остановила машину. Оглянулась на Авку. – Ну, как? По-моему, очень похоже на твой голос, не правда ли?
– Не... ик... знаю... – Авка часто мигал. Ничего не мог понять. И наконец боязливо спросил: – А... ик... это... зачем?
– Неужели не ясно? Чтобы тот, кто дожидается в прихожей, ни о чем не догадался раньше времени. Если побоится немного, это не вредно. Пусть посидит и подумает, что здесь всё – на самом деле...
– А... "на самом деле" значит не будет? – дошло наконец до Авки, и душа его робко возликовала.
Баронесса выпрямилась и с высоты роста устремила на мальчишку обиженно-гордый взгляд.
– Посмотри на меня внимательно, Август Головка. Да, я далеко не красавица. Но разве я похожа на чудовище, которое мучает несчастных детей?
В ответ Авка очередной раз икнул. Кто ее знает, похожа или нет? Вообще-то явная ведьма. Но говорят, среди ведьм встречаются и не злые...
Баронесса продолжала:
– Много лет назад я попросилась на эту должность для того, чтобы избавить юных жителей Тыквогонии от жестокостей школьных наставников. Потому что с детства знаю, как это несправедливо. В пансионе Добрейшей Сандокрассы, где я училась, все просто стонали от злых придирок сестер– воспитательниц. И я дала себе слово...
– Но вы ведь... были девочка... – Несмело перебил Авка. – А к вам сейчас посылают мальчишек...
– Да! И это еще несправедливее... Мальчики по своей натуре склонны к шалостям, озорству, непослушанию и всяким фокусам. Многие не любят учить уроки, говорят взрослым дерзости и купаются без спросу. Что тут поделаешь? Так было всегда и будет впредь, пока наш мир держится на трех китах. Порой мальчишечьи выходки вызывают немалую досаду, это понятно. Однако переделывать мальчиков путем суровостей и строгостей бесполезно и вредно. Это все равно что переделывать законы природы. Природа не терпит бесцеремонного вмешательства, оно нарушает гармонию мироздания... Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Д-да... – неуверенно отозвался Авка и тихо икнул последний раз.
– Вот и хорошо. И помни, что ты клятвенно обещал молчать. Иначе меня выгонят с должности. Впрочем, ты мальчик не хуже других, а за долгие годы меня не выдал еще ни один...
– А вы, значит... никого никогда?.. – не сдержал любопытства Авка.
Баронесса слегка опечалилась:
– Нельзя сказать, что никогда. Изредка попадаются столь негодные личности, что я вынуждена... соответствовать своей должности. Что мне было делать с двумя юными злодеями, которые чуть не довели до инфаркта уличного кота? Они привязали к его хвосту пустую сушеную тыкву-погремушку, и бедное животное полдня носилось по улицам столицы!.. Бывали и другие случаи, да... Иначе как бы я подновляла коллекцию голосов? – И она погладила жестяной раструб. Потом вздохнула: – Но такие случаи редкое исключение...
– Теперь понятно, почему император наградил вас медалью! – радостно догадался Авка.
– А вот и непонятно, – сухо сообщила баронесса. – Потому что с его высочеством я обошлась по всем правилам. Это была просьба его мамы императрицы, и я не могла обмануть ее величество...
– Что же он такое натворил? – опасливо спросил Авка.
– Вообще-то это государственная тайна... но ты обещал молчать о нашей беседе. Наследник продул друзьям-приятелям в известную тебе игру "чопки" какую-то императорскую реликвию. И не стал говорить, кому именно проиграл. И отказался требовать ее обратно, сказал, что за это его обзовут "бзяка-отбирака"... Вот его и доставили сюда... Впрочем, его высочество не был на меня обижен. Когда все закончилось, он даже сказал: "Благодарю вас, мадам. Я думал, это будет гораздо неприятнее".
"Наверно, за это и медаль", – проскочило в голове у Авки. Но сказал про другое (дернуло его за язык):
– А голос принца у вас тоже сохранился?
Авка уже понял, что машина с трубой умеет не только вопить по-мальчишечьи, но и запоминать голоса.
– К сожалению, нет. Я включила запись, но во время процедуры его высочество героически молчал, а его храброе сопение аппарат уловить не сумел.
– А как он действует? – опять не сдержал любопытства Авка.
– Довольно просто. Звук попадает в трубу и заставляет колебаться вот эту металлическую пластинку с иглой. Игла выцарапывает на кожуре вертящейся тыквы зубчатые бороздки. Это и есть запись голоса. А звучание – это обратный процесс. Игла бежит по бороздке и заставляет звучать трубу. Главное, чтобы тыква была гладкая, иначе иголка спотыкается...
– До чего замечательно! – выдохнул Авка. – Ваше сиятельство, это вы сами придумали?
– Нет, это давнее изобретение моего покойного мужа. Фигус фон Рутенгартен был большой любитель музыки. У него в замке каждую неделю играл замечательный оркестр, и барон решил оставить на память лучшие музыкальные произведения. Для этого и придумал тыквофон...
– Что?
– Что такое "тыква", известно. А "фон" на одном из древних языков означает звук. Отсюда и название аппарата... Но изобретения полагается регистрировать в Императорской патентной коллегии. А там всякие ученые мужи воспротивились. Как, говорят, можно подменять скрипучем тыквенным звучанием живые голоса оркестровых инструментов и песен! Надругательство над искусством! И запретили!
– Но ведь никакого скрипа почти не слыхать! Вовсе даже настоящий голос!
– Да, но попробуй убедить коллегию! Она даже постановила: сломать тыквофон!.. Ну, ломать его барон, конечно, не стал и даже сохранил кое-какие музыкальные тыквы, однако все это под секретом. Достоянием тыквогонского общества изобретение так и не стало...
– Всякие власти почему-то очень боятся новшеств, – горько посочувствовал баронессе Авка. – Вот в Никалукии... ну, там, где Звенка... еле-еле разрешили построить гра... ви-то-план. А теперь, наверно, запретят насовсем...
Сейчас, когда страхи ушли, Звенкино лицо снова как бы висело в воздухе перед Авкой. Некрасивое, печальное и... незабываемое. И Авка снова понял, что эта грусть – надолго... Он протяжно, почти со стоном, вздохнул.
Баронесса внимательно взглянула на него.
– Ты мне почему-то весьма симпатичен, Август Головка. Давай-ка я оставлю для коллекции твой голос...
– Ой, нет... – Авка опять машинально вцепился в лямку.
– Ты не понял. Я попрошу тебя что-нибудь сказать в трубу... Негромко, чтобы не услышали за дверью... Скажи, например, какое-нибудь заветное желание. Не стесняйся. Имей в ввиду: если желание сохранено в записи на долгий срок, оно все время действует на силы природы, и, может быть, силы эти в конце концов поспособствуют его исполнению... А?
"Может, правда?"
– Н... ну хорошо... Только вы никому-никому это не давайте слушать, ладно?
– Бзяка буду.
Баронесса запустила маховик тыквофона. Подвинула Авку лицом к трубе.
– Говори, Август Головка...
Авкины уши опять стали горячими. Он зажмурился.
– Хочу... ик... чтобы Звенка прилетела снова... или... – Авка с трудом договорил фразу и прерывисто задышал.
– Замечательно! – Баронесса остановила колесо. Передвинула на тыквочке "ложку" с иглой. Крутнула маховик опять. – А теперь слушай...
Сперва сквозь шипенье прозвучал голос баронессы: "Говори, Август Головка..." А после заикающийся мальчишка тихо выговорил: "Хочу... ик... чтобы Звенка прилетела снова... или... чтобы я как-нибудь сам оказался на ее берегу... Вот..." Затем – сбивчивые вдохи и выдохи...
Неужели это правда он, Авка? Чудеса...
– Ваше сиятельство... А еще... можно, я спрошу?
– Можно.
– Как вы думаете... есть какая-нибудь возможность добраться... туда?..
– До девочки?
– Ну да...
– Не знаю, голубчик. Честно говоря, по-моему, нет. Наша техника еще не доросла до такого... Может быть, потом...
– Когда потом-то... – прошептал Авка. И чуть не уронил слезинку...
Баронесса вздохнула совсем по-старушечьи:
– Кабы знать... Я ничем не могу тебе помочь. Был бы жив мой супруг, тогда другое дело, он был замечательный изобретатель...
– Значит, всю жизнь так и мучиться? – горько сказал Авка. Не баронессе, а себе.
– Что поделаешь, голубчик. От любви лекарства нет... Разве что одно – забыть.
– Не забывается же...
– А вот это можно попробовать... Есть одно очень сильное средство...
– Это, что ли, как тех, за кота? – выговорил Авка печальную догадку. И подумал: "Может быть, пусть? Зато потом – облегчение..."
– Я совсем не про то! В коллекции барона сохранилась одна тыква с записью замечательной музыкальной пьесы. Называется "Соната забвения". Неизвестного старинного композитора. Барон говорил, что, если послушать эту музыку один раз, мучения души становятся легче. А если дважды – причина мучений забывается совсем. Я, правда, не пробовала, потому что не привыкла прятаться от страданий. Но тебе-то зачем страдать в такие юные годы?.. Хочешь послушать сонату?
– Да! – с горьким нетерпением качнулся вперед Авка.
Баронесса покивала. Достала с полки тыквочку лимонного цвета, вставила ее в зажимы тыквофона вместо прежней.
– Это должно быть тихо, чтобы тот, кто в прихожей, не удивлялся: что там у них за концерт? – Она заткнула жестяной контрабас большущей пробкой, от которой тянулся шланг из длинного тыквенного стебля. Шланг раздваивался, и к двум концам были приделаны пустотелые половинки сушеной тыквы-шуршалки. Их соединяло упругое медное полукружье – по размеру головы.
– Садись, Август Головка... – И баронесса надела тыквенные половинки ему на уши. Авка услышал шелест и шуршание.
Он сидел и смотрел, как баронесса идет к тыквофону, как поправляет ложку с иглой, как берется за маховик... Но видел это как бы через портрет Звенки. Девчонкино лицо снова было перед ним – полупрозрачное, печальное и... ну, такое... Звенкино...
– Нет! – Авка быстро снял шуршащие полутыковки. – Не надо... Простите, ваше сиятельство, но не надо... Пусть...
– Вот как? – Баронесса подняла левую бровь.
– Да... – вздохнул Авка. И повторил: – Пусть... – И (странное дело!) слегка повеселел.
Две головы
В прихожей баронессы томился и топтался, не решаясь присесть на лавку, императорский паж Данька Белоцвет.
– О! – удивился Авка, когда вышел.
– О... – удивился и Данька, увидев знакомого. Впрочем, не очень.
– Привет! – сказал Авка.
– Привет... – грустно отозвался императорский паж. И кажется, удивился снова: Авкин бодрый тон не вязался с недавними воплями за дверью. В глазах Даньки Белоцвета появился страдальческий вопрос: "Ну, как там?" Авка, разумеется, только хмыкнул и пожал плечами. Скоро, мол, узнаешь.
Данька был не в пажеском костюме, а в обычной мальчишеской одежке, вроде как у Авки. Но все же в шапочке с перьями и в сапожках с кружевами на отворотах. Как ни как, придворный. Только было Даньке сейчас от этого звания не легче.
Авка спросил:
– Тебя за что?
– За штаны... Помнишь, как я торопился после игры в чопки? Оказывается, надел штаны задом наперед. Прибежал на дежурство, встал в шеренгу и тут чуть не помер с перепугу. У всех левая нога желтая, правая красная, а у меня наоборот. Его величество прошел мимо, ничего не заметил, ему это все пофигу. А у старшего церемониймейстера аж рожу перекосило. Кулак мне показал из-за спины. А потом вызвал к себе и говорит: "Или пиши рапорт об увольнении со службы, или завтра отправляйся с визитом к ее сиятельству фон Рутенгартен"... А мне как увольняться-то? Без моего жалованья семейство с голоду зачахнет...
"Бедняга..." – И чтобы Данька не мучился лишним ожиданием, Авка сказал:
– Иди уж. Там свободно.
Тут проснулась рыжая тварь Мурлыкара и запоздало начала орать:
– Пр-роходите! Не задерр-рживайтесь! Па-апр-рошу поскор-рее!
Данька с чувством глянул на нее. Поежился и шагнул к двери.
– Постой! – Авка обогнал Даньку и нажал на дверь плечом. Потому что вспомнил! Один болезненный вопрос сидел в нем занозой позади других страхов и печалей. – Подожди, я только спрошу...
Дверь тяжело закрылась за спиной, и баронесса обратила на Августа Головку удивленный взгляд.
– Ваше сиятельство, простите... можно, я задам еще один вопрос?
Баронесса благосклонно кивнула.
– Ваше сиятельство, а кот... ну, тот, к которому привязали погремушку... Вы не знаете, что с ним стало? Он не помер со страху?
– Конечно нет! После воспитательной беседы я велела этим двум сорванцам отыскать бедное животное и доставить ко мне. Дала ему успокоительных капель и оставила жить у себя... К сожалению, моего любимого Феликса уже нет в живых, дело-то было больше двадцати лет назад. Но отведенные ему судьбой годы он прожил здесь весьма благополучно... И надеюсь, что на своем кошачьем небе он теперь вспоминает меня с добрыми чувствами... – Баронесса, кажется, слегка прослезилась.
– Большое спасибо, – выдохнул Авка. – А то у меня скребло внутри: что с ним стало?
– Значит, ты любишь животных?
– Ага... – почему-то смутился Авка.
– И у тебя тоже есть кот?
– Кошка. Заноза... Только у нее очень ленивый характер, с ней не так уж интересно. Корова Матильда гораздо веселее. А еще у меня есть черепаха Мукка-Вукка. Ласковая такая. У нее две головы...
– Что-что?
– Да, две головы. По-научному это называется "аномалия"...
– Но ведь это большая редкость!
– Да. Но бывает...
– Послушай, Август, я тебя не понимаю!
– Что? – мигом перетрусил он.
– Ты тут страдал от разлуки, спрашивал: как быть? А почему ты не посоветовался с этой... Маккой-Каккой?
– Вы... шутите, ваше сиятельство, да?
– Какие шутки! На свете нет никого мудрее, чем двухголовые черепахи! Об этом написал еще давным– давно в своем труде "Дурость и ум" ученейший Сильвестр Котокригус, философ и астроном. Правда потом его объявили еретиком, но это не меняет дела...
– Я не читал...
– Ах да, конечно. Книга же объявлена лженаучной... Тем не менее советую тебе побеседовать со своей... Боккой-Воккой.
– Но как? Она же не умеет!
– А ты пробовал задавать ей вопросы?
– М-м... нет, – вынужден был признать Авка.
– Вот видишь! Иди и попробуй... Ступай. Тот, кто в очереди за тобой, небось уже исстрадался душой.
– Это Данька Белоцвет, паж! Ваше сиятельство, он нисколечко не виноват! Он...
– Ступай, Август Головка. Мукка-Вукка ждет... Да не забудь отнести в школу квитанцию.
Конечно, Авка не поверил баронессе. Наверно, эта дама со странным характером размякла от воспоминаний о любимом коте Феликсе и решила пошутить с мальчишкой. Тем более, что он, Авка, ей явно понравился (только непонятно, почему).
Так Авка размышлял по дороге в школу. Там он сунул корешок ордера в лапу сторожу Вуве и заспешил домой.
Дома Авка отыскал Мукку-Вукку под кроватью. Сел, положил ее спиной на колени. Погладил кожаный живот. Черепаха улыбнулась обоими ртами. Две пары глазок блестели, как черные бусинки. Умно так...
– Ну, что скажешь, мудрая Мукка? – вздохнул Авка. (С грустью вздохнул, потому что Звенка не забывалась.)
И случилось чудо.
– Не Мукка, а Мукка-Вукка, – тонко, с "кошачьим акцентом", произнес левый рот. Чуть капризно. А правый спросил:
– Про что говорить-то?
– О-о-о... – обалдело сказал Авка.
– Вот тебе и "о-о", – насмешливо отозвались оба рта.
Авка перепуганно оглянулся на дверь. Хорошо, что дома никого нет. Иначе случилось бы то, что по-научному называется "сенсация".
– Значит... ты по правде умеешь говорить?
Черепаха двинула четырьмя лапами, устроилась на спине поудобнее. Глазки заблестели насмешливо.
– А ты все еще не веришь?
– А... я... то есть нет... то есть да, верю... Только...
– Что?
– Почему ты... почему вы раньше не разговаривали?
– Разве ты меня о чем-то спрашивал? – кошачьего акцента поубавилось, и в голоске послышались старушечьи нотки.
– Н-нет...
– То-то и оно, что нет. А у черепах сдержанный характер. Они умнее людей и не любят зря болтать языком. Языками...
– Простите, пожалуйста... – Авка понял, что никогда уже не сможет говорить Мукке-Вукке "ты" и не посмеет бесцеремонно гладить ей брюхо. Он осторожно посадил двухголовое создание рядом с собой на лоскутное одеяло. И сказал опять: – Простите, пожалуйста... Я не знал, что вы такая ученая...
– Мы, черепахи, не столько ученые, сколько мудрые от природы.
– А можно мне вас спросить?..
– Спрашивай, я отвечу, если вопрос не очень глупый. После долгого молчания отчего не поболтать.
– Скажите, уважаемая Мукка-Вукка, вы... одна черепаха или две?
– Конечно, одна! Разве ты не видишь?
– Но голов-то у вас две... Я и подумал...
– Две головы – это наиболее полное проявление двойственной натуры. Так наглядно двойственность проявляется редко, но вообще-то она присутствует в каждом живом существе. Особенно в разумном. Это называется "диалектика". Разве ты сам не ощущал иногда, как внутри тебя будто сидят два человека и спорят друг с другом? Тянут в разные стороны!
– Ох ощущал... Даже совсем недавно...
– Да-да! По дороге к баронессе. Один Авка в тебе стремился удрать на край света, а другой упрямо двигал ногами в нужную сторону.
"Всё ей известно", – поежился Авка.
– Вы, наверно, знаете, что баронесса и посоветовала мне поговорить с вами?
Мукка-Вукка покивала обеими головами.
– Баронесса умная женщина. Почти как черепаха... Я не исключаю даже, что она мысленно общается с Всемирной Черепахой...
– Простите, с кем?
– Не перебивай... С Всемирной Черепахой, на которой стоят слоны, подпирающие соседний материк...
– Значит, это правда?
– Что "правда"? Черепаха? Как же она может быть неправдой, если от нее пошел весь черепаший род? Мы все ее пра-правнуки. Отсюда и наша мудрость. Мы до сих пор иногда ведем с великой пра-прабабушкой мысленные беседы. На ультра-коротких волнах геомагнитного поля...
– Уважаемая Мукка-Вукка! Вы, наверно, знаете всё-всё на свете?
– Гм... – сказал правый рот. А левый заметил: – Утверждать это было бы нескромно...
– Но все равно вы же ужасно мудрая!..
– Гм... – с удовольствием сказали оба рта.
– Вам, конечно, известно, что вчера с того материка прилетала одна девочка... И что я... ну, в общем...
– Известно, – с легким скрипом отозвалась правая голова.
– Но это не вызывает у меня одобрения, – сообщила левая.
– П-почему?..